пятница, 6 декабря 2013 г.

Людмила Рогочая. "ИВАН И НАТАЛЬЯ".

1
– Ну, Иван Ахванасиевич, россказуй, як ты воював у билых?
Перед комиссией по раскулачиванию стоял невысокий статный казак лет тридцати с небольшим, одетый в парадную черкеску. На ногах сверкали новые яловые сапоги. Он нарочито спокойно смотрел на Мить¬ку Селинова, лодыря и пропойцу, который два года назад нанимался к нему табун¬щиком. Тот недавно вступил в большевистскую партию и теперь распо¬ряжался судьбами станичников.
– Як воював? – медленно повторил вопрос Иван. – Оружию справляв.
– З зэлэными козакував тэж?
– Тэж, – ответил Иван и язвительно добавил: – Оружию справляв.
– «Имие, – Митька посмотрел в замусоленную бумажку и, с трудом по слогам разбирая написанное, прочитал: – Дюжину конэй, четыре коровы, дэвьять свынэй...» – Вдруг он прервал чтение и, наливаясь гневом, зао¬рал: – Если б ты, кулацька харя, ны воював у красных, то щас я б тэбэ вбыв. – И, уже взяв себя в руки, более сдержанно обратился к секретар¬юТимке Сердюку, который, с синими от чернильного карандаша гу¬бами и языком, корпел над длинным списком зажиточных казаков стани¬цы: – Пыши: роскулачить усих Кулешей. Усих, – повторил он с нажимом.

2
Выйшла, выйшла дивчинонька
Рано в раньце воду брать,
А за нэю козаченько
Вэдэ конэй напувать...
Из казачьей песни

