Хочу спросить, чувствовали вы, как уходит детство? (Нет, вопрос «Куда?» оставим поэтам-песенникам, так как он из категории философ-ских). Для каждого из нас детство – не только возраст, но в большей степени состояние, ощущения, впечатления, цвета, запахи. Со своим детством я распрощалась в довольно зрелом возрасте. Мне было 18 лет, я вышла замуж и внутри меня уже жил мой сынок. А 1 мая умерла моя бабушка Оля. Она ждала меня с мужем в гости. Готовилась. Пошла в магазин и упала. Больше она уже не поднялась… . После похорон я пошла в старый дом на улице Горького, где когда-то жили мои дед, бабушка, где выросла моя мама, ее сестра и братья. Отодвинув тяжелую створку ворот, я пролезла во двор. Сарай (он же гараж), угольник, в котором лежали совок и машинка моего брата, колонка, огромная, в три обхвата чурка, на которой я впервые в своей жизни чистила лупатых золотистых карасей, пойманных дедом … Котелочек, в который собирали малину, лопата у стены, на ее черенке - дедова кепка, промытая дождями и выгоревшая на солнце… Обвалившаяся завалинка, сени, в которых каждая досточка, каждая дырочка, гвоздик были знакомы мне с пеленок. И запах … запах легкой плесневинки, какого-то вкусного лекарства, мышатинки. Все как всегда. Но я понимала, что не откроется дверь, не брякнет крючок по кованой дверной ручке, не раздастся веселый бабушкин вскрик: «Ой, Фодя, наши приехали!», не застучит дедов протез по половице.
… Дед и бабушка жили в городе, в благоустроенной квартире. Дом был «под дачу». Последнее время они жили там только летом, а потом и летом им стало тяжело туда добираться, так как дед уже не мог водить машину. Он умер в декабре 1987 года. Я как раз сдавала сессию, и родители мои мне ничего говорить не стали. Поехать к бабушке довелось на сороковины деда, в начале февраля. Это была последняя наша встреча. Отправляя меня домой, бабушка выполнила ритуал провожания. Это было особое действо: мы, те, кто уезжал, шли на автобусную станцию, которая находилась достаточно далеко от дома. Мы покупали билеты, садились в автобус, и он начинал свой путь до станции железнодорожной. Подъезжая к универмагу, окруженному со всех сторон кустами сирени, мы поворачивали голову направо: дедушка с костылем, бабушка, еще раньше – малюсенькая тетя Липа – махали руками вслед уходящему автобусу …
… Бабушка стояла на своем посту. Увидев автобус, замахала рукой, потом достала из кармана черного мешковатого пальто неизменно белый платочек и стала вытирать глаза.
…Бабушку схоронили. Нужно было возвращаться домой. Тем же, знакомым с детства, маршрутом, двигался автобус. Показались сизые сиреневые кущи, крыша универмага. Я чего-то ждала. Мне почему-то было так тревожно. Я ждала: вдруг появится из-за угла магазина прихрамывающий дед и бабушка, держащая его под руку . . . Я боялась открыть глаза и посмотреть в окно, но потом пришлось это сделать: автобус начал тормозить. Никто не вышел помахать мне рукой, мысленно перекрестить меня, пожелать счастливой дороги. Покинули пост мои славные любимые солдаты. Слезы душили меня, в груди рвалось от осознания того, что это – навсегда. Тогда я поняла: кончи-лось мое детство.
«Всему свой час и время всякому делу под небесами;
Время родиться и время умирать;
Время насаждать и время вырывать насажденное;
Время убивать и время исцелять;
Время разрушать и время строить;
Время плакать и время смеяться;
Время стенать и время плясать;
Время разбрасывать камни и время собирать камни;
Время обнимать и время избегать объятий;
Время искать и время терять;
Время хранить и время тратить;
Время рвать и время сшивать;
Время молчать и время говорить;
Время любить и время ненавидеть;
Время войне и время миру.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь?
Почему? Зачем? Нет мне ответа»
В.П. Астафьев
Пожелтевшие листки, исписанные разноцветными чернилами, и тол-стая тетрадь в мелкую голубую клеточку, выпущенная в 1972 году в заграничном теперь городе Каунасе, долго ждала своего часа. Автор ее – мой дед Акилов Нефед Вавилович, отец моей мамы, Томилиной Нины Нефедовны. Он умер в декабре 1987 года, оставив нам «Автобиографический рассказ». Мы не всегда понимаем, что значит «живая история». Прочитав записки моего деда, я поняла, что история - живая, потому что это – история моей семьи, моя история. Самые крупные, страшные и кровавые вехи ХХ века прошли через жизнь и судьбу моего деда. «Светлый был человек», - говорит моя мама. Прочитав его записки, я поняла: действительно так. Человек, прошедший сиротство, голод, революцию, гражданскую войну, коллективизацию, Отечественную войну, он до конца своих дней остался добрым, ласковым, любящим, заботливым семьянином, гражданином своей страны, которую освобождал от врагов ценой своей жизни.
Патриотом. Героем.
Нефед Вавилович Акилов родился в 1908 году 10 июня в деревне Фаси Охонского уезда Пермской губернии. «Рождение мое произошло в тот день, когда на нашу планету пришел космический пришелец – Тунгусский метеорит. По-видимому, он повлиял на мое появление на свет, так как моя жизнь проходила тревожно и неспокойно, без роди-тельской ласки, в сиротстве».
Родителями Нефеда Вавиловича были Вавила Сергеевич и Лукерья Спиридоновна Акиловы. Деревня, в которой они жили, была расположена среди гор, которые были похожи на ржаные булки, только что вытащенные из печи. На склонах гор стояли крылатые мельницы-ветряки Копейкина и Маркова. «Прожив 15 лет после женитьбы, родители потеряли 15 лошадей и вынуждены были работать только на то, чтобы купить лошадь, а она была для крестьянина средством про-изводства. Мне помнится, как мы с отцом плели лапти из лыка … На всю жизнь запомнилась поговорка тяти: «Ах, вы, лапти мои витые, ночевали оборки то ли дома, то ли у Федорки». Пойдешь с тятей на мельницу мо-лоть ячмень или рожь. Мельник Марков отвечает: «Ветер будет – всем смелю». Ветров не бывало по месяцу и более ,и приходилось сидеть без хлеба из-за этого ветра. Наша деревня была расположена в лощине. По ней протекал ключ. На нем мы, малыши, прудили пруды, летом в них купались, ловили усачей и другую рыбешку. Зимой строили катушки («горки») длиной до двух верст, на них строили голованов (возвышения), траншею поливали водой. И вот, бывало, катишься по катушке с космической скоростью! Это было увлечение «молодости». Я очень увлекался поделкой игрушек из костей животных. Точил из дерева игрушки, веретена для пряжи льна и шерсти. Зимой нужны были приспособления для катания: санки, коньки, лыжи. Все это делали сами.
Вокруг нашей деревни был лес. Летом было много грибов, ягод. Все эти дары природы заготавливали на зиму, и это было дополнительным продуктом питания в пост и постные дни …»
Нужно сказать, что мой предок родился в семье староверов, «в той вере, за которую пострадала госпожа Тараканова». Удивительно, что этот факт биографии был «озвучен» дедом, ведь до конца своей жизни он был убежденным коммунистом и с удовольствием отчитывал бабушку за то, что она носила на груди (тайно!) ладанку с крестиком и в первом томе сочинений Ленина хранила бумажную икону Варвары Великомученицы. В его записках я обнаружила перечисление всех постов и постных дней (их, оказывается, в году 225!). Но, думаю, не голод был причиной такой педантичности. Человек он был глубоко верующий, и именно вера помогала ему выстоять в сложнейших перипетиях судьбы. «Юношеская жизнь» (я думаю, лет с 5-6) началась с приучения к труду в поле. Первым наставником моего деда в труде был его 115-летний дед Акилов Сергей Федорович. Он учил мальчика жать хлеб серпом, косить траву косой. «… Сильно порезал палец на руке серпом. Дед прилепил не совсем отрезанный лепесток кожи, завязал какой-то травой – и он прирос. И вот, как я погляжу на свой палец, встает любимый мой дед передо мной, как живой. Он никогда не носил шапки, рукавиц зимой. Умер в страду на полосе (мы тогда жали яч-мень). Я не помню, чтобы дедушка наш болел. Был он трудолюбив, здоров, с близким ласков, почти всю свою жизнь избирался старостой села».
