Ох уж эта мне электроника!
Схемы, графики, формулы! Экзамен — утром, а в голове шаром покати. Безнадёга.
Наверное, дело в родителях. Они так хотят, чтобы я их не подвела: ещё бы, радиоинженеры, сто раз повторили и про наследственность, и про преемственность, и про то, как им будет стыдно… вот мозги и отшибло. Ответственность оказалась великовата, не по плечу нам, грешным.
Я плюнула и злобно захлопнула конспект.
Ну, дура! Делов-то.
Спишу, в конце концов. Два часа ночи, сколько можно. Пойду лучше чайку поставлю.
Вот в этот самый момент и раздался звонок в дверь. Резкий, но короткий. Видно, посетитель о времени не забыл.
Чертыхаясь и спотыкаясь в темноте длинного коридора коммуналки, двинулась открывать.
Слава Богу, щёлки под дверями не засветились, никто не отреагировал, а то было бы потом на орехи. Народу-то у нас много. Восемь комнат, одна кухня, ванной нет. Милости прошу в нашу малосемейку.
Однако что визитёр ко мне, сомнений не было — к кому ж ещё в такую пору, все остальные у нас правильные до страсти, солидные и серьезные. Я одна — квадратное колесо, как соседка Евгеша выражается.
Щёлкнул замок. Площадку тускло освещала забрызганная побелкой и засиженная мухами лампочка. На кафельном полу, привалившись спиной к сероватой стене, на корточках сидел и курил Вадик. С таким видом, словно ждёт целую жизнь. Русая шевелюра взлохмачена, очки блестят, серые глаза прищурены.
Время было позднее, настроение поганое, так что вместо «здравствуй» я нелюбезно поинтересовалась:
- Чего надо?
- Впусти, новости принёс. Привет, между прочим!
Да… Вот именно новостей-то и не хватало. С хорошими обычно по утрам приходят. Тем более, такие положительные молодые люди. Это моя мама Вадика так называет — «положительный молодой человек». И требует, чтобы я при нём «вела себя соответственно», то есть спинку держала прямо, ножки вместе, глазки вниз… смотри подпункт первый инструкции по ловле женихов — «внешний вид».
- Ладно, давай, только тихо. Пошли на кухню, я как раз собралась чаёвничать.
Вадик смял сигарету и запихнул её в банку из-под горошка, подвешенную старушонкой-уборщицей к решётке перил. Не взглянул на меня. Набычился и шагнул мимо, обошёл как неодушевлённый предмет. Это было уж слишком. Стало даже не обидно, а… удивительно, что ли?
Мы лет сто знакомы. Он ещё в школе постоянно набивался мой портфель носить. На абитуре шпаргалками делился. Цветочки там, стишата. Поцелуи. Мой парень, словом. И вдруг — нa тебе! Стряслось что-то? Я поспешила следом.
Кухня у нас просторная: два холодильника, три стола со стульями, довоенный пузатый буфет, плита, мойка, всё чин по чину, и всё равно хоть танцы устраивай. Вадик пристроился у окна, на моём любимом месте. В этом мужской пол не ошибается, всегда самое лучшее урвёт. Ишь, сидит, в пол смотрит. Молчит мрачно. Никак не начнёт. Вот и чайник забулькал, засвистал — готов, мол. Я чашки поставила, сахарницу, достала ложечки. Села, смотрю. По опыту знаю, когда торопить бесполезно. Наконец, очнулся.
- Ты давно Сашку видела?
- Не очень, недели две тому. Перед сессией. А что?
Подумалось: неужели он ночью в наше пригородное захолустье притащился из-за этого? Срочного-то чего в таком разговоре?
Александр был нашим третьим «мушкетёром», с первого класса за одной партой со мной рядышком сидел. Вроде родного братца. На выпускном, в подпитии, признался в любви половине моих подружек. Потом не поступил в институт. Не потому, что учился хуже остальных, а из-за излишней щепетильности и неподходящей для нынешней действительности привычки к чистой правде. В сочинении ляпнул, что думал, о недостатках политической системы. Тему-то какую выбрал! «Берём с коммунистов пример»! Нечего сказать, нашёл, где исповедаться. Ну и схлопотал по мозгам. Когда документы забирал, ему в комиссии посоветовали к данному ВУЗу впредь близко не подходить.
И отправился мальчик в армию, Родину защищать. Оттуда неожиданно написал, что любит меня одну, ненаглядную… Но я отнеслась к этому несерьёзно: столько времени без девчонок, ещё не то примерещится. Пожалуй, про Бабу Ягу с нежностью вспоминать начнёшь!