Девочка-подросток со смышлёными серыми глазами, опушёнными чёрными густыми ресницами, сидела за швейной машинкой и сосредото¬чено строчила ситцевую рубаху. Хлопчик лет восьми крутился возле юной швеи и смешил её историями, которые сам же выдумывал:
– А старуха як схватэ йёго за бороду: це ны моя кудэля, ны моя! – за¬кончил он очередную байку. Наташа засмеялась. Федька, довольный, что рассмешил сестрицу, вдруг пристально посмотрел на неё и спросил: – Наташка, ты такая взрослая, а что не ходишь на вечер с девчатами?
– А то ты не знаешь? Папашка не пускает. Говорит, что надо подрасти.
– А вот и нет. Слышал, как батько матери говорил: «Ты её хоть раз отпустишь, завтра ж засватают, – и, передразнивая отца, грубым голосом закончил: – Яка гарна дивчина пыднялась».
Наташа ничего на это не ответила. Она закончила последнюю строчку и, обрезав нитки, вывернула рубаху налицо:
– А ну, Хведько, примеряй.
Мальчик надел обновку и глянул в большое зеркало, которое стояло в проёме между двух узких окон комнаты:
– Гарно! Всё, что ты делаешь, гарно. И сама ты вон какая.
Наташа бросила взгляд в зеркало: на неё смотрела небольшого роста ладная девушка с чёрными стрелками бровей и ярким решительным ртом. Тонкую девичью талию подчёркивала синяя в горошек кофта с ба¬сочками поверх широкой накрахмаленной синей юбки.
– Скидай рубаху, а то вымажешь, – прикрикнула она на брата, а сама, перекинув длинную косу за спину, ещё раз краешком глаза взглянула в зеркало и уселась за работу.
Наташу не пускали гулять – это правда. Батько и мать не хотели и боя¬лись её замужества. Жаль им было расставаться с дочкой. Работала она много, весело и как-то без натуги, играючи. Без Наталкиных рук мать не управится: казаков полон дом. Обстирай, обшей, накорми. В поле – что косить, что снопы вязать – первая. И с конями управляется не хуже хлопца.
– Ой, Павло, ещё бы годика три Наташка посидела дома.
– Так ты ж смотри за ней, не выпускай на улицу.
Но сколько ни держи дивчину, а найдётся на неё парубок.
Пришли как-то звать подружки Наташу на праздничную вечеринку. У тётки Ольги, её матери, сто причин, чтоб не отпустить девчонку: и рабо¬ты видимо-невидимо, и вечеринка в нехорошей хате, и Евангелие ей чи¬тать старикам надо. А дядька Павло тоже ни в какую:
– Мала ще, – твердит.
Пришлось Наташе последнее средство пустить – слёзы. Она редко плакала, но знала, что перед её слезами мать и отец не устоят.
– Иди, – сжалился батько, – только не ночуй там.
А как не ночевать? Весь смысл этих вечеринок и был в том, что в доме оставались на ночь только девчата и хлопцы. Они играли, танцевали, пели, перебрасывались тайными словечками, колечками. И это на виду у всех.
И, главное, нужно было так провести ночь, чтобы не уронить себя в глазах остальных, чтобы не перейти грань дозволенного. Жутко интерес¬но!
Надо ли говорить, что Наталка оказалась на высоте. И одета она была со вкусом: шерстяное платье с белым воротником из кружев ручной ра¬боты (сама плела!) – совсем как боярышня, на ногах ботиночки со шнур¬ками. И к откровенным шуткам относилась сдержанно, только этак при¬поднимет стрелочку брови и усмехнётся одними губами. А запела «як бьецця сэрдэнько» и пленила с десяток парубков. И ей понравился один. С другого конца станицы. И его, конечно, побили местные ребя¬та, не дожидаясь утра.
А на другой день бедному Натальиному «батькови» пришлось «шукать» по огороду гарбузы. Их преподносили, в полном согласии с дочерью, Мишке Ко¬втышнему, Гришке Зоре, Андрею Мерефянскому, Прошке Дидко.
– Кажись, всё, от женихов отбились. А что ты там, на вечере, такое де¬лала? – поинтересовался отец.
– Ничего. Заспивала раз.
– Надо было тебе сказать, чтоб рот не раскрывала, – вмешалась в разговор мать.
– Поздно. Женихи уже под окнами стоят, – растерянно пробурчал отец и раздражённо добавил: – Давайте управляться и будем вечерять.
Отец с сыновьями пошёл на скотный двор. Наталка убирала со стола. Мать суетилась у печки. Старики Прокофий и Настасья помалкивали на лавке, ждали ужина. Мать полюбопытствовала у Наташи:
– Так никто тебе сегодня не приглянулся?
– Нет, – ответила девушка, но не очень уверенно.
– Ну, и чёрт с ними, ещё богато женихов будет.
Вдруг на улице раздался цокот копыт. Женщины выглянули в окно. Перед их воротами остановилась тачанка, на ней сидели незнакомые люди: два казака, старуха и чернявая казачка лет сорока пяти. А на вы¬соком кауром жеребце красовался, словно на картинке, чернобровый па¬рубок лет семнадцати, как две капли воды похожий на пожилую женщи¬ну.
Ольга глянула на дочь. Её щёки пылали. Сквозь полуприкрытые ресни¬цы блестели радостные глаза.
– Он? – вопросительно шепнула мать. Девушка утвердительно кивнула головой.
Дело принимало серьёзный оборот. Наташа укрылась в спальне. Мать пригласила сватов в хату, а сама побежала за мужем.
Сватанье вели тётка отца Настасья и дядька жениха Степан Кулеш, основательный мужчина, единственный из гостей знакомый Павлу. Встречались на Круге. Степан представил своих родичей: Афанасия и Прасковью Кулешей – зажиточных казаков, владельцев мельницы и та¬буна скаковых лошадей. Павло и Ольга тоже не из бедных. Старый Про¬кофий Клюй удовлетворённо крякнул: «Ровня!»
Сваты друг другу понравились, что редко бывает. Гостям захотелось посмотреть невесту, так ли она хороша, как описывал Иван. А что до¬дельница, узнали ещё утром, как только Иван уговорил сватать её. Спра¬вилась о том младшая сестра Ивана Дашка. Узнала, что девушка шьёт, вышивает, косит, со скотиной управляется. А ведь ещё пятнадцати нет!
Мать позвала Наташу. Сваты ахнули:
– До чего же маленькая! Ноженьки, как у ребёнка. Но гарна, гарна.
И молодых на время выпроводили из хаты.
Наташа стояла в саду под грушей. Солнечные блики вечерней зари осветили её пышные пепельные волосы, и она стала похожа на царицу в короне.
Иван заробел, но всё же спросил:
– Так ты не рассердилась, что я так зараз пришёл со сватами?
Наташа молчала, потупив голову. Иван продолжал:
– Мне как сказали, что сватать пошли Мерефянские, да Дидки, да Зо¬ри. Ну, думаю, заберут у меня Наталку. Пристал к родычам: сватайте за меня. А как ты начала давать гарбузы, наши разозлились: «Шо, вона и нам гарбуза дасть?» Наталка, сердечко моё, скажи, люб я тебе или нет? Ну, хоть кивни головою, пойдёшь за меня?
Наталья несмело подняла на Ивана серые лучистые глаза.
– Голубочка, – Иван от радости нежно подхватил её и, как пушинку, по¬садил на ветку груши. Наташа по-детски рассмеялась и спрыгнула прямо в руки казака.
– Что это такое? – смутил их суровый голос Ольги. – Не засватана ещё, уже вешаешься. А ну – бегом в хату. Вас там ждут.
Весельчак Афанасий, отец Ивана, встретил невесту вопросом:
– Ну, что, Наташка, пойдёшь за нашего Ивана или гарбуза дашь?
– Пойду, – ответила Наташа и сама испугалась своей смелости.
– А ты, Ванька, будешь любить жинку?
– Так как же её не любить? – расцвёл счастливой улыбкой Иван.
– Я свою дочку неволить не буду, – улыбнулся Павел, – выбрала себе суженого, пусть живут.
Тётка Афанасия достала из сумки хлебную ковригу:
– Мои ж вы голубчики! Становитесь рядком! Да головы, головы накло¬ните. – Она разломила над головами Ивана и Натальи хлеб. – Вот те¬перь вы жених и невеста. Теперь мирком да ладком и за свадебку, – поклонилась она хозяевам. Батьки встали и ударили по рукам.
– Ну, мать, доставай из печки, что есть. А вы, сваточки, садитесь на по¬кутю . Выпьем за молодых, за их жизнь семейную. Чтоб любили друг дру¬га.
– И чтоб всего было в достатке, – добавил сват.
На Спас Наталье исполнилось пятнадцать лет, а на Покров сыграли свадьбу. Веселье было многолюдное, шумное. Больше двадцати тачанок везли гостей из церкви. За деньгами дело не стало. Стол был богатый, еда обильная. А уж горилка мерилась ведрами.

