Это история моего отца. Война – не только чудовищна, она как в зеркале отражает сущность человеческой личности…
I
Шло лето 1941 года. Немцы без особых усилий и потерь продвигались по территории Советского Союза всё дальше на восток, и «План Барбаросса» фашистской Германии на молниеносную войну укладывался в намеченные сроки. Германское руководство не скрывало своего ликования: всё шло в соответствии с разработанной стратегией.
Под Смоленском, сравнительно недалеко от Москвы, в густых девственных лесах бродили брошенные командирами советские полки. В войсках, которые в тех условиях никакими войсками считаться уже не могли, царил хаос, никто из солдат и офицеров никому не подчинялся, каждый был беспомощно предоставлен самому себе. Они оказались в окружении, потому как линия фронта была уже на востоке, но об этом никто из них не знал, лишь смятение и разброд владели умами несчастных военных.
С начала войны эти солдаты и офицеры не получили ничего, чем можно было бы воевать, – ни оружия, ни боеприпасов, не ощутили необходимой воинской дисциплины, разумного командования, не получали чётко поставленных задач. Перед ними были лишь растерянные лица командиров, которые сами не ориентировались в реальной обстановке, и никто из тех военных, едва волочивших ноги в высокой траве по лесам, так странно и нелепо звеневшими радостными птичьими голосами, с начала войны не видел ничего, кроме бешеных свистящих вражеских бомб, несущих смерть вокруг, и клубящихся пылью дорог родной страны под грубыми кирзовыми сапогами.
Огромные воинские формирования машинально передвигались на спасительный, как казалось, восток, не имея ни малейшего представления о том, что их ждёт. Исподволь подкрадывался самый настоящий голод, воля к жизни незаметно истончалась, и сознание солдат и офицеров постепенно вползало в плен тупого безразличия. Потеряв ориентацию в пространстве, времени и окружающей действительности, люди не знали, что им делать, и уже почти не отличались от заблудших стад животных.
II
Небольшими группами они хаотично передвигались по бескрайним лесам, когда лейтенант Красной Армии Иван Ховрич неосознанно отделился от товарищей и через какое-то время вышел на опушку леса. Внезапно он почувствовал невесть откуда взявшийся приятный прилив волнующе неестественного чувства, хотя и слабой, немощной, но всё же бодрости духа в глухом предчувствии важного события. Чем оно было обусловлено, лейтенант не понимал и некоторое время стоял неподвижно, как будто опасаясь спугнуть это своё новое состояние, дававшее хлипкую надежду на какие-то перемены в его жизни.
С опушки на возвышенности хорошо виднелась деревня – крытые почерневшей соломой приземистые избы с гнёздами аистов на крышах и крохотными подслеповатыми окошками, изгороди из вязаных прошлогодних стеблей подсолнечника, сады, сараи, медленно бредущие на выпас колхозные коровы и даже местные крестьяне с тяпками в огородах. Немцев в деревне ещё не было.
Местность вокруг была усыпана бумажками – немецкими листовками, сброшенными с самолёта. Дождь размочил бумагу и текст, но, хоть и с большим трудом, содержание всё же можно было разобрать. Листовки были двух видов. На одном из них на чистейшем русском языке, на хорошей пишущей машинке под копирку был отпечатан текст с обращением к окружённым войскам: вермахт предлагал им сдаться в плен и убедительно заверял, что в ближайшее время победа Германии неизбежна. В другом виде листовок содержалось объявление местным жителям о запрете принимать в своих домах советских военных и предупреждение, что всех, кто его нарушит, ждёт немедленный расстрел всей семьи.
Наступило летнее утро. Над землёй поднималось безразличное солнце, всюду бросая свои коварные серебристые блики, вокруг сияла обманчиво-радостная зелень, заботливо обмытая тёплыми струйками ночного дождя, в свежем воздухе звенел весёлый беззаботный щебет птиц, а из деревни доносилось извечное кукареканье петухов и мычание коров. Умиротворённая природа будто не признавала царившей действительности, и, хотя это была уже оккупированная территория, местные жители ещё не успели ощутить и осознать смертельное дыхание надвигающихся событий, которые несла за собой война.