Началась Первая мировая война. Добровольцем ушел на войну дядя Нефеда Вавиловича - Федор. Через месяц он погиб. Свершилась революция 1917 года. В России началась гражданская война. Нефед Вавилович помнит, как шел Колчак с востока. Свой вклад в дело революции молодой Акилов видел в похищении оружия из колчаковских обозов. Он и его друзья Сема Акилов и Никон Курочкин воровали патроны, винтовки, снаряды. Особенно приглянулись им пулеметы. Однажды молодые революционеры стянули «кольт». Пулемет и боеприпасы прятали в разные места: в лес, в овраг за деревней, в овин, на чердак. Безусловно, за то, что они делали, им гро-зил расстрел на месте: «Правда, не нашлось извергов, которые могли нас предать, а в деревне были такие».
Когда в деревню вошла красная Армия, мальчики сдали «трофейное» оружие: 36 цинковых банок с патронами (по 70 штук в каждой), 23 винтовки, пулемет. Куда делся «кольт» история умалчивает. Я размышляю над тем, откуда у моего сына такая тяга к оружию. Мне говорят, оттого, что он Стрелец (по гороскопу). Но я думаю ,что это наследственное.
После гражданской войны – два неурожайных года, голод, эпидемии тифа, холеры. Продразверстка. Весь хлеб семья Акиловых сдала государству. Глава семейства Вавила Сергеевич решил ехать на север, искать плодородной урожайной земли. До отъезда забил двух хромых лошадей, думал спасти семью от голодной смерти. Но мать Нефеда была настолько верующей, что не захотела есть конское мясо. Она быстро стала слабеть от голода. Тогда Вавила Сергеевич продал корову и купил жеребенка–двухлетка, и на нем все семейство отправилось в путь. «Поехали туда, не знаем куда. Сестра Анна и я по деревням побирались. Этой подачей и кормилась вся моя семья».
В одной из деревень, где семья просила милостыню, в семье зажиточных поселян осталась сестра Нефеда Анна. «Была взята в дочери». Отец оставил этой семье коня, продал старинный Псалтырь за пуд ячменной муки. Из муки напекли лепешек на дорогу … Сколько сотен тысяч таких семей моталось по бесприютной России! Такое, пожалуй, повторилось только после Отечественной войны, да в 90-е годы ХХ века. Времена эти я помню хорошо, и мы с мамой при сем воспоминании начинаем плакать. Наша семья: я, мой сын, мама и отец тоже тогда думали о том, как не погибнуть от голода. Три взрослых, умных человек, три учителя раз в полгода получали зарплату в 150 рублей. На всех. Как было не собраться и не податься куда-нибудь в поисках лучшей жизни?
… До станции Затон Заозерской – 100 километров. Семья Акиловых останавливается на берегу Камы. Ранняя весна. Половодье. «Перешли Каму, кое-как забрались на берег, и то шли в воде по пояс, так как от берега уже оторвало лед. Тут забушевала Есыпва, приток Камы, переворачивая льдины высотой в десять метров. Если бы на пять минут опоздали выйти на берег, захлестнуло бы этими льдинами. Мы преодолевали путь вчетвером. С нами была четырехлетняя моя сестра, Анна младшая, так мы ее называли (нужно сказать, что в семье моего деда было две дочери, и обе – Анны: старшая и маленькая; назвали их так по церковным святцам); мама была беременная последние дни. На станции взяли путь на город Верхотурье. Дорогой в вагоне мама родила сына, которого назвали Георгием. Приехали в Верхотурье – там кошмар: голодные люди ходят, просят милостыню, но никто не подает, люди на улице умирают голодной смертью, да еще тиф. Мы поместились в какое-то заброшенное помещение. Там были только голодные и больные. Мы с тятей еще были в силе, пока был дорожный хлеб. Пошли искать работу. Нанялись испилить дрова в приюте. За наш труд нам заплатили пудом овса. Этот овес мы смешали с деревянными опилками и смололи. Из этой муки стали стряпать лепешки. Заболела мама и свалилась с ног. Тятя сначала увел маму в больницу, затем туда же унес Анну маленькую и Георгия. Когда пришел обратно, сказал, что мать умерла. Где мой брат и сестра я до сих пор не знаю».
Трудно представить, что может быть страшнее для двенадцатилетнего мальчишки, которому, наверное, хотелось играть, учиться, купаться в речке . . .
В конце концов тифом заболели и дед, и его отец. Перед смертью отец позвал к себе Нефеда и тихо проговорил: «Нефед, в моем пальто на подкладке пришита белая заплатка. В ней пять золотых рублей. Возьми их». В эту ночь отец умер. Сколько пролежал в тифозном лазарете, мой дед не помнил. Помнил только больничную сестру, которая спасала его, заворачивая в мокрую холодную простыню. Когда поднялся на ноги, его отправили в приют, где кое-как кормили: 2 фунта хлеба в день. Приютские ребятишки ходили по берегу речки в поисках пищи, в лодках находили брошенную рыбаками рыбешку и с аппетитом ели ее, сырую и с костями.
Мне кажется, нет ничего страшнее сиротского детства. Я теперь по-иному смотрю на детдомовских ребятишек. Но если раньше дети становились сиротами по причине смерти родителей, то теперь их (родителей) лишают родительских прав из-за пьянства, наркомании; они просто бросают своих детей в роддомах или выкидывают в мусорные баки. С каждым годом живем мы все лучше, но святого в наших душах становится все меньше.
. . . Нефед с товарищами собрался бежать из приюта. Перед этим он наведался на больничный склад, где нашел отцовское пальто. Заплатка на подкладке была кем-то заботливо спорота. Золотых рублей под ней не было.
Ребятишки собирались бежать, но не просто так, а в Москву, к Ленину, так как ходили слухи, что он хороший человек.
Был конец мая. Несколько дней беглецы ошивались на вокзале. И тут Нефеда опять скрутил тиф. Но товарищи его не бросали, как могли, кормили, поили водой, но, в конце концов, разъехались, разбежались кто куда. Очнулся Нефед в пристанционном садике. Поднялся на ноги. Вспомнил то здание, где они обитали первые дни. В бараке он нашел кое-какие пожитки: пилу, вязаный носок, платок матушки, козлиную выделанную кожу, которую отец берег пуще глаза. Кожу Нефед продал вместе с пилой на барахолке за булку хлеба. С этим подался опять на станцию. За полбулки хлеба договорился с провожатым какого-то поезда и залез в вагон с углем. Судьба сыграла с ним злую шутку: этот вагон с углем оказался на станции Затон Заозерский, откуда они всей семьей «поехали на верную пропасть». Из вагона Нефеда вытащили полуживого, едва стоявшего на ногах. Было уже совсем тепло. Река, которую они всей семьей форсировали ранней весной, теперь была спокойна. Переправившись на противоположный берег, Нефед остановился в первой попавшейся на его пути деревне. Пошел побираться. В одном довольно богатом доме ему подали небольшой кусочек хлеба. «Я смотрю - на столе лежат несколько булок хлеба. Прихватил одну в сумку. Дошел до ворот, но тут меня догоняет хозяйка, берет крепко за кудри, вытаскивает из сумки булку, и отбирает тот кусок, что подала. Крепко пнула она меня под задницу и толкнула за ворота. Этот эпизод остался в памяти на всю мою жизнь. С тех пор я ни у кого ничего не брал». Именно в этой деревне нашел себе приют мой дед. Его взяла в «сыновья» крепкая зажиточная бездетная крестьянская семья. Но у Нефеда была другая мечта. Он хотел вернуться туда, где осталась старшая сестра Анна, а потому он пошел в поселок Ключи. Вышел за деревню. Было тепло. Светило солнце. Ему предстояло проделать путь в сто километров.