3
Помиловались молодые недолго. Через четыре месяца началась вой¬на с Германией. Ивана на фронт не взяли, по молодости. Но как только исполнилось восемнадцать, послали в Ораниенбаум в оружейную школу.
Наталья жила у свекров, радуя их трудолюбием. На теплого Алексея она родила сына. Назвали в честь святого. Радо¬сти было много. Новоявленные деды, Афанасий и Павел, не просыхали с неделю, отмечая рождение внука Лёшки. Афанасий был рыбак, рыбак по призванию. У Кулешей рыба не переводилась. Каждый день – жаре¬ная, сушёная, вяленая, солёная, копчёная. Малка в те годы была богата рыбой.
Полез Афанасий на горище пополнить запас сушёной рыбки, а там уже половины нет. Замечал он раньше, что убывала рыбка. Проська го¬ворила, что это бесовщина – домовой ли, горищный? Афоня тоже думал, что больше некому.
Поздним вечером сидели сваты, вечеряли, никак не могли расстаться. Кулеш рассказал о своих подозрениях насчёт пропажи рыбки. Гость уго¬ворил его посмотреть, так ли это, и, сорвавшись с места, бросился к лестнице, Афоня следом.
– Серники захвати , – крикнул Павел уже сверху.
На горище было темно и пыльно. Несколько раз чихнув, сваты затаи¬лись, не отходя далеко от лаза. Было страшновато. Тонкие чёрточки лун¬ного света проникали в щели и перечёркивали пространство над по¬толком. Приглядевшись, сваты заметили замысловатые чёрные тени, ко¬торые метались перед их глазами.
Казаки испуганно перекрестились.
– Свят, свят, свят! Изыди, нечистая сила!
А нечистая сила устремилась к ним и уже касалась их ног. У казаков язык отнялся от страха и появились мысли о скором конце.
Наконец, Павел выдавил:
– Серник запали!
Афанасий трясущимися руками зажёг спичку, и они увидели обыкно¬венных серых крыс, которые резво подпрыгивали вверх, хватая острыми зубами рыбу, и, оторвав её от веревки, уносили в свои норы.
– Вот так нечистая сила! – рассмеялись сваты и потом часто вспомин¬али, закусывая горилку рыбкой, какого страху натерпелись, обмывая ро¬ждение первого внука.

