Если подставил плечо, то жди,
что и на шею скоро сядут.
Хорошо в станице жить, можно и вишенку, и яблоко сорвать прямо с дерева. А если не лениться, то и лучок, и помидорчик на грядке вырвать, и картошку вырыть. Так что жить можно, особенно если соседи хорошие. А вот заведется какой-нибудь сосед завистливый да жадный, тогда, считай, жизнь твоя испорчена.
Жили в одной станице, не хочу уточнять в какой, чтобы другие не завидовали, хлебосольные да трудолюбивые казаки. И поработать горазды, и погулять не прочь, но в меру. Жили и не ведали, какое счастье их ожидает. А счастье их состояло в том, что переехала в ту станицу одна семья с какого-то хутора. Мужик да баба, да детей трое. Ну им, конечно, как переселенцам все соседи старались помочь. Кто делом, но в основном, конечно, советом, – это у нас любят. Первое время они особо-то в глаза и не бросались, а вот пожили немного и поняли соседи, как им «повезло».
Мужик-то, Сенька, вроде ничего, правда запущенный больно. Вечно небритый да грязный, в каких-то обносках ходит. Взялся всерьез за хозяйство: то свиней, то курей с гусями завел. Все время что-то мастерит да в навозе роется. Его и не слышно. Умишком, видно, не вышел. Баба на него покрикивает – за что тот ни возьмется, все ей не так. Ребятишки – так те как цыганчата: все норовят что-нибудь стащить. А вот баба... О ней особый разговор.
Следить за собой она особо не следила – тоже ходила в одежде не первой свежести, а вот глаза всегда были подведены и губы накрашены. Издали даже впечатление производила. Пока не улыбнется. А как заулыбается, мурашки у мужиков по спине начинают бегать. Зубы-то через один, да и то черные. И имя подходящее – Матрена, ну и ее, разумеется, сразу перекрестили в Мотрю. И вот Мотря сразу же решила завести себе подруг среди ближайших соседей. А ближайшей оказалась Степановна с мужем Федором да двумя сыновьями, примерно одного возраста с детьми Матрены. Зачастила Мотря с детьми да мужем в гости к Степановне. Возьмут бутылку самогона – и в гости. Той вроде и неудобно, закуску на стол поставит, детей ее накормит. Выпьют по чуть-чуть, – вроде и мало. Муж Степановны, Федор, свою бутылку выставит. Недели две так и гостевали, пока у Степановны терпение не лопнуло.
– Слушай, соседка, – говорит она ей. – Ты извини, но мне сей-час не особо до гостей. Весна, огород, работы невпроворот. Сама понимаешь.
Мотря, конечно, вида не подала, что обиделась, но при случае решила ей припомнить. Жили Матрена со Степановной на самом краю станицы. Сложившийся вековой казачий уклад, казалось, ничто не нарушит, и что-то необычное, выходящее за пределы обыденной, повседневной жизни сильно нервировало станичников. Хотя, в то же время, давало пищу для сплетен. Даже незначительные мелочи в конце концов обрастали подробностями, вызывающими невольный ужас у тех, кто первым рассказал данный случай. Любимым местом сборищ у казачек преклонного возраста – не знаю как в других станицах, – безусловно, был базар. Здесь можно было продать излишки подсобного хозяйства и купить любую мелочь. Но не это привлекало сюда старушек. Именно здесь можно было узнать последние новости: кто умер, у кого родился ребенок и, самое главное, – кто с кем гуляет. Это обсуждалось особенно тщательно и в мельчайших подробностях. И кто больше знал подобных новостей, был в центре внимания. Видно, за это Мотря полюбила базар. Она могла часами с упоением слушать сплетни, переходя от одной кучки женщин к другой. Привыкшая спать до обеда, в такие дни Мотря вставала ни свет ни заря, чтобы не пропустить ни одной свежей новости. Вскоре она знала все, что происходит в станице, но этого ей было мало. Ей хотелось самой быть в центре внимания, чтобы все с открытыми ртами слушали только ее. Как-то в воскресный день Мотря со Степановной пошли на базар.
– Не несутся что-то куры у меня, – жаловалась Степановна.
Мотря, обеспокоенная, не намекает ли соседка, чтобы она дала ей в долг яиц, тут же заохала:
– И у меня не несутся, проклятые.
