19 августа 1991 г.
Это был, наверное, самый кошмарный день во всей моей жизни. Казалось, что всё пошло прахом, полетело в тартарары, обрушилось и взорвалось!
Утром я радио не слушала и телевизор не смотрела, а потому шла на работу, как ни в чём не бывало, предвкушая, что вечером отправлюсь на собрание Демократической партии России. Директриса нашей детской библиотеки стояла в коридоре вся какая-то взбудораженная. Она закричала мне:
- Шестакова, слушала радио?
- Нет. А что такое?
- Горбачёва отстранили по состоянию здоровья! К власти пришли Янаев, Пуго, Язов, Павлов, Крючков!
Я хихикнула, так как сначала не поверила директору и спросила её нарочито громко и бодро:
- Старая гвардия приходит к власти?
- Вот именно!
А потом мы с девушками включили радио. Там передавали заявление так называемого «Государственного комитета по чрезвычайному положению», который в ночь с 18 на 19 августа захватил власть в стране. Президент Горбачёв свергнут. У руля оказались махровые реакционеры.
- Военно-фашистский переворот! – подвела я итоги.
Так сразу же и чётко я определила ситуацию. Страшнее, кажется, ничего не придумаешь. Демократов – к стенке или на Колыму. Народу заткнут рот. Но всё равно сквозь мрачную музыку и чёрные слова верилось, что вся Россия встанет на дыбы. Ведь много уже развелось у нас «странных, свободных людей», которым наплевать на колбасу, а вот свободу – подавай, и за свободу они пойдут драться насмерть. В это верилось. Однако я сразу подумала и о том, что надо бы вечером припасти пакетик с личными вещами. Чтобы, когда за мной придут, не метаться из угла в угол.
Опасность была настоящая! И страшно подумать, ведь и допросы, и тюрьма могли для нас, демократов, стать настоящими. А мы ведь об этом только в книжках читали.
В середине дня директриса подошла ко мне и сказала:
- Лен, положа руку на сердце, неужели тебе так дороги эти демократы? Сейчас самое время плюнуть и бросить всё. Всю эту политику. У тебя семья и ребёнок.
А я, со свойственной мне запальчивостью, ответила так:
- Вот сейчас-то, уважаемая А.М., я ни за что не брошу. Это будет трусостью и предательством. Трусом никогда не была! А в демократию и свободу верю!
Директор больше не приставала ко мне: поняла, что бесполезно.
Мы с Любой Сычёвой не отходили от радиоприёмника. Дикторы роковыми голосами читали постановления ГКЧП о том, что в стране объявлено чрезвычайное положение, что все республики СССР должны забыть о суверенитетах и подчиняться только ГКЧП. О том, что все политические партии и движения (кроме КПСС, конечно) отныне запрещаются. Что нельзя проводить митинги, шествия, манифестации, забастовки. Короче, весьма недвусмысленно было сказано: народ, не открывай рот, иначе – вот тебе омоновец с дубинкой и автоматом, вот тебе тюрьмы и застенки КГБ и новый 37-й год. Народу плюнули в лицо! Неужели он стерпит и это? Неужели мы покатимся назад, даже не в застой, а в сталинщину и круче – в фашизм? Жутко! Где президент Горбачёв? Где Ельцин? Неужели Ельцина арестовали? По радио ни слова. Только классическая музыка и повторяемые замогильным голосом постановления ГКЧП. Ничего не узнаешь.
Люба Сычёва была в шоке. Я, как говорят коллеги, тоже со стороны смотрелась, как дама «не в себе». В голову лезли чёрные мысли, и снова противно дрожали ноги, как прошлой осенью после 30 октября. Только теперь было страшнее, потому что силы реакции оказались у власти. Неужели не поднимется Россия?
Мы подумали, что наши ребята из Демократической партии России могли, наверное, знать, что делается в Москве. Может, они связались по своим каналам с партийцами в центре? Мы попытались дозвониться до наших, но, увы, безуспешно. Хотели в обеденный перерыв зайти на работу к лидеру костромского отделения ДПР Леониду Орлову и спросить, что же теперь делать, но побоялись чем-нибудь ему навредить. И продолжали оставаться в тяжком неведении, надеясь на то, что вечером на собрании демократов ситуация прояснится.
А классическая музыка всё играла, давила на нервы и мозги, а дикторы всё вещали свою жуткую и бесконечную информацию о том, что свобода задавлена, растоптана, сметена, и Россия повергнута в прах. И одна тоска всю душу разрывала.