Через два года вернулся. Непривычно высокий и обаятельно-взрослый. Не вдруг и узнаешь, от прежнего разве что манера осталась: левую бровь поднимать, когда ехидничает. Да ещё шрам на переносице — это мы в десятом классе от сторожа в Ботаническом спасались сквозь кусты. Сирень ломали для Сашкиной тогдашней подружки. Я ему ещё потом пластырь клеила, так и отправился с ним на свидание, раненый герой.
Мы, студенты, перед ним почувствовали себя малышнёй. И на любовные темы, естественно, не распространялись. За два года водицы много утекло. Все по парочкам разбились, вся наша развесёлая компания бывших одноклассников. Так вышло, что только он и один. Дружбе это, впрочем, не мешало. Как был свой-родной, так и остался.
- Только не говори, что ничего не знаешь! — Вадик не сказал, а просто выплюнул слова мне в лицо, словно заорал шёпотом, — Не поверю, и не ври! Чтo, он уехал из-за тебя, с работы уволился, институт бросил, а ты ни сном, ни духом? А ведь правду говорят, бабы — твари бессердечные, и почему я, дурень, не верил!
Новости были не из рядовых. Экзамен тут же вылетел у меня из головы. Даже оскорбиться я как-то совсем забыла.
- Что?
- А вот то! Всё бросил, и уехал. В Тюмень, строить там что-то. Комсомолец-доброволец! И я виноват. Я! У лучшего друга девушку увёл, предателем стал по твоей милости.
В висках застучало, щекам вдруг стало холодно, а где-то под грудной костью — горячо и колко. Я вздохнула и медленно посчитала до трёх.
- Расскажи толком, — попросила почти спокойно, — без громких фраз.
И без ерунды! — это я уже не сдержалась.
- Да, собственно, всё. Больше ничего не знаю. Мы с ребятами в общаге к зачёту готовились, диффуры, то да сё. Вернулся домой, а там записка. Вот, смотри, — он полез было в карман, пошарил там, потом взглянул растерянно:
- Что ты будешь делать, потерял! Да там только это и было. Просто: завербовался в Тюмень. Устроюсь — напишу. Я звонить, а там матушка его. Плачет, говорит: учёбу бросил, всё от любви своей дурацкой к хипповке этой непутёвой да лохматой, однокласснице! — Ох, извини… — Вадим осёкся и не сразу добавил:
- А насчёт нас с тобой — это уж я сам вычислил, Сашка-то вряд ли был в курсе, что мы встречаемся.
- Вообще, я ни от кого не скрывалась, чтоб ты знал. Да и ты б успокоился, а? Какое предательство! Чего развиноватился? Можно подумать, я ему невеста. Или обещала чего. Да мы с ним как родственники с малолетства.
- И что же теперь нам делать?
Хороший вопрос. Ещё бы к нему хороший ответ. Только вот пока идей нет. А мой парень смотрит на меня, словно я вся в узорах, даже щуриться перестал. И выражение лица у него мирное, но озабоченное, как у моей полугодовалой сестрёнки, когда она пузыри пускает.
Мы помолчали. Нетронутый чай в чашках подёрнулся радужной плёнкой. А тут ещё дверь напротив кухни приоткрылась, и высунулась Евгеша — заспанная, в ночной мятой рубахе, крашенные хной волосёнки дыбом, зелёные глаза ехидством так и посверкивают:
- Что, молодняк, всё не расстанетесь? Утро на дворе, а вы никак не намилуетесь! Ужо скажу матери-то, как ты тута по ночам хороводисься! Чтоб потом, значит, не удивлялась, когда чадушко ей в подоле преподнесёшь.
- Извините, — до невозможности вежливо сказала я, — он уже уходит.
Не на ту напала. Опухшие глазки соседки продолжали выразительно ощупывать нас, переводя взгляд как маятник с меня на Вадима и обратно. Тогда я встала, картинно обняла бедного парня, и звучным бархатным голосом проворковала:
- Ты же будешь скучать, милый?
Евгешина дверь с треском захлопнулась. Мы рассмеялись. И он ушёл.
Книжки и тетрадки в сумку, ресницы подкрасить, губы подвести — и на станцию. Пора отправляться в институт, экзаменаторы дожидаться не станут. А ехать часа полтора.
Всю дорогу, трясясь в электричке, потом в троллейбусе, потом на метро, я думала о Сашке. Прямо-таки перед собой его видела, словно он напротив сидел! И сама не могла понять, почему. Собственно, какое моё дело? Он же не советовался, когда уезжал. И не спрашивал меня ни о чём. Взрослый человек. Свободный, белый, совершеннолетний. Что хочет, то и делает. Кто я ему? Ну, дружили в школе. И потом тоже. Просто общались. Не поцеловались даже ни разу! Никаких свиданий, ничего такого. Мама, и та звала его за глаза «твой братишка». И мораль сроду не читала, как мне с ним себя вести. Не рассматривался он с такой стороны никем, да и баста.