Здесь ещё стояла нетронутая тишина. Сердце лейтенанта отчаянно билось, рассудок был уже неподвластен, он куда-то улетел, и Иван ощущал лишь невесомое тело, стремящееся без его участия вперёд. Усилием воли взяв себя в руки, потихоньку, крадучись, он решил зайти в ближайший огород, чтоб сорвать там что-нибудь и съесть. Стрекотали кузнечики, и молодому человеку показалось, что он попал в детство, наполненное вот этим удивительно щемящим звоном. В какой-то миг душа его наполнилась загадочно чистой надеждой, и голод с новой силой заявил о себе. Это и была жизнь!
Она безжалостно напоминала о своих правах и вела уже сама по себе, всё дальше и ближе к человеческому жилью. Пройдя сквозь небольшой участок колосящейся ржи, Иван, как назло, попал в посадки картофеля и, осенённый неясной какой-то радостной тревогой, побрёл дальше в надежде наткнуться на огурцы, морковь или капусту.
III
И вдруг неподалёку от ближайшей избы Иван увидел двух крестьянских баб, пропалывавших овощные грядки. Сердце его бешено колотилось в неясном предчувствии каких-то неизбежных и, скорее всего, благоприятных перемен, оно готово было выскочить из груди навстречу спасительному счастью, которое, он знал, вот-вот произойдёт. Лейтенант не задумывался над тем, как поведёт себя, у него не было на это ни сил, ни желания. Отрезвев от волнения, он решил подойти к женщинам и попросить что-нибудь из еды. Иван чувствовал, что у него есть на это моральное право.
Приблизившись к крестьянкам, он вздрогнул от неожиданности и поневоле задержал внимательный взгляд на одной из них, потому как лицо её показалось ему хорошо знакомым. Откуда в чужой деревне недалеко от Москвы, вдали от родного дома в забытом богом посёлке на Украине в Сумской области, знакомое лицо? Конечно, ему это показалось. Иван вдруг вспомнил, что все на свете люди похожи друг на друга, и нет ничего удивительного, что кто-то похож на другого больше, чем все остальные. Женщина тем временем отвернулась и начала старательно полоть грядку. Другая же, как-то странно оцепенев, пристально вглядывалась в лейтенанта, стараясь разгадать, что же таит в себе эта непредсказуемая и такая неожиданная встреча.
Иван чувствовал, как наполнялось и прояснялось его сознание, ощущение голода отступало, отдавая дань каким-то неясно надвигающимся событиям. Стояла тишина, и только шуршание тяпки о землю нарушало её невыносимый звон.
Каким-то глубоким подсознанием лейтенант почувствовал, что именно сейчас произойдёт что-то чрезвычайно важное. Не сознавая себя, он приблизился к загадочной незнакомке. Она машинально выпрямилась: деваться было некуда. И тут Иван оцепенел от внезапного откровения: перед ним в тёмной бабьей юбке в сборку, выцветшей синей в красный горошек ситцевой кофте и в надвинутом на глаза белом платке, завязанным у подбородка, тщательно выбритый, с тяпкой в руках стоял командир его полка.
Встретившись взглядом с младшим офицером с лицом, вспыхнувшим багровыми пятнами от невыразимого стыда и неожиданного отчаяния, затем внезапно побледневший, он с минуту мучительно размышлял, так же потрясённый этой встречей. Затем, словно пытаясь облегчить своё состояние, молча расстегнул ремешок довольно дорогих часов и дрожащей рукой протянул их лейтенанту. Тот стоял неподвижно и будто ничего не понимал. В глазах стояла кромешная темень, пронзённая ослепительным лучом света. Несчастный лейтенант чувствовал лишь сумасшедший круговорот мыслей, который лишал возможности осознавать происшедшее.
Через какое-то время неимоверным усилием воли ему всё же удалось вернуть своё сознание в представшую реальность. Он, скорее машинально, взял сверкающие на солнце протянутые часы и мгновенно почувствовал, что отныне и навсегда в ответе за принятый откуп, который является и его ношей, и он должен разделить цену этого неординарного события. Иван понимал, что она слишком высока, но он успел переступить черту, за которой выбора уже не было, где становился заложником собственной совести. Лейтенант хорошо сознавал, что с этого момента оказался обязанным тайне, которую должен хранить. Как ни стыдно было признать, но он принял эту плату, которая могла сослужить ему неоценимую службу в будущей жизни. Он успел почувствовать жестокость этой безумной и, уже становилось ясно, долгой войны.