Это был, наверное, самый кошмарный день во всей моей жизни. Казалось, что всё пошло прахом, полетело в тартарары, обрушилось и взорвалось!
Утром я радио не слушала и телевизор не смотрела, а потому шла на работу, как ни в чём не бывало, предвкушая, что вечером отправлюсь на собрание Демократической партии России. Директриса нашей детской библиотеки стояла в коридоре вся какая-то взбудораженная. Она закричала мне:
- Шестакова, слушала радио?
- Нет. А что такое?
- Горбачёва отстранили по состоянию здоровья! К власти пришли Янаев, Пуго, Язов, Павлов, Крючков!
Я хихикнула, так как сначала не поверила директору и спросила её нарочито громко и бодро:
- Старая гвардия приходит к власти?
- Вот именно!
А потом мы с девушками включили радио. Там передавали заявление так называемого «Государственного комитета по чрезвычайному положению», который в ночь с 18 на 19 августа захватил власть в стране. Президент Горбачёв свергнут. У руля оказались махровые реакционеры.
- Военно-фашистский переворот! – подвела я итоги.
Так сразу же и чётко я определила ситуацию. Страшнее, кажется, ничего не придумаешь. Демократов – к стенке или на Колыму. Народу заткнут рот. Но всё равно сквозь мрачную музыку и чёрные слова верилось, что вся Россия встанет на дыбы. Ведь много уже развелось у нас «странных, свободных людей», которым наплевать на колбасу, а вот свободу – подавай, и за свободу они пойдут драться насмерть. В это верилось. Однако я сразу подумала и о том, что надо бы вечером припасти пакетик с личными вещами. Чтобы, когда за мной придут, не метаться из угла в угол.
Опасность была настоящая! И страшно подумать, ведь и допросы, и тюрьма могли для нас, демократов, стать настоящими. А мы ведь об этом только в книжках читали.
В середине дня директриса подошла ко мне и сказала:
- Лен, положа руку на сердце, неужели тебе так дороги эти демократы? Сейчас самое время плюнуть и бросить всё. Всю эту политику. У тебя семья и ребёнок.
А я, со свойственной мне запальчивостью, ответила так:
- Вот сейчас-то, уважаемая А.М., я ни за что не брошу. Это будет трусостью и предательством. Трусом никогда не была! А в демократию и свободу верю!
Директор больше не приставала ко мне: поняла, что бесполезно.
Мы с Любой Сычёвой не отходили от радиоприёмника. Дикторы роковыми голосами читали постановления ГКЧП о том, что в стране объявлено чрезвычайное положение, что все республики СССР должны забыть о суверенитетах и подчиняться только ГКЧП. О том, что все политические партии и движения (кроме КПСС, конечно) отныне запрещаются. Что нельзя проводить митинги, шествия, манифестации, забастовки. Короче, весьма недвусмысленно было сказано: народ, не открывай рот, иначе – вот тебе омоновец с дубинкой и автоматом, вот тебе тюрьмы и застенки КГБ и новый 37-й год. Народу плюнули в лицо! Неужели он стерпит и это? Неужели мы покатимся назад, даже не в застой, а в сталинщину и круче – в фашизм? Жутко! Где президент Горбачёв? Где Ельцин? Неужели Ельцина арестовали? По радио ни слова. Только классическая музыка и повторяемые замогильным голосом постановления ГКЧП. Ничего не узнаешь.
Люба Сычёва была в шоке. Я, как говорят коллеги, тоже со стороны смотрелась, как дама «не в себе». В голову лезли чёрные мысли, и снова противно дрожали ноги, как прошлой осенью после 30 октября. Только теперь было страшнее, потому что силы реакции оказались у власти. Неужели не поднимется Россия?
Мы подумали, что наши ребята из Демократической партии России могли, наверное, знать, что делается в Москве. Может, они связались по своим каналам с партийцами в центре? Мы попытались дозвониться до наших, но, увы, безуспешно. Хотели в обеденный перерыв зайти на работу к лидеру костромского отделения ДПР Леониду Орлову и спросить, что же теперь делать, но побоялись чем-нибудь ему навредить. И продолжали оставаться в тяжком неведении, надеясь на то, что вечером на собрании демократов ситуация прояснится.
А классическая музыка всё играла, давила на нервы и мозги, а дикторы всё вещали свою жуткую и бесконечную информацию о том, что свобода задавлена, растоптана, сметена, и Россия повергнута в прах. И одна тоска всю душу разрывала.
Комментариев нет:
Отправить комментарий