«Я питался травой, почками пихты, только что завязавшимися ягодами смородины и кислицы, пил болотную стоячую воду. И не боялся зверей – боялся людского голоса. Почему – и сам не знаю. Страшно мучил меня овод, комары и прочий гнус. Меня сопровождала эта туча …
Ночевал в куче травы. Залезешь туда - и то нет спасу от комаров. Так и пищат везде. Думаешь: как пролезли через такую толщу травы? Да у такого худого человека, каким я был тогда, что могли взять комары, когда и крови, казалось, у меня и не было?!»
Все-таки добрался он до Ключей, встретился с сестрой Анной и обосновался в семье мельника. Однако Анна попросила Нефеда вернуться в деревню Фаси к отцовой крестной. Он вернулся и жил у нее четыре года как батрак. Потом решил отделиться (часть земли-то была отцовская!). «В первый год я вспахал и посеял десятину ячменя. Сам пахал сохой, сеял, боронил. В уборку сам жал, возил снопы домой. Намолотил 30 пудов зерна. Работал так два года».
Нужно сказать, что мой дед был славным пимокатом. А научился он этому ремеслу в годы своей юности. В родной деревне был мастер, который и научил его катать валенки, попоны, подсидельники, войлока для постели.
Дальше путь Нефеда Вавиловича лежа в Сибирь и в коммунисты. По совету дяди Филиппа Сергеевича, революционера и коммуниста, Нефед уехал в разъезд Яшкино. Было это в 1924 году. Работал на станции подкидушником (кочегаром). В 1925 году вступил в члены профсоюза, в 1928 стал комсомольцем. С 30 по 32 год служил в Красной Армии. Получил военную специальность «пулеметчик станковых пулеметов «Максим». Именно служба в армии предопределила дальнейшую судьбу моего деда. «Армия по-настоящему научила меня жить и трудиться, переносить всякие тяготы и невзгоды». Он отлично стрелял, овладел профессией танкиста и зенитчика, досконально изучил противотанковую пушку. Своими учителями он называет командира полка Садченко, комиссара Марченко, старшину Илизарьева.
После демобилизации по комсомольскому набору поехал на строи-тельство Ново-Берикульского золотоизвлекательного завода, в народе называемого Американкой (Тисульский район Кемеровской области). И здесь не пропал Нефед, освоил множество профессий: лесопильщика, рамщика, механика, взрывотехника. Настало время учиться грамоте. Поступил на рабфак. До этого переписывал книги и запоминал буквы. Все науки давались ему легко, только вот «арифметика мне была хуже горькой редьки, я в ней и посей день страдаю немощью». После учебы вернулся на завод. Стал механиком лесопильного завода. Продолжал учиться заочно. Пытливый ум деда искал применения, и он, недовольный производительностью строгального станка, усовершенствовал его, чем увеличил производительность на 600%.
Познакомился с молодой красивой женщиной, работницей столовой, влюбился и увел ее от мужа (было это в 1933 году). С моей бабушкой Садовой Ольгой Дмитриевной Нефед Вавилович прожил 54 года. До конца своих дней они любили друг друга так, будто был у них медовый месяц. Воспитали четверых детей, пятерых внуков. Помня свое сиротское детство, мой дед никогда не обделял своих детей и внуков вниманием и любовью.
В 1939 году Нефед Вавилович вступил в члены ВКП(б), стал инструктором военного отдела Тисульского райкома партии. Окончил курсы усовершенствования политсостава в городе Красноярске. По окончании курсов ему было присвоено звание «младший политрук».
«… 22 июня 1941 года началась война с фашисткой Германией. В это время началась проверка составленных нами мобилизационных планов. Этим мы занимались в мирное время, готовили людей, технику на случай войны (сколько и куда нужно отправить мобилизованных первой и второй очереди). Я был отправлен на Центральный рудник по мобилизации первой очереди людей. Вернулся с мобилизованными в Тисуль и тут же сам получил повестку.
Отправили в Хабаровск в военно-политическое училище. Со мной учились земляки-тисульцы: завпарткомитетом Осипов, прокурор Фральченко, редактор газеты «Сталинская трибуна» Берсенев, секретарь Тисульского райкома ВЛКСМ Орлов, инструктор организационного отдела РК КПСС Гурин и еще три учителя с рудников. После войны нас осталось четверо. После курсов мой путь лежал в город Бекин (назначили заместите лем начальника гарнизона по политической части), а начальником был младший лейтенант Шуляк». Интересная история приключилась тогда с моим дедом. У него была возможность сделать, как тогда говорили, «военную карьеры» в тылу. Как же он оказался на передовой? Война шла уже семь месяцев. Русские отступали. Естественно, молодые курсанты задавали политруку вопросы о том, почему идет отступление. Нефед Вавилович объяснял им, что нападение внезапное, есть неотмобилизованность наших войск. И еще добавил, что очевидно у нас меньше техники, танков, самолетов и т.д. В тот в день к ним приехал оружейный техник из штаба полка. Он слышал слова деда и поспешил доложить об услышанном начальству. За такую «отсебятину» командование отправило Нефеда Вавиловича в Сибирский военный округ (в город Новосибирск), там сформировали команду из 30 человек политсостава. В нее попал мой прадед. Всех отправили в город Шадринск, куда было эвакуировано Масловское Краснознаменное военно-политическое училище имени Ленина. После окончания учебы курсантов отправили в Москву, не присвоив им званий, а из Москвы - в Сталинград. Они прибыли в штаб Донского фронта (Капустин Яр). По воспоминаниям Нефеда Вавиловича, председателем генштаба был Н.С. Хрущев. Дед стал служить в 716 (позднее 239) Гвардейском полку 76 Гвардейской дивизии. Полком командовал Андрусенко, дивизией – Кирсанов. Много написано о Сталинградской битве, давно дана ей оценка, определено значение в Великой Отечественной и известен ход событий этого великого сражения. Но мне особенно интересно было узнать из записок моего деда, что чувствовал человек, когда ежеминутно рисковал своей жизнью не за материальные блага («бабки» по-нашему), а за нечто большее: Родину, страну, свободу.