I
Шло лето 1941 года. Немцы без особых усилий и потерь продвигались по территории Советского Союза всё дальше на восток, и «План Барбаросса» фашистской Германии на молниеносную войну укладывался в намеченные сроки. Германское руководство не скрывало своего ликования: всё шло в соответствии с разработанной стратегией.
Под Смоленском, сравнительно недалеко от Москвы, в густых девственных лесах бродили брошенные командирами советские полки. В войсках, которые в тех условиях никакими войсками считаться уже не могли, царил хаос, никто из солдат и офицеров никому не подчинялся, каждый был беспомощно предоставлен самому себе. Они оказались в окружении, потому как линия фронта была уже на востоке, но об этом никто из них не знал, лишь смятение и разброд владели умами несчастных военных.
С начала войны эти солдаты и офицеры не получили ничего, чем можно было бы воевать, – ни оружия, ни боеприпасов, не ощутили необходимой воинской дисциплины, разумного командования, не получали чётко поставленных задач. Перед ними были лишь растерянные лица командиров, которые сами не ориентировались в реальной обстановке, и никто из тех военных, едва волочивших ноги в высокой траве по лесам, так странно и нелепо звеневшими радостными птичьими голосами, с начала войны не видел ничего, кроме бешеных свистящих вражеских бомб, несущих смерть вокруг, и клубящихся пылью дорог родной страны под грубыми кирзовыми сапогами.
Огромные воинские формирования машинально передвигались на спасительный, как казалось, восток, не имея ни малейшего представления о том, что их ждёт. Исподволь подкрадывался самый настоящий голод, воля к жизни незаметно истончалась, и сознание солдат и офицеров постепенно вползало в плен тупого безразличия. Потеряв ориентацию в пространстве, времени и окружающей действительности, люди не знали, что им делать, и уже почти не отличались от заблудших стад животных.
II
Небольшими группами они хаотично передвигались по бескрайним лесам, когда лейтенант Красной Армии Иван Ховрич неосознанно отделился от товарищей и через какое-то время вышел на опушку леса. Внезапно он почувствовал невесть откуда взявшийся приятный прилив волнующе неестественного чувства, хотя и слабой, немощной, но всё же бодрости духа в глухом предчувствии важного события. Чем оно было обусловлено, лейтенант не понимал и некоторое время стоял неподвижно, как будто опасаясь спугнуть это своё новое состояние, дававшее хлипкую надежду на какие-то перемены в его жизни.
С опушки на возвышенности хорошо виднелась деревня – крытые почерневшей соломой приземистые избы с гнёздами аистов на крышах и крохотными подслеповатыми окошками, изгороди из вязаных прошлогодних стеблей подсолнечника, сады, сараи, медленно бредущие на выпас колхозные коровы и даже местные крестьяне с тяпками в огородах. Немцев в деревне ещё не было.
Местность вокруг была усыпана бумажками – немецкими листовками, сброшенными с самолёта. Дождь размочил бумагу и текст, но, хоть и с большим трудом, содержание всё же можно было разобрать. Листовки были двух видов. На одном из них на чистейшем русском языке, на хорошей пишущей машинке под копирку был отпечатан текст с обращением к окружённым войскам: вермахт предлагал им сдаться в плен и убедительно заверял, что в ближайшее время победа Германии неизбежна. В другом виде листовок содержалось объявление местным жителям о запрете принимать в своих домах советских военных и предупреждение, что всех, кто его нарушит, ждёт немедленный расстрел всей семьи.
Наступило летнее утро. Над землёй поднималось безразличное солнце, всюду бросая свои коварные серебристые блики, вокруг сияла обманчиво-радостная зелень, заботливо обмытая тёплыми струйками ночного дождя, в свежем воздухе звенел весёлый беззаботный щебет птиц, а из деревни доносилось извечное кукареканье петухов и мычание коров. Умиротворённая природа будто не признавала царившей действительности, и, хотя это была уже оккупированная территория, местные жители ещё не успели ощутить и осознать смертельное дыхание надвигающихся событий, которые несла за собой война.