4
Иван тем временем стал оружейником и вернулся в родную станицу. Несколько дней он купался в счастье, гунькая годовалого сына.
На пятый день пришла повестка. Ивана призвали в действующую ар¬мию. Пока воевал с германцем, молодичка родила ему второго сына – плод недолгой побывки мужа. Сыграли скромную свадьбу золовки Даши с Тимофеем Вороном. И зять тоже отправился на фронт. Дарья ушла жить к свекрам, и работы у Наташи прибавилось. Но она не унывала: управлялась по дому и по хозяйству, нянчилась с детьми и пела.
Это у неё осталось на всю её долгую жизнь. Я вообще не представляю бабушку без казачьих песен, которые у неё были на все случаи жизни. Спина у Натальи Павловны выпрямлялась, глаза сверкали, и голос по-молодому звенел...
Вон Лёшка уже бегает по двору.
– Ой, божечки! Полез в будку к Бельчику! – Наташа всполошилась, вы¬скочив из хаты, бросилась к сыну. Вытащив его из будки, хлопнула пару раз по мягкому месту и тут же, прижав к себе, расцеловала в румяные щёчки.
Подошла баба Прося, перехватила внука:
– Иди, батька зовёт.
С некоторых пор Наталья заняла в доме особое место. С ней стали считаться свёкры и девери, спрашивали её мнение при принятии хозяй¬ственных решений. Наталка думала, что это из-за её материнства: своих уж двое сыновей. Как-то спросила о том свёкра.
– Нет, – усмехнулся он. – В тебе, Наташка, стержень есть. Ваньке по¬везло.
Отречение императора от престола и поражение в войне вывело каза¬ков из состояния законности, порядка, послушания. Никто ничего не по¬нимал. Некоторые возвращались с германского фронта домой. По стани¬це поползли слухи, что то один казак, то другой ушли в белую, правиль¬ную армию, которая за царя. Наташа молилась Богу и надеялась, что Иван тоже там, со всеми, и вскоре, может быть, заглянет в родной ку¬рень.
И Господь услышал её мольбу. После разгрома казачьей сотни крас¬ными Иван оказался возле своей станицы. Путь к отступлению был один – до дому. Пока ехал, всё казалось, что конь скачет медленно, что сам добежал бы быстрее.
А Наталка, увидев у ворот чернявого бородатого всадника, приняла его за вестника мужниной смерти и стала оседать как подкошенная. Но Иван не дал ей упасть. Соскочив с коня, он подхватил жену на руки и внёс в дом. Потом Наташа долго тихо плакала у него на груди, постепен¬но успокаиваясь и возвращаясь к настроению «умницы-разумницы». Приласкав и обиходив мужа, она твёрдо заявила:
– Всё, больше ты никуда не поедешь. Нечего по степи скакать – детей сиротить.
Затем Наташа собрала амуницию мужа, ружьё, шашку, сложила в ста¬рый мешок и бросила в дальний колодец. Она ожидала, что муж станет возражать ей, а он, молча, ушёл за занавеску на печь, затаившись от по¬сторонних.
Но кто-то что-то видел, кто-то кому-то сказал, и когда в станице появи¬лись зелёные с разбитыми пулемётами, они потребовали Ивана-оружей¬ника.
Наталья квочкой растопырилась на пороге и, загородив дверь в дом, заголосила:
– Не пущу! Не отдам на смерть.
Однако, оттолкнув её в сторону, казаки ворвались в хату и поволокли Ивана, но не на смерть, а чинить и латать пулемёты и старую пушку времён войны двенадцатого года. Оружейных дел мастеров к тому вре¬мени оставались единицы, а надобность в них была большая. Без рабо¬ты Иван не оставался ни на день.
Ему непонятны были идеалы, проповедуемые анархистами, и хоте¬лось только одного – вернуться домой. Семь месяцев бандиты таскали оружейника по степи, но после очередной трёпки, которую им задали красные, Ивану удалось бежать.
Когда он тайно вернулся в станицу, жена рожала третьего сына. Тут уж Иван дал себе слово никогда не покидать свою Наташку и снова сел за занавеску.
А красные всё ближе подходили к станице. Однажды Иван увидел в окно, как к их хате свернули двое: пожилой красноармеец и, наверное, комиссар, потому что на нём были кожаная тужурка и галифе с кожаным задом. Иван полез на печку, а шестнадцатилетний Афоня, пришедший за продуктами (они с братом Василием и отцом укрывали за рекой Малкой табун и семейное добро), застыл в оцепенении. Комиссар в шутку наце¬лил наган мальчишке в лоб, и не успел даже слова сказать, как Афоня упал, парализованный страхом. Иван, увидев неподвижно лежащего брата, выскочил из укрытия и бросился к нему.
– Что с ним? – удивился комиссар.
Иван бил брата по щекам, щекотал, стараясь привести в чувство. Красноармеец пощупал руку парнишки, посмотрел глаза и прошептал:
– Готов. От страха он. Так бывает.
Комиссар, не глядя на Ивана, то ли спросил, то ли подтвердил:
– Иван Кулеш?
Тот кивнул.
– Мы за тобой. Собирайся!
– Дозвольте брата похоронить.
– Некогда, – резко оборвал Ивана кожаный, – без тебя похоронят.
Наташа, вернувшись с поля, обнаружила лежащего на полу мёртвого Афанасия и горько зарыдала. В отчаянии она бросилась на улицу, к со¬седям. Ей сказали, что мужа увели красные.
В Красной армии Иван служил до конца гражданской войны и вернул¬ся в командирском звании.
А потом началась другая жизнь. Дружный крестьянский труд и доволь¬ство. Появились ещё три дочери. И это была радость. Пережили и много горя: раскулачивание и вынужденное бегство из родной станицы, голод, смерть сыновей, войну, нужду. Но в горе и в радости больше никогда не расставались мои бабушка и дедушка, Кулеш Иван Афанасьевич и Ната¬лья Павловна.

Комментариев нет:

Отправить комментарий