Московские дворы особые модели микромиров. Это такие малые родины, которые люди вспоминают на протяжение всей последующей жизни. Дворы в Москве , как собственно и везде , были разные. В центре, где еще с дореволюционных времен было много доходных домов, дворы были окружены каменными стенами домов. На окраинах …, в лучших случаях, двор огораживали деревянным забором. Соответственно и взаимоотношения с окружающим пространством у жителей центральных и окраинных дворов складывались по-разному. В центре Москвы двор - это двор, находящийся внутри крепости. И связь его с внешним миром могла в какой-то мере ограничиваться. На окраинах Москвы внешний мир всегда просматривался сквозь штакетники забора. Дворовый мир всегда мог перекинуться словцом с прохожими из внешнего мира. И , в конечном варианте, это рождало в ребенке особое восприятие мира и природы в целом.
Моя мама во всех подробностях помнила наш двор 20-х 40-х годов до последних дней своей жизни : " Когда наша семья в 1920 году приехала в Москву, нас сразу поселили в приюте принца Ольденбургского и великой княгини Елизаветы Федоровны. Здесь мы прожили 55 лет, до 1970-х годов, когда Машиностроительный завод им. Калинина забрал эту территорию, а жильцов выселили в другие районы Москвы. Приют выглядел так - это была церковь, два дома и за нами красный дом батюшки, деревянный дом, где жили поляки .
. Когда мы приехали, в приюте везде были клумбы. Перед домом священника были яблони, с которых мы яблоки воровали . Сад был загорожен забором, но так удобно, что мы ноги переставляли и срывали яблоки. За забором был сарай каменный – это был подвал. Потом каменный сарай сгнил, и мы отстроили сарайчики. И потом вплоть до войны один наш сосед Казимир Андреевич сад устроил, там были такие клумбы. Он по бордюру сажал настурции, в середине огромные астры. Когда я подросла немножко, я устроила себе огород. Как по лестнице спускаешься, там окошко за крылечком, перед этим окошком я сама землю перерыла. Огороды были не у всех, все надо мною смеялись. Огороды были уже в войну. Перед окнами мама устроила огород во время войны. Когда война началась, папа перед войной огородил этот кусок. Бабушка сама рыла землю. Там Сергей Васильевич тоже сделал огород. В войну мы сажали картошку, редьку. Огороды шли от церкви до каланчи. Военный дом на Песцовой появился, этот дом выстроил себе Краснознаменный ансамбль.
В 20-е годы все помещения детского приюта отдали под жилье, приезжающим в Москву людям. В корпусе, где была столовая поселилась семья моей будущей подружки Зины Гандер. Наверху на втором этаже, там были спальни приютские раньше, жили Чураковы. Глумовы жили, там располагались бывшие туалеты. Рядом ранее были помещения посудомойки - здесь в мое время жили Поповы. В одном из домов был большой чердак, на котором в приютские времена сушили белье. И мы продолжали всем двором сушить там белье. Белье всего двора висело на чердаке вместе. Потом каждый приходил, высматривал, где его белье, никогда ни у кого ни простынки, ни наволочки не пропадало, чужих никто не забирал, даже на замок не запирали.
заборе . Жили мы бедно тогда. Приехали мы, по парочке белья было у всех. Стол, кровать, одеяльце – все это было приютское, и кругленький столик на бамбуковых ножках остался еще из приюта. Еще папа купил у поляков Валевских дамский письменный стол ( за которым уже моя внучка Катя занимается до сих пор - Л.,) и книжный шкаф.
В нашем доме жил в основном преподавательский состав, который работал еще в детском доме. Наша семья занимала на втором этаже половину. А в другой половине жила семья поляков. Их отец Казимир Андреевич тоже был преподавателем. К сожалению, перед войной он сошел с ума. Каждую ночь он выходил на лестничную площадку , и сам с собой громко разговаривал. Пришлось поместить его в психбольницу. В 20-е годы в наших домах стали селить преподавателей Тимирязевской сельскохозяйственной академии. В соседнем доме на первом этаже поселился профессор Навроцкий из Тимирязевской академии. С его падчерицей Зиной я дружила всю жизнь.
