«Давным-давно», а если точнее – время назад, когда я еще процветала в стенах несравненного и сумасшедшего Литературного института имени А. М. Горького в городе Москве, мне довелось жить в одной комнате с омским поэтом Вероникой Шелленберг. Мы были восторженными, голодными, до головокружения влюбленными друг в друга первокурсниками, ко всем прочим вредным привычкам еще и пишущими стихи. Однажды, во время очередного стихийного литературного вечера, Вероника прочитала, как у нас говорили, «штуку», пробравшую меня буквально до костей. По безнадежно-длинным коридорам общаги, намертво вколачиваясь в еще неокончательно протравленные теорией стихосложения мозги, металось отчаянное: «…Тополь, тополь! Всех нас когда-нибудь режут. До середины. До сердцевины. И только в бессилии ближние наши повинны… Вот и я – окаянною головой пала на твой пахнущий плахой срез. Тополь, тополь… Чуть дальше небес будет еще земля, где не мешают друг другу люди и тополя». И вот, неделю назад, это чудесное стихотворение опять с потрясающей ясностью настигло меня. На этот раз – не как метафора, а как непоправимое свершившееся кощунство. Краснодарские власти в «реконструкционном» угаре распорядились спилить все тополя на улице Ставропольской. Дескать, были они старые, и готовились в любой момент обрушиться на головы каких-нибудь особо ценных кадров. Не верю! Во-первых: на наших чиновников никаких тополей не хватит. Во-вторых: чем смерть от реального теплового удара лучше воображае-мого падающего дерева?
И было это похоже на казнь, когда после всполоха медленно рушатся в небытие и там застывают с доверчивой покорностью, уже безучастные ко всему на свете. А ведь еще вчера тополя были зелеными, и врастали в небо, и дарили полосатую тень божьим коровкам трамваев. И никто из тех, кого заслоняли они от окончательно спятившего этим летом солнца, никто за них не заступился… Да и что можно сделать против бензопил, бульдозеров, а главное – шлакоблочных сердец человеков, заживо мертвых, лелеющих идею весь город превратить в мемориальный комплекс из стекла и бетона. Страшно видеть растоптанную жизнь, а еще страшнее – собственное бессилие и безучастную успокоенность. Нескончаемый список погибших в очередной катастрофе вызывает эмоций меньше, чем прогноз погоды. Во всем такая «стабильность» полным ходом, что нервы у граждан стали стальнее трамвайных рельс на Ставропольской. А к слову «новости» так и тянет в качестве приставки прибавить «хре»… И чем бы мы ни занимались, чему бы ни учились, в итоге всю жизнь постигаем только одно ремесло – ремесло Актера Анатомического Театра.
В каждом большом городе по улицам бродит множество людей, увлеченно разговаривающих сами с собой. Это от зияющего одиночества. Чем нас больше, тем меньше мы друг друга видим. А если и заметим, то исключительно как свое отражение в чужих глазах. Ау, люди!.. Временами чувствуешь себя коровой из анекдота. Как, вы еще не слышали? Ходит рогатая по утреннему, непроспавшемуся городу, и орет: «Молоко! Свежее молоко!!!» А в ответ тишина. Корова за свое: «Сливки!!! Сметана!!!» Ноль эмоций. И на пределе отчаяния, в пустоту: «Граждане! Кому говядины!!!»…
Один мой друг рассказывал о городском сумасшедшем, который бродил по улицам с железной палкой и долбил асфальт. Говорил, что там, под черной корой, живет маленький зеленый росток, которому он обязательно должен помочь. Которому он нужен. Не знаю, за какими решетками и заборами сейчас этот человек. Но если встречу – обязательно пойду вместе с ним. Ведь где-то же должен быть росток, который нас ждет.
А на Ставропольской в загазованном воздухе долго еще висел тяжелый, древесно-травяной запах тополиной крови. Птицы, не находя привычного пристанища, растерянно метались над трамвайными путями. Желтки фонарей стекали по стеклам вагонов, устало идущих в депо, и застывали на вытянувшихся стволах, еще не убранных «Зеленстроем». Перед отбоем старые трамваи протяжно и печально звенели о том, чему уже никогда не сбыться. А еще выше, куда не долетает слабый человеческий взгляд, к чему может прикоснуться только горячее сердце, захолонув от тоски по навсегда утраченному – клином, по-журавлиному, летели тополиные души. Они прощали людей, и на прощание бросали им счастливые билетики листьев. Они платили нам за проезд на тот берег. А жители города шли, не поднимая голов, спотыкаясь тяжелыми взглядами об иссохшую почву. Билетики медленно снижались, превращаясь в дождь. Первый, после затяжной, точно болезнь, жары. И лишь тогда люди с потрескавшимися, как земля, по которой они шли, сердцами медленно обратили навстречу каплям оживающие лица. И начали растерянно и робко спрашивать друг у друга: «Куда исчезли наши тополя?»....
Комментариев нет:
Отправить комментарий