– Да у тебя, может, и несутся, – возразила Степановна, – ты же своих кур не закрываешь. Они уже всем соседям надоели. На грядках уже все повыклевывали. Да и собаки твои все повытаптывали. Смотри, кончится терпение у моего Федора, перестреляет и кур и собак.
– Нет у меня средств городиться, – возразила Мотря и зло посмотрела на соседку. А была у Матрены какая-то болезненная страсть к собакам, особенно к большим. Может, в другой жизни она была собакой, и поэтому легко приручала чужих собак. Все только удивлялись. Через десять минут любого цепного пса Мотря гладила, а тот, словно щенок, вилял перед ней хвостом. Дома у нее бегало не менее семи собак. И самым неприятным для соседей было то, что она их никогда не привязывала. Часто можно было видеть, как она широким шагом двигается по улице, а за ней – с десяток собак. Но мы немного отвлеклись.
А к этому времени Мотря и Степановна уже бродили по базару. На рынке, если что покупаешь, то обычно подходишь к знакомым или к родственникам. Те и уступят, и плохой товар не подсунут. Отделавшись от соседки, Степановна увидела знакомую, продающую яйца. Поздоровалась, узнала цену.
– Да за пятнадцать рублей отдам, – пообещала знакомая.
Откуда ни возьмись, под рукой оказалась Мотря.
– А почему так дешево? Вон там, – и она указала в другой конец базара, – продают по двадцать рублей.
– Ну, тогда и я за двадцать, – заволновалась женщина.
Степановна, приготовившая деньги, извинилась.
– Я еще посмотрю, – и пошла в другой конец базара. Там у свояченицы она купила яйца по пятнадцать рублей и, идя обратно мимо женщины, не уступившей ей цены, услышала:
– Подожди, дорогуша. Бери за пятнадцать мои.
– Да нет, спасибо, я уже взяла, – сообщила Степановна.
Говорят, что когда расходился базар, та женщина последними словами поминала Мотрю, собирая яйца назад в сумку. Но это было позже, а в тот момент Степановна заинтересовалась толпой женщин. Одна что-то увлеченно рассказывала о своей соседке.
– И знаете, ни днем, ни ночью от нее покоя нет. То хлеба просит, то сахару, то соли.
– Вот-вот, – вынырнула откуда-то под общее внимание Мотря, – и моя соседка такая же. То одно дай, то другое.
Вдруг она повернулась и встретилась глазами со Степановной.
– Ну и я ей, конечно, даю, и сама часто у нее беру, – резко переменила она тему разговора.
– Ну, так и надо жить по-соседски, – сказал кто-то из толпы.
По дороге домой Мотря, улыбаясь, заглядывала в глаза Степановне: «Вот я тебя с яйцами пристроила. Ты не обижаешься?»
Еще одной положительной чертой характера Мотри была любовь к веселым застольям. Здесь она была, как говорится, душой компании. Подмигивая и улыбаясь всем мужикам без разбора и стараясь не открывать рот, чтобы не отпугнуть вздыхателей, она прыгала и бегала, то с кастрюлей на голове, то верхом на венике. Мужик ее в то время где-нибудь в уголочке медленно напивался, жалуясь на жизнь случайным соседям по столу. А дети набивали животы и карманы чем-нибудь вкусненьким. Обычно после таких гулянок Мотря с семьей еще три дня ходили похмеляться к выжатым от усталости хозяевам.
К середине лета половина кур и две собаки у Мотри были хромыми. Чтобы спасти рассаду от набегов кур и собак Матрены, Степановне с мужем пришлось всю грядку застелить ветками. Может, оттого что грядка Мотри заросла бурьяном в человеческий рост, – но на ней ни куры, ни собаки никогда не появлялись. А соседские грядки куры и собаки Мотри жаловали. Ни предупреждения, ни угрозы не действовали на бабу. Ответ был один:
– У меня нет средств, чтобы городиться.
Муж Мотри Степан устроился где-то на ферме скотником, и теперь по ночам они с сыновьями и Мотрей затягивали на горище какие-то мешки. Обычно это сопровождалось таким шумом, что к утру все соседские собаки хрипли. Степановна с Федором закрывали на это глаза. «Может, хоть из нужды вылезут», – думали они.
Скоро Мотря с мужем стали торговать на рынке мясом, но никаких перемен в их жизни в связи с этим не произошло. Они также ходили полуголодные и донашивали скорее всего еще родительские обноски. «Куда они девают деньги?» – удивлялись все.