Кроме наших домов, ближе к железной дороге , где была колонка, на которую мы ходили за водой, располагалось хозяйство Титова. Титов этот имел корову, очень крупный огород, сад, где было очень много яблонь. Этим и жил. А дальше за железной дорогой, там где была Соломенная сторожка, там дачи были, дача за дачей, и очень богатые люди там жили. Дачи были до Тимирязевки. А напротив теперешней 50-й больницы была лесная школа, там больные детки отдыхали. Школа уже была, когда мы приехали. Но перед войной там жили маленькие испанцы, больных деток вывезли. В 1936 году их привезли туда. Когда они шли на прогулку мимо нашего дома за каланчи, мы с ними знакомились.
Вот такой у нас был микрорайон : дом Титова, наши дома и церковь, дальше шли сплошные огороды с капустой до каланчи. Еще неподалеку протекала река Терновка. Вот это была шикарная река Терновка она была, как Истра. Там устроили лесозавод, и все опилки туда сбрасывали. Река загнила.
Огороды, кругом огороды, они шли до Бутырской улицы, до Хуторской за железную дорогу, а за ней шла улица Хуторская и по обе стороны – двухэтажные дома. . Кто держал огороды, не знаю, то ли колхоз, то ли совхоз, понятия не имею. Но мы ходили эту капусту таскали, не только мы. Она не охранялась никем. Мы пойдем, сорвем кочанчик, дома щи сварим. Мама моя целые дни преподавала в школах. А я в школу ходила на Песцовую улицу. Бабушка там тоже преподавала. Дома начинались от каланчи. До Писцовой были коттеджи одноэтажные, очень теплые, хорошие дома на каждого. В одном из коттеджей жил медвежатник из цирка, а потом же его собственного ребенка медведь и загрыз.
Через несколько лет после приезда папу избрали домоуправом в наших дворах. И до самой войны он так и занимал эту общественную должность. Перед войной папа заказал вокруг наших трех домов забор из штакетника. А какие ворота красивые были и круглая щеколда! Никто сейчас не следит за этим, а раньше проходили – обязательно ворота прикроют, чтобы не болталась калитка. Кто входил - закрывал, выходил - закрывал. До войны был просто двор, заросший травкой. Я вынесу подушку с одеялом и прямо на травке сплю крепким сном. Уже перед войной стали во дворе огородики рыть.
Рядом с нашим домом стояла церковь св. Митрофания Воронежского. До конца 1930-х годов она была действующая. Церковь – это самые мои светлые детские воспоминания. Под колокольный звон мы засыпали, по колокольный звон просыпались, время отсчитывали под колокольный звон.
Служба была утром и вечером. Народу было достаточно: и с Песцовой, и с Петровского парка, и с начала Красноармейской, и с Верхней Масловки. Все приходили к нам на Петровско-Разумовский проезд, хотя на Красноармейской была своя церковь. Служил в церкви отец Владимир Медведюк. Дедушка очень с ним дружил. Вообще, у нас во дворе никогда не было никаких религиозных и национальных розней. Жили очень дружно , и всегда друг другу помогали. И это при том, что в нашем дворе жили русские, евреи, поляки, украинцы, татары. Никто никого не заставлял жить по своему. Я очень любила ходить в церковь, и хотя родители у меня были советскими атеистами, мне этого никто не запрещал. Отец Владимир очень меня любил. На праздники, если я зайду в церковь, или по дороге меня где-нибудь встретит, вынет из кармана и мне. Праздники были замечательные: гармошка, все в цветах бумажных. Едут, на гармошке играют, до нашего дома и назад, до Ленинградского шоссе прямо по улице, потом поворачивали и назад, по старым улицам. Пасху я тоже помнила, но не так. Там были старушки, ходили с тряпочками, в которые были завернуты яички, пасочка, и это была такая красота. Теплый зимний день, уже весна начинается, мимо наших окон, свет не горел, кто-то едет на санях. В конце 1930-х праздник закончился. Отца Владимира забрали, а потом и расстреляли на Бутовском полигоне.