Вот именно.
С Александром можно просто быть собой. Идти в кино, чтобы смотреть кино. На рыбалку, чтобы ловить рыбу. На аэродром, чтобы прыгать с парашютом. Переплывать наше водохранилище на скорость, так по-честному: удалось отстать не сильно — и радуйся, никаких дурацких скидок. Не нужно прихорашиваться, делать умное лицо. Можно даже выплакаться, если грустно, у него всегда с собой платок. И конфетка в целях утешения ближних. А о покрасневших глазах и опухших губах переживать не приходится. Только с Александром. Сашей. Сашенькой. И больше ни с кем.
Господи, да как же я теперь жить-то буду? Всё время — на цыпочках?
Аудитория.
- О, ранняя пташка! — это Коля, ассистент с кафедры физики.
Мы в хороших отношениях. Я у него в студенческом научном обществе вкалываю, староста секции физики моря и атмосферы. Крута, умна, неотразима и выше разве что только звезды. По крайней мере, надеюсь, что он так думает. Народу не густо: студентов всего двое, сидят готовятся. Вот минут через пятнадцать будет полна коробочка и очередь до конца коридора. Тогда и Сам придёт, наверно. Интересно, пока до профессоров не дорос, тоже всегда опаздывал? Ну, это мне только на руку. Не выучила ничего, аспирант хоть стыдить не станет! Или сразу сказать, не буду сдавать, мол? Ой, не успела!
- Билет бери, пока народ не набежал. А то потом ждать придётся, нервничать. Сдашь хуже.
- Это навряд ли! — изрекла я бодро, совершенно уверенная, что хуже-то определённо некуда.
И неожиданно поймала уважительный взгляд. Господи, да никак он решил, что у меня всё от зубов отскакивает! Ладно, к чему лишние объяснения, скоро сам разберётся.
Беру билет. Три незнакомых вопроса. И три задачки, судя по схемам, ерундовых. Плюхаюсь на стул — терять нечего. Глядя Николаю в глаза, достаю шариковую ручку, беру со стола листок бумаги с печатью… и вдруг слышу:
- С теорией всё ясно. Элементарщина, говорить не о чем. Знаешь, не сомневаюсь. Но я обязан быть объективным, поэтому не надейся, что просто проскочишь. Я тебя сейчас мучить буду. Давай, показывай задачи.
Вот это да! Задачки для меня всегда были — раз плюнуть! Ручка замелькала. Мозги напрягать не пришлось, устали только пальцы.
- Ответ готов.
- Повезло или правда знаешь? Что ж, давай ещё. Ну-тка! — и снова работа для пальцев.
- Ответ готов.
- А вот эту?
- … Ответ готов!
Опомнилась в коридоре, с зачёткой в руке. Заглянула. Каллиграфически выписанное «отлично». Мда, действительно — всё отлично. Сумела выкрутиться, гордись теперь всю жизнь! Как, оказывается, врать-то противно. Вернуться? Засмеют. Да кого я обманываю… Не в зачетке дело. Это в жизни моей, похоже, что-то не так. Не по правде.
Я стояла перед окном, смотрела на глухую стену дома напротив, где взгляд привычно фиксировал выложенный кирпичом — красным по серому — лозунг «Слава труду!». И давилась слезами. Разреветься было нельзя — тушь потечёт, народ с расспросами пристанет. А объяснить ничего невозможно. И поправить тоже.
Слава труду. Тюмень! Господи, так далеко…
В тот же день, вечером, я села и написала Александру письмо. Недлинное. Из одного слова. «Вернись». И подпись.
Заклеила конверт. Положила в сумку. Там он пролежал полтора месяца.
А ровно через шесть недель и три дня, поздно вечером, в дверь снова позвонили. Я подумала: Вадик? Обиделся, наверное, ещё бы! Пропала, как нет меня.
Чертыхаясь и спотыкаясь в темноте длинного коридора коммуналки, двинулась открывать. Оказалось не заперто. Я подошла — и дверь отворилась сама.
У порога стоял Саша. Сашка, родной! Загорелый и бородатый! Захотелось закричать и повиснуть у него на шее. Расцеловать! Вместо этого я медленно сказала:
- Хорошо, что приехал. У меня для тебя письмо. Всё никак не отправлю…
И только потом!
крепко-накрепко!
его обняла…
Комментариев нет:
Отправить комментарий