«Началась боевая жизнь. Война. Как сказал один солдат, это не война, а целое убийство. Я командовал пулеметной ротой станковых пулеметов системы «Максим». Бои были тяжелыми, изнурительными, порой не хватало боеприпасов, питания. Это все нужно было привозить из-за Волги-матушки. Она же была под постоянными обстрелами. Мы оказались, что называется, сзади немцев после окружения и наступали «вперед на запад, где солнце всходит». С самого первого дня обороны дед был на переднем рубеже. Рота пулеметчиков под командованием старшего лейтенанта Акилова, в которой воевали, казалось, самые отважные и отчаянные бойцы, занимала все новые и новые позиции. «Боевых эпизодов не перечтешь. Мне тогда пришлось командовать и быть заместителем комбата по политической части, а впоследствии стать командиром батальона. В деревне Ягодная из 500 дворов уцелел лишь один саманный дом. Именно в нем проходило партсобрание, где было принято решение: добить немцев у стен Сталинграда их же оружием и боеприпасами, потому что своих боеприпасов не было. Перед входом в пригород Сталинграда Яльшанку место комбата вместо меня должен был занять комбат Раховский. Он был уже «обстрелян» в бою, в Сталинград приехал после госпиталя. Горяч был мужик, нетерпелив. Меня торопил пройти по переднему краю, но было еще светло, и наш КП обстреливался снайперами. Я затягивал обход до темноты. Комбат злился. Я снял шапку, надел ее на автомат и высунул из укрытия. Тут же последовал выстрел снайпера. Шапка была пробита. Смеркалось. Мы пошли осматривать передний край. Пройдя с левого фланга несколько метров, поговорив с закопавшимися в снег бойцами, мы остановились, так как услышали, что кто-то догоняет нас. Это был связной из штаба, которого отправили за нами. Мы обещали сейчас вернуться. Я опасался, что фашисты выстрелят по уходящему бойцу. Раздался выстрел, потом другой. Снайпер попал в мой автомат, в спусковой механизм … Пуля была разрывная. Брызги металла ударили в лицо. Один осколок попал в лоб, другой - в ноздрю, третий – чуть повыше правого глаза. Кровь из ран полилась ручьем. Я упал. Помню, говорю Раховскому: «Ложись!». Вижу, он крутится на месте, потом стал садиться медленно, спиной ко мне. Сел, круто повернулся и прошептал: «Товарищ Акилов, моги мне…». Этого были его последние слова. Он умер».
Мой дед со стороны отца Иван Томилин пропала без вести в 1943 году под Орлом. Какими были его последние минуты? Кто был с ним рядом? Вопросы, казалось бы, без ответа. Но вдруг кто-то где-то хранит такую же тетрадь, какая досталась мне …
Разбирая рукописи Нефеда Вавиловича мы с сыном искали в Интернете на сайте Сталинградской битвы информацию и о комбате Раховском, и о командире минометной роты Карпове, и о секретаре комитета комсомола полка Шеяне, и о многих других, чьи фамилии встретились нам. Может быть, после публикации этого материала найдутся родственники тех людей, с которыми плечом к плечу стоял мой дед в этом сражении в эти страшные и величественные дни.
… Фашисты-снайперы в Сталинграде представляли особую опасность для русских солдат. Случай, описанный моим дедом , - тому подтверждение. Трудно поверить, но действительно, русские и фашисты в Сталинграде находились друг от друга буквально в дух шагах. Спустя двадцать минут после тех снайперских выстрелов (прадеду оказал помощь старший лейтенант медслужбы Великанов), капитан Раховский был уже раздет и разут фашистами.
КП, о котором пишет Нефед Вавилович, находился в ста метрах от передовой, а передний край был в 40-50 метрах, в 290 метрах от них находились первые дома Яльшанки. Прямо перед населенным пунктом проходил бывший противотанковый ров советских войск. Этот ров и был последним огневым рубежом немцев. Пятачок, диаметром в 600 метров. Я смотрю в окно и пытаюсь очертить глазами такой круг. Мало, очень мало места! Вот что значит выражение «ни пяди врагу!» Убитого Раховского и Шеяна похоронили на высоте 1200 метров. И опять осталось три командира в батальоне: мой прадед, Карпов и командир роты Вашурин. В эту злосчастную ночь прибыл агитатор, старший лейтенант Уваров, (земляк Нефеда Вавиловича); до войны он был военкомом Тисульского военкомата. Вот где свела судьба двух приятелей. На фронте, в решающем бою за Сталинград. «Этот бой решил судьбу немцев и явился закатом немецкой хваленой армии. Второго февраля 1942 года мы сделали последний рывок и овладели пригородом Сталинграда Яльшанкой. Третьего февраля была принята капитуляция фашистов. Какими жертвами нам досталась это победа! Сотни погибших солдат и командиров! Только в нашем полку вышли из боя в моем батальоне 39 солдат и 3 командира. У командира полка оста-лась прислуга, связисты, два десятка автоматчиков. Наша 76 Гвардейская дивизия погрузилась на разъезде Паньшино в 11 вагонов со всеми своими пожитками…»
Как живые, встают перед глазами усталые, голодные солдаты (Нефед Вавилович писал, что с продуктами было плохо). Многие были обморожены, но в лазареты не просились. В Яльшанке встали на отдых, в первый раз «за всю группировку», натаяв воды из снега, бойцы умывались и брились, сдирая омертвевшую кожу вместе с бородой. Жители города потихоньку выходили из укрытий к своим защитникам, радовались, делились горестями: одна девушка рассказала, как румынский солдат утащил ее комнатную собачку. Он не могла понять, что солдат утащил собачку не из-за ненависти, а из-за голода. Вообще, курьезных случаев было много: жизнь есть жизнь, даже на войне. На фронте была у солдат корова. После наступления с питанием было плохо, три дня не было продуктов. Тогда командир полка Адрусенко отдал приказал употребить корову на прокорм солдатам. Но солдаты встали грудью на защиту кормилицы, уговорили комполка не резать ее, а оставить как живой памятник победы под Сталинградом. Интересна история появления этой коровы. В штабе полка Нефед Вавилович встретил земляка – бывшего военкома Тисульского района Уварова Петра Петровича (о нем речь шла выше, как и о наступлении под селом Ягодная). Все дома переделали в блиндажи, окопались в снегу. И в балке увидели корову «мышастой масти». Доложили полковнику. Тот приказал Акилову и Уварову доставить корову в расположение полка. Корова была доставлена. Для ее сохранности был оборудован отдельный блиндаж. Солдаты называли ее кормилицей, так как она была дойной, а молоко для бойцов было лакомством, лекарством: несколько человек страдало острым гастритом. Вот эту корову и отказались есть бойцы.
Война есть жизнь. И на войне, как и в жизни, не только подвиги, но и военные хулиганства. Всякий боец всеми силами старался приблизить победу. Перед Сталинградской битвой Нефед Вавилович был в резерве как командир пулеметной роты. Рядом с его блиндажом находился блиндаж фронтовых разведчиков. Просочилась информация, что разведчики собираются за языком. Дед пошел с ними. Захват прошел успешно. Притащили здоровенного гитлеровского сержанта. «Это была первая моя самоволка на передовую»,- пишет Нефед Вавилович. Потом он нашел снайперскую винтовку, привел ее в боевую готовность, и началась личная война старшего лейтенанта Акилова. Вечером – в самоволку на передний край. Всю ночь в засаде. Утром, как только рассвело, на той стороне, у фашистов, началось движение: затопили печи в блиндажах, землянках. Немец вышел по нужде и решил поправить трубу на землянке. Акилов «шлепнул его», как говорят, с первого выстрела. Когда я читаю строки о том, как на войне моему деду пришлось убивать людей, ловлю себя на мысли: мне их (врагов) не жалко, и не жалко не потому, что я антигуманна, а потому, что я по-нимаю, какое святое дело делал май дед. «Дальше вижу – двое немцев на передний край везут на санках термос с завтраком. Я уложил сначала одного, затем другого. Уложил наповал …» За самовольные вылазки на передний край Нефед Вавилович получил выговор от командира полка Андрусенко. Дед с некой долей зависти пишет и о том, как заботилось о своих воинах немецкое командование. «Встречались на пути кладбища размером 200х200 метров. Могилы рядами. Над каждым убитым – горки; на горке – крест и каска. Их похоронено много тысяч… Однако фашисты преклонялись перед подвигом русских солдат». После капитуляции под Сталинградом образовалась огромная армия военнопленных. В обязанности Нефеда Вавиловича входила охрана пленных врагов. «Русское сердце отходчиво. Поглядишь на них и подумаешь: ведь за этими живыми трупами, за их спинами есть семьи, дети … Лежачего не бьют». Так вот, немцы уважали русских солдат не только за боевую доблесть, но и за человеческое к ним отношение. «Один из пленных офицеров говорил мне, что русский солдат стойкий в бою. В него надо выстрелить, убить его, а потом еще повалить. Вот повалить они нас не сумели. По-видимому, кишка оказалась тонка!» Хочу сказать, что мой дед был не только отважным воином, но и челове-ком честным и справедливым. За своих солдат стоял горой. Перед наступлением под Сталинградом у него произошла стычка с команди-ром полка. Пять дней не было хлеба. Солдаты были готовы наставить оружие на своего командира. Тогда дед связался с комполка по телефону. Разговор был грубый. Но после этого разговора солдат все же накормили. А старший лейтенант Акилов попал в «черный список». «Закончилась война под Сталинградом. Меня не очернили, но и к награде не представили. И только через 40 лет я получил награду: чудом сохранилась боевая характеристика в штабе 76 дивизии 239 полка».