До войны никаких танцулек возле дома не было. После войны молодежь стала разбалтываться понемногу и устраивала во дворе танцы на всю вселенную до позднего времени. Я в то время уже работала, все же слышно в окна, да не только у меня. Мне надо было утром на работу идти, а я совсем не высыпалась. Приходила к нам со всего района молодежь. Юрко такие жили в том доме у нас на втором этаже, Женька Юрко. Я к нему пришла и говорю: «Жень, мне утром на работу, я не высыпаюсь, еще один раз и я прекращу все это». Он мне все распинался, а я ему: «Мало, что вам хочется, а мне хочется выспаться и идти на работу». Он меня не послушался, я написала заявление в милицию. Участковый тогда у нас был замечательный. Он в своем районе знал каждого человека. И всегда умел со всеми найти общий язык, и урегулировать ситуацию".
Также, как и мама я, вплоть до поступления в университет, полжизни проводила во дворе. Возвратившись из школы, и , наскоро, сделав уроки , мы бежали во двор со всех ног. Игры в лапту, в "ляги", штандер, войны, ручейки и т.д., продолжались до вечера. Пока из всех раскрытых окон родители хором начинали сзывать нас домой. Особенно трудно было дозваться нас домой, когда начинались танцы. Моя мама вечно воевала с этими танцульками. А я обожала на них смотреть. А иногда с какой-нибудь подружкой мы пристраивались где-то с края тоже потанцевать. И огородики у меня были также, как у мамы. Я очень любила в них что-нибудь сажать. И , конечно, моя любовь к разведению садов и огородов зародилась в моем любимом дворе на Петровско-Разумовском проезде. Вот только в церковь я ходила уже не на службу, а в спортивную секцию, так как после войны в церкви разместили спортивную школу. А как мы любили зимой сигать в снежные сугробы с сараев, построенных еще во времена маминого детства! И валяться на травке на поляне, которая была напротив дома. И собирать там под дубами жёлуди. А вечерами во дворе к большому деревянному столу выходили взрослые, конечно, в основном мужчины, и играли в шахматы, шашки, домино и карты. А женщины рассаживались на лавочках и обсуждали все дворовые и государственные события.
Вот так на протяжение 55 лет жила наша маленькая вселенная. А потом наступили 70-е годы. Жизнь народа улучшилась. Всех стали расселять по отдельным квартирам. И наш дворовый рай прекратил свое существование
Моя мама во всех подробностях помнила наш двор 20-х 40-х годов до последних дней своей жизни : " Когда наша семья в 1920 году приехала в Москву, нас сразу поселили в приюте принца Ольденбургского и великой княгини Елизаветы Федоровны. Здесь мы прожили 55 лет, до 1970-х годов, когда Машиностроительный завод им. Калинина забрал эту территорию, а жильцов выселили в другие районы Москвы. Приют выглядел так - это была церковь, два дома и за нами красный дом батюшки, деревянный дом, где жили поляки .
. Когда мы приехали, в приюте везде были клумбы. Перед домом священника были яблони, с которых мы яблоки воровали . Сад был загорожен забором, но так удобно, что мы ноги переставляли и срывали яблоки. За забором был сарай каменный – это был подвал. Потом каменный сарай сгнил, и мы отстроили сарайчики. И потом вплоть до войны один наш сосед Казимир Андреевич сад устроил, там были такие клумбы. Он по бордюру сажал настурции, в середине огромные астры. Когда я подросла немножко, я устроила себе огород. Как по лестнице спускаешься, там окошко за крылечком, перед этим окошком я сама землю перерыла. Огороды были не у всех, все надо мною смеялись. Огороды были уже в войну. Перед окнами мама устроила огород во время войны. Когда война началась, папа перед войной огородил этот кусок. Бабушка сама рыла землю. Там Сергей Васильевич тоже сделал огород. В войну мы сажали картошку, редьку. Огороды шли от церкви до каланчи. Военный дом на Песцовой появился, этот дом выстроил себе Краснознаменный ансамбль.