Когда на месте Мотри жили старые соседи, Федор со Степановной уступили им часть своего двора для постройки сарая. Теперь огородная межа оказалась как бы на территории Мотри. Осенью, когда начали пахать огороды, эта межа стала причиной скандала между соседями.
– Межа должна проходить по забору, – заявляла Мотря. Получалось, что третья часть огорода должна принадлежать неугомонной Матрене.
– Ну уж нет, – заявила Степановна и пригласила землемера.
Но, несмотря ни на что, как-то утром Федор обнаружил, что ночью Степан перенес колышки по-своему. Пришлось Степановне с Федором закапывать столбы и натягивать сетку от соседки. Заодно забили калитку, которая была во дворе между хатами. Это стало последней каплей в их взаимоотношениях. И казалось, ничто уже не сможет помирить их.
В дождливую погоду в станице появились беженцы – турки-месхетинцы. Семья из восьми человек, шестеро из которых были маленькие дети. Станичники сразу прониклись к ним сочувствием. На окраине улицы, где жили Степановна с Мотрей, они купили старенькую хату, а к концу зимы к ним стали приезжать родственники. Рядом со своими земляками они стали скупать старые хаты.
Улица, на которой жили наши герои, в основном была заселена пенсионерами. Кто помоложе переехал либо в центр станицы, либо
вообще уехал в город. Старенькие дома почти за бесценок скупались турками. К середине лета почти две улицы были заселены беженцами. Немногочисленные казачьи семьи, в числе которых оказались и Мотря со Степановной, со страхом наблюдали произошедшие перемены. По огородам разгуливали куры и гуси, и невозможно было узнать, чьи они. По улицам бродили отары овец, охраняемые полуголыми детьми с собаками, ростом с овец. Телят и бычков можно было встретить в самых неожиданных местах: и в парках, и на полях. По станице поползли слухи о многочисленных драках между приезжей молодежью и местной. Участились случаи краж.
Эти события сблизили некогда враждующие семьи Мотри и Степановны. Теперь вечерами они собирались во дворе Степановны и подолгу беседовали. И одна и та же мысль, беспокоившая их, не давала им покоя.
– Господи, где же мы живем? Скоро и русскую речь забудем. Можно подумать, не они к нам, а мы к ним переехали жить. Неужели нельзя что-нибудь сделать?
что и на шею скоро сядут.
Хорошо в станице жить, можно и вишенку, и яблоко сорвать прямо с дерева. А если не лениться, то и лучок, и помидорчик на грядке вырвать, и картошку вырыть. Так что жить можно, особенно если соседи хорошие. А вот заведется какой-нибудь сосед завистливый да жадный, тогда, считай, жизнь твоя испорчена.
Жили в одной станице, не хочу уточнять в какой, чтобы другие не завидовали, хлебосольные да трудолюбивые казаки. И поработать горазды, и погулять не прочь, но в меру. Жили и не ведали, какое счастье их ожидает. А счастье их состояло в том, что переехала в ту станицу одна семья с какого-то хутора. Мужик да баба, да детей трое. Ну им, конечно, как переселенцам все соседи старались помочь. Кто делом, но в основном, конечно, советом, – это у нас любят. Первое время они особо-то в глаза и не бросались, а вот пожили немного и поняли соседи, как им «повезло».
Мужик-то, Сенька, вроде ничего, правда запущенный больно. Вечно небритый да грязный, в каких-то обносках ходит. Взялся всерьез за хозяйство: то свиней, то курей с гусями завел. Все время что-то мастерит да в навозе роется. Его и не слышно. Умишком, видно, не вышел. Баба на него покрикивает – за что тот ни возьмется, все ей не так. Ребятишки – так те как цыганчата: все норовят что-нибудь стащить. А вот баба... О ней особый разговор.
Следить за собой она особо не следила – тоже ходила в одежде не первой свежести, а вот глаза всегда были подведены и губы накрашены. Издали даже впечатление производила. Пока не улыбнется. А как заулыбается, мурашки у мужиков по спине начинают бегать. Зубы-то через один, да и то черные. И имя подходящее – Матрена, ну и ее, разумеется, сразу перекрестили в Мотрю. И вот Мотря сразу же решила завести себе подруг среди ближайших соседей. А ближайшей оказалась Степановна с мужем Федором да двумя сыновьями, примерно одного возраста с детьми Матрены. Зачастила Мотря с детьми да мужем в гости к Степановне. Возьмут бутылку самогона – и в гости. Той вроде и неудобно, закуску на стол поставит, детей ее накормит. Выпьют по чуть-чуть, – вроде и мало. Муж Степановны, Федор, свою бутылку выставит. Недели две так и гостевали, пока у Степановны терпение не лопнуло.