Я держала в руках боевые, настоящие награды моего дедушки. Помню, с каким трепетом он доставал их из заветной коробочки. К со-жалению, эти реликвии утеряны не по нашей вине. Есть люди, выгодно отличаются от меня тем, что не хранят «ненужные» вещи и «ненужные» воспоминания…
… Из-под Сталинграда путь моего деда и его боевых товарищей ле-жал в город Козельск. Там они подучили пополнение. В пулеметную роту Акилова попали курсанты-пулеметчики из Архангельска. Особенно радовали новые пулеметы системы «Максим», 12 коробок с лентами к каждому орудию, полный комплект патронов (каждому бойцу). «И вот нас с этими малышами (курсантами) ждала Курская дуга. Солдаты 17-18 лет. Поход был долгий, изнурительный. Шли только ночами. То к фронту. То от фронта. По дороге приучали солдат в боевой жизни … Сменили стоящую в обороне часть. Как только немецкая разведка пронюхала, что пришли «сталинградцы», с того края передовой полетели «сообщения» по рупору: «Сталинградские бандиты! Вам не удастся сломить великую немецкую армию!»
В это время был упразднен институт военных комиссаров, и Нефед Вавилович был откомандирован на курсы усовершенствования командного состава, так как у него не было звания командира. Три месяца он провел в Вышнем Волочке. Когда отучился, хотел вернуться в свою 76 Гвардейскую дивизию, но его направили в 70 Гвардейскую дивизию, в 505 стрелковый полк, где он был также командиром пулеметной роты, а позже командовал батальоном.
«Прошли Украину, Польшу. С тяжелыми боями дошли до Чехосло-вакской границы. Штурмовали Карпатские горы, одна за другой проходя их. Уже были слышны паровозные гудки на высоте 1120. Берлин был уже близко. Горы обстреливались фашисткой артиллерией. Осколками разорвавшегося снаряда Нефеду Вавиловичу перебило левую ногу ниже колена, правая нога была тоже подбита осколком выше колена; каменной глыбой, свалившейся сверху, сломало два ребра в области сердца. Очнувшись, Нефед Вавилович увидел подбитый танк. Хотел было стать на ноги, но ноги не слушались его. «… Пополз к танку. На пути были немецкие окопы, полные воды. Тут же валялись немецкие каски. Одной из них зачерпнул воды из окопа, напился. Спрятался под танком. К счастью, прямых попаданий в машину не было, хотя немец эту местность обстреливал постоянно, не давая нам продвигаться по лесу. Все пространство вокруг танка было заминировано. Я понял: танк подорвался на мине. В этом достаточно надежном убежище я пролежал до темноты. Вдруг слышу: заскрежетала башня, открылся люк и оттуда спрыгнул человек. Это был командир танкового расчета лейтенант Созинов».Разбираю корявые буковки рукописи. Почерк все непонятней. Как будто вижу, что в этот момент он торопился, чтобы не забыть вспомнившееся, здесь переживал, казалось бы, давно забытое… Понимаю, что на войне между жизнью и смертью – один шаг. Вот и лейтенант Созинов сделал всего один шаг - и раздался мощный взрыв. Танкист подорвался на мине. Спустя какое-то время прадед позвал его. Услышав русскую речь, танкист залез под танк и солдаты стали друг друга перевязывать. Оказывается, танк сбился с курса, потому и попал на минное поле. Из всего экипажа чудом уцелел только Созинов… «Моя ошибка в том, что я пошел на вызов командира полка, - пишет Нефед Вавилович, доискиваясь до причины своего ранения, - один, без связного, оставив его оборудовать блиндаж на ночь. Я должен был получить новое задание и направление наступления, так как мы выбили с оборонительного рубежа немцев… Нам повезло: на нас наткнулся заместитель командира 2-го батальона (по-видимому, тоже шел в штаб полка). Рано утром нас разыскали санитары и унесли к штабу. Оттуда – в медсанбат. И «пошла плясать губерния»: эвакогоспиталь в городе Красный Таш (там у нас отняли ноги: у меня – левую, у Созинова – правую. Шутили: у нас на двоих две ноги – правая и левая), город Баку (там меня «починяли»). Восемь месяцев я провел в госпитале. Правая нога срослась, на левой сделали три операции, по-тому что началась газовая гангрена. После последней операции культя долго не зарастала, гнила, лекарства не помогали (какие тогда были лекарства-то!). По совету старого санитара, участника 1-ой Мировой, наловил в сортире зеленых мух и в своем мясе развел опарышей. Вот так черви меня вылечили» …
Мы называем учебниками жизни произведения русской классической литературы о войне. Но живые свидетельства о самой страшной, Отечественной, спустя почти семьдесят лет с ее начала прочитываются и переживаются все так же остро, болезненно. Человек рожден для жизни. Но чтобы жил человек, его нужно защищать и, если надо, умирать за него. После войны в жизни моего деда было много событий: работа в одном из районов Молдавии по созданию Советской власти и проведению коллективизации, знакомство (не буду обманывать – не близкое) с Л.И. Брежневым, который был в ту пору в этой республике уполномоченным ЦК ВКП(б); потом возвращение в Тисуль, каждодневный труд, воспитание детей, потом внуков… «Жизнь как жизнь», - скажете вы и будет правы. «Я вот сейчас не пойму, почему мать с отцом меня создали, безалаберного. Смолоду шел в огонь и в воду без страсти за свою жизнь. Смел был в борьбе за справедливость, честен, стоек в поведении, поступках, трудолюбив. Хотел работу, что мне была поручена, выполнить только хорошо…» Мой сын похож на деда. Узнаю его в молодом Акилове. Дай бог, чтобы в зрелом возрасте он тоже был похожим на него. Хочу, чтобы понял, для чего ему нужна жизнь. Нет, не для пьянства, разврата и прочего, а для того, чтобы любить, защищать, жертвовать, помнить. Знаю, это трудно. Но это его путь. Мой путь. Это путь всей моей семьи, моего деда, которому в этом году исполняется 105 лет. Он прожил свою жизнь достойно. «Жизнь проходит не так легко, но она прекрасна, прекрасен вокруг нас мир. Лишь бы не было войн, в которых гибнут люди, рвутся снаряды, рушится все…»
Сермяжной правды жизненный огрызок
Не прожевать, не пережить.
И боль, саднящую веками,
Никак не скрыть и не забыть.
Но есть одно, что ввысь стремится,
Что гонит встать с коленей вновь:
Обрыв над речкой, светлых зорь ресницы,
Родимый дом да к Родине любовь.