В 20-е годы все помещения детского приюта отдали под жилье, приезжающим в Москву людям. В корпусе, где была столовая поселилась семья моей будущей подружки Зины Гандер. Наверху на втором этаже, там были спальни приютские раньше, жили Чураковы. Глумовы жили, там располагались бывшие туалеты. Рядом ранее были помещения посудомойки - здесь в мое время жили Поповы. В одном из домов был большой чердак, на котором в приютские времена сушили белье. И мы продолжали всем двором сушить там белье. Белье всего двора висело на чердаке вместе. Потом каждый приходил, высматривал, где его белье, никогда ни у кого ни простынки, ни наволочки не пропадало, чужих никто не забирал, даже на замок не запирали.
заборе . Жили мы бедно тогда. Приехали мы, по парочке белья было у всех. Стол, кровать, одеяльце – все это было приютское, и кругленький столик на бамбуковых ножках остался еще из приюта. Еще папа купил у поляков Валевских дамский письменный стол ( за которым уже моя внучка Катя занимается до сих пор - Л.,) и книжный шкаф.
В нашем доме жил в основном преподавательский состав, который работал еще в детском доме. Наша семья занимала на втором этаже половину. А в другой половине жила семья поляков. Их отец Казимир Андреевич тоже был преподавателем. К сожалению, перед войной он сошел с ума. Каждую ночь он выходил на лестничную площадку , и сам с собой громко разговаривал. Пришлось поместить его в психбольницу. В 20-е годы в наших домах стали селить преподавателей Тимирязевской сельскохозяйственной академии. В соседнем доме на первом этаже поселился профессор Навроцкий из Тимирязевской академии. С его падчерицей Зиной я дружила всю жизнь.
Кроме наших домов, ближе к железной дороге , где была колонка, на которую мы ходили за водой, располагалось хозяйство Титова. Титов этот имел корову, очень крупный огород, сад, где было очень много яблонь. Этим и жил. А дальше за железной дорогой, там где была Соломенная сторожка, там дачи были, дача за дачей, и очень богатые люди там жили. Дачи были до Тимирязевки. А напротив теперешней 50-й больницы была лесная школа, там больные детки отдыхали. Школа уже была, когда мы приехали. Но перед войной там жили маленькие испанцы, больных деток вывезли. В 1936 году их привезли туда. Когда они шли на прогулку мимо нашего дома за каланчи, мы с ними знакомились.
Вот такой у нас был микрорайон : дом Титова, наши дома и церковь, дальше шли сплошные огороды с капустой до каланчи. Еще неподалеку протекала река Терновка. Вот это была шикарная река Терновка она была, как Истра. Там устроили лесозавод, и все опилки туда сбрасывали. Река загнила.
Огороды, кругом огороды, они шли до Бутырской улицы, до Хуторской за железную дорогу, а за ней шла улица Хуторская и по обе стороны – двухэтажные дома. . Кто держал огороды, не знаю, то ли колхоз, то ли совхоз, понятия не имею. Но мы ходили эту капусту таскали, не только мы. Она не охранялась никем. Мы пойдем, сорвем кочанчик, дома щи сварим. Мама моя целые дни преподавала в школах. А я в школу ходила на Песцовую улицу. Бабушка там тоже преподавала. Дома начинались от каланчи. До Писцовой были коттеджи одноэтажные, очень теплые, хорошие дома на каждого. В одном из коттеджей жил медвежатник из цирка, а потом же его собственного ребенка медведь и загрыз.
Через несколько лет после приезда папу избрали домоуправом в наших дворах. И до самой войны он так и занимал эту общественную должность. Перед войной папа заказал вокруг наших трех домов забор из штакетника. А какие ворота красивые были и круглая щеколда! Никто сейчас не следит за этим, а раньше проходили – обязательно ворота прикроют, чтобы не болталась калитка. Кто входил - закрывал, выходил - закрывал. До войны был просто двор, заросший травкой. Я вынесу подушку с одеялом и прямо на травке сплю крепким сном. Уже перед войной стали во дворе огородики рыть.