Здесь ещё стояла нетронутая тишина. Сердце лейтенанта отчаянно билось, рассудок был уже неподвластен, он куда-то улетел, и Иван ощущал лишь невесомое тело, стремящееся без его участия вперёд. Усилием воли взяв себя в руки, потихоньку, крадучись, он решил зайти в ближайший огород, чтоб сорвать там что-нибудь и съесть. Стрекотали кузнечики, и молодому человеку показалось, что он попал в детство, наполненное вот этим удивительно щемящим звоном. В какой-то миг душа его наполнилась загадочно чистой надеждой, и голод с новой силой заявил о себе. Это и была жизнь!
Она безжалостно напоминала о своих правах и вела уже сама по себе, всё дальше и ближе к человеческому жилью. Пройдя сквозь небольшой участок колосящейся ржи, Иван, как назло, попал в посадки картофеля и, осенённый неясной какой-то радостной тревогой, побрёл дальше в надежде наткнуться на огурцы, морковь или капусту.
III
И вдруг неподалёку от ближайшей избы Иван увидел двух крестьянских баб, пропалывавших овощные грядки. Сердце его бешено колотилось в неясном предчувствии каких-то неизбежных и, скорее всего, благоприятных перемен, оно готово было выскочить из груди навстречу спасительному счастью, которое, он знал, вот-вот произойдёт. Лейтенант не задумывался над тем, как поведёт себя, у него не было на это ни сил, ни желания. Отрезвев от волнения, он решил подойти к женщинам и попросить что-нибудь из еды. Иван чувствовал, что у него есть на это моральное право.
Приблизившись к крестьянкам, он вздрогнул от неожиданности и поневоле задержал внимательный взгляд на одной из них, потому как лицо её показалось ему хорошо знакомым. Откуда в чужой деревне недалеко от Москвы, вдали от родного дома в забытом богом посёлке на Украине в Сумской области, знакомое лицо? Конечно, ему это показалось. Иван вдруг вспомнил, что все на свете люди похожи друг на друга, и нет ничего удивительного, что кто-то похож на другого больше, чем все остальные. Женщина тем временем отвернулась и начала старательно полоть грядку. Другая же, как-то странно оцепенев, пристально вглядывалась в лейтенанта, стараясь разгадать, что же таит в себе эта непредсказуемая и такая неожиданная встреча.
Иван чувствовал, как наполнялось и прояснялось его сознание, ощущение голода отступало, отдавая дань каким-то неясно надвигающимся событиям. Стояла тишина, и только шуршание тяпки о землю нарушало её невыносимый звон.
Каким-то глубоким подсознанием лейтенант почувствовал, что именно сейчас произойдёт что-то чрезвычайно важное. Не сознавая себя, он приблизился к загадочной незнакомке. Она машинально выпрямилась: деваться было некуда. И тут Иван оцепенел от внезапного откровения: перед ним в тёмной бабьей юбке в сборку, выцветшей синей в красный горошек ситцевой кофте и в надвинутом на глаза белом платке, завязанным у подбородка, тщательно выбритый, с тяпкой в руках стоял командир его полка.
Встретившись взглядом с младшим офицером с лицом, вспыхнувшим багровыми пятнами от невыразимого стыда и неожиданного отчаяния, затем внезапно побледневший, он с минуту мучительно размышлял, так же потрясённый этой встречей. Затем, словно пытаясь облегчить своё состояние, молча расстегнул ремешок довольно дорогих часов и дрожащей рукой протянул их лейтенанту. Тот стоял неподвижно и будто ничего не понимал. В глазах стояла кромешная темень, пронзённая ослепительным лучом света. Несчастный лейтенант чувствовал лишь сумасшедший круговорот мыслей, который лишал возможности осознавать происшедшее.
Через какое-то время неимоверным усилием воли ему всё же удалось вернуть своё сознание в представшую реальность. Он, скорее машинально, взял сверкающие на солнце протянутые часы и мгновенно почувствовал, что отныне и навсегда в ответе за принятый откуп, который является и его ношей, и он должен разделить цену этого неординарного события. Иван понимал, что она слишком высока, но он успел переступить черту, за которой выбора уже не было, где становился заложником собственной совести. Лейтенант хорошо сознавал, что с этого момента оказался обязанным тайне, которую должен хранить. Как ни стыдно было признать, но он принял эту плату, которая могла сослужить ему неоценимую службу в будущей жизни. Он успел почувствовать жестокость этой безумной и, уже становилось ясно, долгой войны.
Комментариев нет:
Отправить комментарий