… Дед и бабушка жили в городе, в благоустроенной квартире. Дом был «под дачу». Последнее время они жили там только летом, а потом и летом им стало тяжело туда добираться, так как дед уже не мог водить машину. Он умер в декабре 1987 года. Я как раз сдавала сессию, и родители мои мне ничего говорить не стали. Поехать к бабушке довелось на сороковины деда, в начале февраля. Это была последняя наша встреча. Отправляя меня домой, бабушка выполнила ритуал провожания. Это было особое действо: мы, те, кто уезжал, шли на автобусную станцию, которая находилась достаточно далеко от дома. Мы покупали билеты, садились в автобус, и он начинал свой путь до станции железнодорожной. Подъезжая к универмагу, окруженному со всех сторон кустами сирени, мы поворачивали голову направо: дедушка с костылем, бабушка, еще раньше – малюсенькая тетя Липа – махали руками вслед уходящему автобусу …
… Бабушка стояла на своем посту. Увидев автобус, замахала рукой, потом достала из кармана черного мешковатого пальто неизменно белый платочек и стала вытирать глаза.
…Бабушку схоронили. Нужно было возвращаться домой. Тем же, знакомым с детства, маршрутом, двигался автобус. Показались сизые сиреневые кущи, крыша универмага. Я чего-то ждала. Мне почему-то было так тревожно. Я ждала: вдруг появится из-за угла магазина прихрамывающий дед и бабушка, держащая его под руку . . . Я боялась открыть глаза и посмотреть в окно, но потом пришлось это сделать: автобус начал тормозить. Никто не вышел помахать мне рукой, мысленно перекрестить меня, пожелать счастливой дороги. Покинули пост мои славные любимые солдаты. Слезы душили меня, в груди рвалось от осознания того, что это – навсегда. Тогда я поняла: кончи-лось мое детство.
«Всему свой час и время всякому делу под небесами;
Время родиться и время умирать;
Время насаждать и время вырывать насажденное;
Время убивать и время исцелять;
Время разрушать и время строить;
Время плакать и время смеяться;
Время стенать и время плясать;
Время разбрасывать камни и время собирать камни;
Время обнимать и время избегать объятий;
Время искать и время терять;
Время хранить и время тратить;
Время рвать и время сшивать;
Время молчать и время говорить;
Время любить и время ненавидеть;
Время войне и время миру.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь?
Почему? Зачем? Нет мне ответа»
В.П. Астафьев
Пожелтевшие листки, исписанные разноцветными чернилами, и тол-стая тетрадь в мелкую голубую клеточку, выпущенная в 1972 году в заграничном теперь городе Каунасе, долго ждала своего часа. Автор ее – мой дед Акилов Нефед Вавилович, отец моей мамы, Томилиной Нины Нефедовны. Он умер в декабре 1987 года, оставив нам «Автобиографический рассказ». Мы не всегда понимаем, что значит «живая история». Прочитав записки моего деда, я поняла, что история - живая, потому что это – история моей семьи, моя история. Самые крупные, страшные и кровавые вехи ХХ века прошли через жизнь и судьбу моего деда. «Светлый был человек», - говорит моя мама. Прочитав его записки, я поняла: действительно так. Человек, прошедший сиротство, голод, революцию, гражданскую войну, коллективизацию, Отечественную войну, он до конца своих дней остался добрым, ласковым, любящим, заботливым семьянином, гражданином своей страны, которую освобождал от врагов ценой своей жизни.
Патриотом. Героем.
Нефед Вавилович Акилов родился в 1908 году 10 июня в деревне Фаси Охонского уезда Пермской губернии. «Рождение мое произошло в тот день, когда на нашу планету пришел космический пришелец – Тунгусский метеорит. По-видимому, он повлиял на мое появление на свет, так как моя жизнь проходила тревожно и неспокойно, без роди-тельской ласки, в сиротстве».
Родителями Нефеда Вавиловича были Вавила Сергеевич и Лукерья Спиридоновна Акиловы. Деревня, в которой они жили, была расположена среди гор, которые были похожи на ржаные булки, только что вытащенные из печи. На склонах гор стояли крылатые мельницы-ветряки Копейкина и Маркова. «Прожив 15 лет после женитьбы, родители потеряли 15 лошадей и вынуждены были работать только на то, чтобы купить лошадь, а она была для крестьянина средством про-изводства. Мне помнится, как мы с отцом плели лапти из лыка … На всю жизнь запомнилась поговорка тяти: «Ах, вы, лапти мои витые, ночевали оборки то ли дома, то ли у Федорки». Пойдешь с тятей на мельницу мо-лоть ячмень или рожь. Мельник Марков отвечает: «Ветер будет – всем смелю». Ветров не бывало по месяцу и более ,и приходилось сидеть без хлеба из-за этого ветра. Наша деревня была расположена в лощине. По ней протекал ключ. На нем мы, малыши, прудили пруды, летом в них купались, ловили усачей и другую рыбешку. Зимой строили катушки («горки») длиной до двух верст, на них строили голованов (возвышения), траншею поливали водой. И вот, бывало, катишься по катушке с космической скоростью! Это было увлечение «молодости». Я очень увлекался поделкой игрушек из костей животных. Точил из дерева игрушки, веретена для пряжи льна и шерсти. Зимой нужны были приспособления для катания: санки, коньки, лыжи. Все это делали сами.
Вокруг нашей деревни был лес. Летом было много грибов, ягод. Все эти дары природы заготавливали на зиму, и это было дополнительным продуктом питания в пост и постные дни …»
Нужно сказать, что мой предок родился в семье староверов, «в той вере, за которую пострадала госпожа Тараканова». Удивительно, что этот факт биографии был «озвучен» дедом, ведь до конца своей жизни он был убежденным коммунистом и с удовольствием отчитывал бабушку за то, что она носила на груди (тайно!) ладанку с крестиком и в первом томе сочинений Ленина хранила бумажную икону Варвары Великомученицы. В его записках я обнаружила перечисление всех постов и постных дней (их, оказывается, в году 225!). Но, думаю, не голод был причиной такой педантичности. Человек он был глубоко верующий, и именно вера помогала ему выстоять в сложнейших перипетиях судьбы. «Юношеская жизнь» (я думаю, лет с 5-6) началась с приучения к труду в поле. Первым наставником моего деда в труде был его 115-летний дед Акилов Сергей Федорович. Он учил мальчика жать хлеб серпом, косить траву косой. «… Сильно порезал палец на руке серпом. Дед прилепил не совсем отрезанный лепесток кожи, завязал какой-то травой – и он прирос. И вот, как я погляжу на свой палец, встает любимый мой дед передо мной, как живой. Он никогда не носил шапки, рукавиц зимой. Умер в страду на полосе (мы тогда жали яч-мень). Я не помню, чтобы дедушка наш болел. Был он трудолюбив, здоров, с близким ласков, почти всю свою жизнь избирался старостой села».
Началась Первая мировая война. Добровольцем ушел на войну дядя Нефеда Вавиловича - Федор. Через месяц он погиб. Свершилась революция 1917 года. В России началась гражданская война. Нефед Вавилович помнит, как шел Колчак с востока. Свой вклад в дело революции молодой Акилов видел в похищении оружия из колчаковских обозов. Он и его друзья Сема Акилов и Никон Курочкин воровали патроны, винтовки, снаряды. Особенно приглянулись им пулеметы. Однажды молодые революционеры стянули «кольт». Пулемет и боеприпасы прятали в разные места: в лес, в овраг за деревней, в овин, на чердак. Безусловно, за то, что они делали, им гро-зил расстрел на месте: «Правда, не нашлось извергов, которые могли нас предать, а в деревне были такие».
Когда в деревню вошла красная Армия, мальчики сдали «трофейное» оружие: 36 цинковых банок с патронами (по 70 штук в каждой), 23 винтовки, пулемет. Куда делся «кольт» история умалчивает. Я размышляю над тем, откуда у моего сына такая тяга к оружию. Мне говорят, оттого, что он Стрелец (по гороскопу). Но я думаю ,что это наследственное.