– Слушай, соседка, – говорит она ей. – Ты извини, но мне сей-час не особо до гостей. Весна, огород, работы невпроворот. Сама понимаешь.
Мотря, конечно, вида не подала, что обиделась, но при случае решила ей припомнить. Жили Матрена со Степановной на самом краю станицы. Сложившийся вековой казачий уклад, казалось, ничто не нарушит, и что-то необычное, выходящее за пределы обыденной, повседневной жизни сильно нервировало станичников. Хотя, в то же время, давало пищу для сплетен. Даже незначительные мелочи в конце концов обрастали подробностями, вызывающими невольный ужас у тех, кто первым рассказал данный случай. Любимым местом сборищ у казачек преклонного возраста – не знаю как в других станицах, – безусловно, был базар. Здесь можно было продать излишки подсобного хозяйства и купить любую мелочь. Но не это привлекало сюда старушек. Именно здесь можно было узнать последние новости: кто умер, у кого родился ребенок и, самое главное, – кто с кем гуляет. Это обсуждалось особенно тщательно и в мельчайших подробностях. И кто больше знал подобных новостей, был в центре внимания. Видно, за это Мотря полюбила базар. Она могла часами с упоением слушать сплетни, переходя от одной кучки женщин к другой. Привыкшая спать до обеда, в такие дни Мотря вставала ни свет ни заря, чтобы не пропустить ни одной свежей новости. Вскоре она знала все, что происходит в станице, но этого ей было мало. Ей хотелось самой быть в центре внимания, чтобы все с открытыми ртами слушали только ее. Как-то в воскресный день Мотря со Степановной пошли на базар.
– Не несутся что-то куры у меня, – жаловалась Степановна.
Мотря, обеспокоенная, не намекает ли соседка, чтобы она дала ей в долг яиц, тут же заохала:
– И у меня не несутся, проклятые.
– Да у тебя, может, и несутся, – возразила Степановна, – ты же своих кур не закрываешь. Они уже всем соседям надоели. На грядках уже все повыклевывали. Да и собаки твои все повытаптывали. Смотри, кончится терпение у моего Федора, перестреляет и кур и собак.
– Нет у меня средств городиться, – возразила Мотря и зло посмотрела на соседку. А была у Матрены какая-то болезненная страсть к собакам, особенно к большим. Может, в другой жизни она была собакой, и поэтому легко приручала чужих собак. Все только удивлялись. Через десять минут любого цепного пса Мотря гладила, а тот, словно щенок, вилял перед ней хвостом. Дома у нее бегало не менее семи собак. И самым неприятным для соседей было то, что она их никогда не привязывала. Часто можно было видеть, как она широким шагом двигается по улице, а за ней – с десяток собак. Но мы немного отвлеклись.
А к этому времени Мотря и Степановна уже бродили по базару. На рынке, если что покупаешь, то обычно подходишь к знакомым или к родственникам. Те и уступят, и плохой товар не подсунут. Отделавшись от соседки, Степановна увидела знакомую, продающую яйца. Поздоровалась, узнала цену.
– Да за пятнадцать рублей отдам, – пообещала знакомая.
Откуда ни возьмись, под рукой оказалась Мотря.
– А почему так дешево? Вон там, – и она указала в другой конец базара, – продают по двадцать рублей.
– Ну, тогда и я за двадцать, – заволновалась женщина.
Степановна, приготовившая деньги, извинилась.
– Я еще посмотрю, – и пошла в другой конец базара. Там у свояченицы она купила яйца по пятнадцать рублей и, идя обратно мимо женщины, не уступившей ей цены, услышала:
– Подожди, дорогуша. Бери за пятнадцать мои.
– Да нет, спасибо, я уже взяла, – сообщила Степановна.
Говорят, что когда расходился базар, та женщина последними словами поминала Мотрю, собирая яйца назад в сумку. Но это было позже, а в тот момент Степановна заинтересовалась толпой женщин. Одна что-то увлеченно рассказывала о своей соседке.
– И знаете, ни днем, ни ночью от нее покоя нет. То хлеба просит, то сахару, то соли.
– Вот-вот, – вынырнула откуда-то под общее внимание Мотря, – и моя соседка такая же. То одно дай, то другое.
Вдруг она повернулась и встретилась глазами со Степановной.