Рядом с нашим домом стояла церковь св. Митрофания Воронежского. До конца 1930-х годов она была действующая. Церковь – это самые мои светлые детские воспоминания. Под колокольный звон мы засыпали, по колокольный звон просыпались, время отсчитывали под колокольный звон.
Служба была утром и вечером. Народу было достаточно: и с Песцовой, и с Петровского парка, и с начала Красноармейской, и с Верхней Масловки. Все приходили к нам на Петровско-Разумовский проезд, хотя на Красноармейской была своя церковь. Служил в церкви отец Владимир Медведюк. Дедушка очень с ним дружил. Вообще, у нас во дворе никогда не было никаких религиозных и национальных розней. Жили очень дружно , и всегда друг другу помогали. И это при том, что в нашем дворе жили русские, евреи, поляки, украинцы, татары. Никто никого не заставлял жить по своему. Я очень любила ходить в церковь, и хотя родители у меня были советскими атеистами, мне этого никто не запрещал. Отец Владимир очень меня любил. На праздники, если я зайду в церковь, или по дороге меня где-нибудь встретит, вынет из кармана и мне. Праздники были замечательные: гармошка, все в цветах бумажных. Едут, на гармошке играют, до нашего дома и назад, до Ленинградского шоссе прямо по улице, потом поворачивали и назад, по старым улицам. Пасху я тоже помнила, но не так. Там были старушки, ходили с тряпочками, в которые были завернуты яички, пасочка, и это была такая красота. Теплый зимний день, уже весна начинается, мимо наших окон, свет не горел, кто-то едет на санях. В конце 1930-х праздник закончился. Отца Владимира забрали, а потом и расстреляли на Бутовском полигоне.
До войны никаких танцулек возле дома не было. После войны молодежь стала разбалтываться понемногу и устраивала во дворе танцы на всю вселенную до позднего времени. Я в то время уже работала, все же слышно в окна, да не только у меня. Мне надо было утром на работу идти, а я совсем не высыпалась. Приходила к нам со всего района молодежь. Юрко такие жили в том доме у нас на втором этаже, Женька Юрко. Я к нему пришла и говорю: «Жень, мне утром на работу, я не высыпаюсь, еще один раз и я прекращу все это». Он мне все распинался, а я ему: «Мало, что вам хочется, а мне хочется выспаться и идти на работу». Он меня не послушался, я написала заявление в милицию. Участковый тогда у нас был замечательный. Он в своем районе знал каждого человека. И всегда умел со всеми найти общий язык, и урегулировать ситуацию".
Также, как и мама я, вплоть до поступления в университет, полжизни проводила во дворе. Возвратившись из школы, и , наскоро, сделав уроки , мы бежали во двор со всех ног. Игры в лапту, в "ляги", штандер, войны, ручейки и т.д., продолжались до вечера. Пока из всех раскрытых окон родители хором начинали сзывать нас домой. Особенно трудно было дозваться нас домой, когда начинались танцы. Моя мама вечно воевала с этими танцульками. А я обожала на них смотреть. А иногда с какой-нибудь подружкой мы пристраивались где-то с края тоже потанцевать. И огородики у меня были также, как у мамы. Я очень любила в них что-нибудь сажать. И , конечно, моя любовь к разведению садов и огородов зародилась в моем любимом дворе на Петровско-Разумовском проезде. Вот только в церковь я ходила уже не на службу, а в спортивную секцию, так как после войны в церкви разместили спортивную школу. А как мы любили зимой сигать в снежные сугробы с сараев, построенных еще во времена маминого детства! И валяться на травке на поляне, которая была напротив дома. И собирать там под дубами жёлуди. А вечерами во дворе к большому деревянному столу выходили взрослые, конечно, в основном мужчины, и играли в шахматы, шашки, домино и карты. А женщины рассаживались на лавочках и обсуждали все дворовые и государственные события.
Вот так на протяжение 55 лет жила наша маленькая вселенная. А потом наступили 70-е годы. Жизнь народа улучшилась. Всех стали расселять по отдельным квартирам. И наш дворовый рай прекратил свое существование
Комментариев нет:
Отправить комментарий