После гражданской войны – два неурожайных года, голод, эпидемии тифа, холеры. Продразверстка. Весь хлеб семья Акиловых сдала государству. Глава семейства Вавила Сергеевич решил ехать на север, искать плодородной урожайной земли. До отъезда забил двух хромых лошадей, думал спасти семью от голодной смерти. Но мать Нефеда была настолько верующей, что не захотела есть конское мясо. Она быстро стала слабеть от голода. Тогда Вавила Сергеевич продал корову и купил жеребенка–двухлетка, и на нем все семейство отправилось в путь. «Поехали туда, не знаем куда. Сестра Анна и я по деревням побирались. Этой подачей и кормилась вся моя семья».
В одной из деревень, где семья просила милостыню, в семье зажиточных поселян осталась сестра Нефеда Анна. «Была взята в дочери». Отец оставил этой семье коня, продал старинный Псалтырь за пуд ячменной муки. Из муки напекли лепешек на дорогу … Сколько сотен тысяч таких семей моталось по бесприютной России! Такое, пожалуй, повторилось только после Отечественной войны, да в 90-е годы ХХ века. Времена эти я помню хорошо, и мы с мамой при сем воспоминании начинаем плакать. Наша семья: я, мой сын, мама и отец тоже тогда думали о том, как не погибнуть от голода. Три взрослых, умных человек, три учителя раз в полгода получали зарплату в 150 рублей. На всех. Как было не собраться и не податься куда-нибудь в поисках лучшей жизни?
… До станции Затон Заозерской – 100 километров. Семья Акиловых останавливается на берегу Камы. Ранняя весна. Половодье. «Перешли Каму, кое-как забрались на берег, и то шли в воде по пояс, так как от берега уже оторвало лед. Тут забушевала Есыпва, приток Камы, переворачивая льдины высотой в десять метров. Если бы на пять минут опоздали выйти на берег, захлестнуло бы этими льдинами. Мы преодолевали путь вчетвером. С нами была четырехлетняя моя сестра, Анна младшая, так мы ее называли (нужно сказать, что в семье моего деда было две дочери, и обе – Анны: старшая и маленькая; назвали их так по церковным святцам); мама была беременная последние дни. На станции взяли путь на город Верхотурье. Дорогой в вагоне мама родила сына, которого назвали Георгием. Приехали в Верхотурье – там кошмар: голодные люди ходят, просят милостыню, но никто не подает, люди на улице умирают голодной смертью, да еще тиф. Мы поместились в какое-то заброшенное помещение. Там были только голодные и больные. Мы с тятей еще были в силе, пока был дорожный хлеб. Пошли искать работу. Нанялись испилить дрова в приюте. За наш труд нам заплатили пудом овса. Этот овес мы смешали с деревянными опилками и смололи. Из этой муки стали стряпать лепешки. Заболела мама и свалилась с ног. Тятя сначала увел маму в больницу, затем туда же унес Анну маленькую и Георгия. Когда пришел обратно, сказал, что мать умерла. Где мой брат и сестра я до сих пор не знаю».
Трудно представить, что может быть страшнее для двенадцатилетнего мальчишки, которому, наверное, хотелось играть, учиться, купаться в речке . . .
В конце концов тифом заболели и дед, и его отец. Перед смертью отец позвал к себе Нефеда и тихо проговорил: «Нефед, в моем пальто на подкладке пришита белая заплатка. В ней пять золотых рублей. Возьми их». В эту ночь отец умер. Сколько пролежал в тифозном лазарете, мой дед не помнил. Помнил только больничную сестру, которая спасала его, заворачивая в мокрую холодную простыню. Когда поднялся на ноги, его отправили в приют, где кое-как кормили: 2 фунта хлеба в день. Приютские ребятишки ходили по берегу речки в поисках пищи, в лодках находили брошенную рыбаками рыбешку и с аппетитом ели ее, сырую и с костями.
Мне кажется, нет ничего страшнее сиротского детства. Я теперь по-иному смотрю на детдомовских ребятишек. Но если раньше дети становились сиротами по причине смерти родителей, то теперь их (родителей) лишают родительских прав из-за пьянства, наркомании; они просто бросают своих детей в роддомах или выкидывают в мусорные баки. С каждым годом живем мы все лучше, но святого в наших душах становится все меньше.
. . . Нефед с товарищами собрался бежать из приюта. Перед этим он наведался на больничный склад, где нашел отцовское пальто. Заплатка на подкладке была кем-то заботливо спорота. Золотых рублей под ней не было.
Ребятишки собирались бежать, но не просто так, а в Москву, к Ленину, так как ходили слухи, что он хороший человек.
Был конец мая. Несколько дней беглецы ошивались на вокзале. И тут Нефеда опять скрутил тиф. Но товарищи его не бросали, как могли, кормили, поили водой, но, в конце концов, разъехались, разбежались кто куда. Очнулся Нефед в пристанционном садике. Поднялся на ноги. Вспомнил то здание, где они обитали первые дни. В бараке он нашел кое-какие пожитки: пилу, вязаный носок, платок матушки, козлиную выделанную кожу, которую отец берег пуще глаза. Кожу Нефед продал вместе с пилой на барахолке за булку хлеба. С этим подался опять на станцию. За полбулки хлеба договорился с провожатым какого-то поезда и залез в вагон с углем. Судьба сыграла с ним злую шутку: этот вагон с углем оказался на станции Затон Заозерский, откуда они всей семьей «поехали на верную пропасть». Из вагона Нефеда вытащили полуживого, едва стоявшего на ногах. Было уже совсем тепло. Река, которую они всей семьей форсировали ранней весной, теперь была спокойна. Переправившись на противоположный берег, Нефед остановился в первой попавшейся на его пути деревне. Пошел побираться. В одном довольно богатом доме ему подали небольшой кусочек хлеба. «Я смотрю - на столе лежат несколько булок хлеба. Прихватил одну в сумку. Дошел до ворот, но тут меня догоняет хозяйка, берет крепко за кудри, вытаскивает из сумки булку, и отбирает тот кусок, что подала. Крепко пнула она меня под задницу и толкнула за ворота. Этот эпизод остался в памяти на всю мою жизнь. С тех пор я ни у кого ничего не брал». Именно в этой деревне нашел себе приют мой дед. Его взяла в «сыновья» крепкая зажиточная бездетная крестьянская семья. Но у Нефеда была другая мечта. Он хотел вернуться туда, где осталась старшая сестра Анна, а потому он пошел в поселок Ключи. Вышел за деревню. Было тепло. Светило солнце. Ему предстояло проделать путь в сто километров.
«Я питался травой, почками пихты, только что завязавшимися ягодами смородины и кислицы, пил болотную стоячую воду. И не боялся зверей – боялся людского голоса. Почему – и сам не знаю. Страшно мучил меня овод, комары и прочий гнус. Меня сопровождала эта туча …
Ночевал в куче травы. Залезешь туда - и то нет спасу от комаров. Так и пищат везде. Думаешь: как пролезли через такую толщу травы? Да у такого худого человека, каким я был тогда, что могли взять комары, когда и крови, казалось, у меня и не было?!»
Все-таки добрался он до Ключей, встретился с сестрой Анной и обосновался в семье мельника. Однако Анна попросила Нефеда вернуться в деревню Фаси к отцовой крестной. Он вернулся и жил у нее четыре года как батрак. Потом решил отделиться (часть земли-то была отцовская!). «В первый год я вспахал и посеял десятину ячменя. Сам пахал сохой, сеял, боронил. В уборку сам жал, возил снопы домой. Намолотил 30 пудов зерна. Работал так два года».
Нужно сказать, что мой дед был славным пимокатом. А научился он этому ремеслу в годы своей юности. В родной деревне был мастер, который и научил его катать валенки, попоны, подсидельники, войлока для постели.