– Ну и я ей, конечно, даю, и сама часто у нее беру, – резко переменила она тему разговора.
– Ну, так и надо жить по-соседски, – сказал кто-то из толпы.
По дороге домой Мотря, улыбаясь, заглядывала в глаза Степановне: «Вот я тебя с яйцами пристроила. Ты не обижаешься?»
Еще одной положительной чертой характера Мотри была любовь к веселым застольям. Здесь она была, как говорится, душой компании. Подмигивая и улыбаясь всем мужикам без разбора и стараясь не открывать рот, чтобы не отпугнуть вздыхателей, она прыгала и бегала, то с кастрюлей на голове, то верхом на венике. Мужик ее в то время где-нибудь в уголочке медленно напивался, жалуясь на жизнь случайным соседям по столу. А дети набивали животы и карманы чем-нибудь вкусненьким. Обычно после таких гулянок Мотря с семьей еще три дня ходили похмеляться к выжатым от усталости хозяевам.
К середине лета половина кур и две собаки у Мотри были хромыми. Чтобы спасти рассаду от набегов кур и собак Матрены, Степановне с мужем пришлось всю грядку застелить ветками. Может, оттого что грядка Мотри заросла бурьяном в человеческий рост, – но на ней ни куры, ни собаки никогда не появлялись. А соседские грядки куры и собаки Мотри жаловали. Ни предупреждения, ни угрозы не действовали на бабу. Ответ был один:
– У меня нет средств, чтобы городиться.
Муж Мотри Степан устроился где-то на ферме скотником, и теперь по ночам они с сыновьями и Мотрей затягивали на горище какие-то мешки. Обычно это сопровождалось таким шумом, что к утру все соседские собаки хрипли. Степановна с Федором закрывали на это глаза. «Может, хоть из нужды вылезут», – думали они.
Скоро Мотря с мужем стали торговать на рынке мясом, но никаких перемен в их жизни в связи с этим не произошло. Они также ходили полуголодные и донашивали скорее всего еще родительские обноски. «Куда они девают деньги?» – удивлялись все.
Когда на месте Мотри жили старые соседи, Федор со Степановной уступили им часть своего двора для постройки сарая. Теперь огородная межа оказалась как бы на территории Мотри. Осенью, когда начали пахать огороды, эта межа стала причиной скандала между соседями.
– Межа должна проходить по забору, – заявляла Мотря. Получалось, что третья часть огорода должна принадлежать неугомонной Матрене.
– Ну уж нет, – заявила Степановна и пригласила землемера.
Но, несмотря ни на что, как-то утром Федор обнаружил, что ночью Степан перенес колышки по-своему. Пришлось Степановне с Федором закапывать столбы и натягивать сетку от соседки. Заодно забили калитку, которая была во дворе между хатами. Это стало последней каплей в их взаимоотношениях. И казалось, ничто уже не сможет помирить их.
В дождливую погоду в станице появились беженцы – турки-месхетинцы. Семья из восьми человек, шестеро из которых были маленькие дети. Станичники сразу прониклись к ним сочувствием. На окраине улицы, где жили Степановна с Мотрей, они купили старенькую хату, а к концу зимы к ним стали приезжать родственники. Рядом со своими земляками они стали скупать старые хаты.
Улица, на которой жили наши герои, в основном была заселена пенсионерами. Кто помоложе переехал либо в центр станицы, либо
вообще уехал в город. Старенькие дома почти за бесценок скупались турками. К середине лета почти две улицы были заселены беженцами. Немногочисленные казачьи семьи, в числе которых оказались и Мотря со Степановной, со страхом наблюдали произошедшие перемены. По огородам разгуливали куры и гуси, и невозможно было узнать, чьи они. По улицам бродили отары овец, охраняемые полуголыми детьми с собаками, ростом с овец. Телят и бычков можно было встретить в самых неожиданных местах: и в парках, и на полях. По станице поползли слухи о многочисленных драках между приезжей молодежью и местной. Участились случаи краж.
Эти события сблизили некогда враждующие семьи Мотри и Степановны. Теперь вечерами они собирались во дворе Степановны и подолгу беседовали. И одна и та же мысль, беспокоившая их, не давала им покоя.
– Господи, где же мы живем? Скоро и русскую речь забудем. Можно подумать, не они к нам, а мы к ним переехали жить. Неужели нельзя что-нибудь сделать?
Комментариев нет:
Отправить комментарий