Дальше путь Нефеда Вавиловича лежа в Сибирь и в коммунисты. По совету дяди Филиппа Сергеевича, революционера и коммуниста, Нефед уехал в разъезд Яшкино. Было это в 1924 году. Работал на станции подкидушником (кочегаром). В 1925 году вступил в члены профсоюза, в 1928 стал комсомольцем. С 30 по 32 год служил в Красной Армии. Получил военную специальность «пулеметчик станковых пулеметов «Максим». Именно служба в армии предопределила дальнейшую судьбу моего деда. «Армия по-настоящему научила меня жить и трудиться, переносить всякие тяготы и невзгоды». Он отлично стрелял, овладел профессией танкиста и зенитчика, досконально изучил противотанковую пушку. Своими учителями он называет командира полка Садченко, комиссара Марченко, старшину Илизарьева.
После демобилизации по комсомольскому набору поехал на строи-тельство Ново-Берикульского золотоизвлекательного завода, в народе называемого Американкой (Тисульский район Кемеровской области). И здесь не пропал Нефед, освоил множество профессий: лесопильщика, рамщика, механика, взрывотехника. Настало время учиться грамоте. Поступил на рабфак. До этого переписывал книги и запоминал буквы. Все науки давались ему легко, только вот «арифметика мне была хуже горькой редьки, я в ней и посей день страдаю немощью». После учебы вернулся на завод. Стал механиком лесопильного завода. Продолжал учиться заочно. Пытливый ум деда искал применения, и он, недовольный производительностью строгального станка, усовершенствовал его, чем увеличил производительность на 600%.
Познакомился с молодой красивой женщиной, работницей столовой, влюбился и увел ее от мужа (было это в 1933 году). С моей бабушкой Садовой Ольгой Дмитриевной Нефед Вавилович прожил 54 года. До конца своих дней они любили друг друга так, будто был у них медовый месяц. Воспитали четверых детей, пятерых внуков. Помня свое сиротское детство, мой дед никогда не обделял своих детей и внуков вниманием и любовью.
В 1939 году Нефед Вавилович вступил в члены ВКП(б), стал инструктором военного отдела Тисульского райкома партии. Окончил курсы усовершенствования политсостава в городе Красноярске. По окончании курсов ему было присвоено звание «младший политрук».
«… 22 июня 1941 года началась война с фашисткой Германией. В это время началась проверка составленных нами мобилизационных планов. Этим мы занимались в мирное время, готовили людей, технику на случай войны (сколько и куда нужно отправить мобилизованных первой и второй очереди). Я был отправлен на Центральный рудник по мобилизации первой очереди людей. Вернулся с мобилизованными в Тисуль и тут же сам получил повестку.
Отправили в Хабаровск в военно-политическое училище. Со мной учились земляки-тисульцы: завпарткомитетом Осипов, прокурор Фральченко, редактор газеты «Сталинская трибуна» Берсенев, секретарь Тисульского райкома ВЛКСМ Орлов, инструктор организационного отдела РК КПСС Гурин и еще три учителя с рудников. После войны нас осталось четверо. После курсов мой путь лежал в город Бекин (назначили заместите лем начальника гарнизона по политической части), а начальником был младший лейтенант Шуляк». Интересная история приключилась тогда с моим дедом. У него была возможность сделать, как тогда говорили, «военную карьеры» в тылу. Как же он оказался на передовой? Война шла уже семь месяцев. Русские отступали. Естественно, молодые курсанты задавали политруку вопросы о том, почему идет отступление. Нефед Вавилович объяснял им, что нападение внезапное, есть неотмобилизованность наших войск. И еще добавил, что очевидно у нас меньше техники, танков, самолетов и т.д. В тот в день к ним приехал оружейный техник из штаба полка. Он слышал слова деда и поспешил доложить об услышанном начальству. За такую «отсебятину» командование отправило Нефеда Вавиловича в Сибирский военный округ (в город Новосибирск), там сформировали команду из 30 человек политсостава. В нее попал мой прадед. Всех отправили в город Шадринск, куда было эвакуировано Масловское Краснознаменное военно-политическое училище имени Ленина. После окончания учебы курсантов отправили в Москву, не присвоив им званий, а из Москвы - в Сталинград. Они прибыли в штаб Донского фронта (Капустин Яр). По воспоминаниям Нефеда Вавиловича, председателем генштаба был Н.С. Хрущев. Дед стал служить в 716 (позднее 239) Гвардейском полку 76 Гвардейской дивизии. Полком командовал Андрусенко, дивизией – Кирсанов. Много написано о Сталинградской битве, давно дана ей оценка, определено значение в Великой Отечественной и известен ход событий этого великого сражения. Но мне особенно интересно было узнать из записок моего деда, что чувствовал человек, когда ежеминутно рисковал своей жизнью не за материальные блага («бабки» по-нашему), а за нечто большее: Родину, страну, свободу.
«Началась боевая жизнь. Война. Как сказал один солдат, это не война, а целое убийство. Я командовал пулеметной ротой станковых пулеметов системы «Максим». Бои были тяжелыми, изнурительными, порой не хватало боеприпасов, питания. Это все нужно было привозить из-за Волги-матушки. Она же была под постоянными обстрелами. Мы оказались, что называется, сзади немцев после окружения и наступали «вперед на запад, где солнце всходит». С самого первого дня обороны дед был на переднем рубеже. Рота пулеметчиков под командованием старшего лейтенанта Акилова, в которой воевали, казалось, самые отважные и отчаянные бойцы, занимала все новые и новые позиции. «Боевых эпизодов не перечтешь. Мне тогда пришлось командовать и быть заместителем комбата по политической части, а впоследствии стать командиром батальона. В деревне Ягодная из 500 дворов уцелел лишь один саманный дом. Именно в нем проходило партсобрание, где было принято решение: добить немцев у стен Сталинграда их же оружием и боеприпасами, потому что своих боеприпасов не было. Перед входом в пригород Сталинграда Яльшанку место комбата вместо меня должен был занять комбат Раховский. Он был уже «обстрелян» в бою, в Сталинград приехал после госпиталя. Горяч был мужик, нетерпелив. Меня торопил пройти по переднему краю, но было еще светло, и наш КП обстреливался снайперами. Я затягивал обход до темноты. Комбат злился. Я снял шапку, надел ее на автомат и высунул из укрытия. Тут же последовал выстрел снайпера. Шапка была пробита. Смеркалось. Мы пошли осматривать передний край. Пройдя с левого фланга несколько метров, поговорив с закопавшимися в снег бойцами, мы остановились, так как услышали, что кто-то догоняет нас. Это был связной из штаба, которого отправили за нами. Мы обещали сейчас вернуться. Я опасался, что фашисты выстрелят по уходящему бойцу. Раздался выстрел, потом другой. Снайпер попал в мой автомат, в спусковой механизм … Пуля была разрывная. Брызги металла ударили в лицо. Один осколок попал в лоб, другой - в ноздрю, третий – чуть повыше правого глаза. Кровь из ран полилась ручьем. Я упал. Помню, говорю Раховскому: «Ложись!». Вижу, он крутится на месте, потом стал садиться медленно, спиной ко мне. Сел, круто повернулся и прошептал: «Товарищ Акилов, моги мне…». Этого были его последние слова. Он умер».
Мой дед со стороны отца Иван Томилин пропала без вести в 1943 году под Орлом. Какими были его последние минуты? Кто был с ним рядом? Вопросы, казалось бы, без ответа. Но вдруг кто-то где-то хранит такую же тетрадь, какая досталась мне …
Разбирая рукописи Нефеда Вавиловича мы с сыном искали в Интернете на сайте Сталинградской битвы информацию и о комбате Раховском, и о командире минометной роты Карпове, и о секретаре комитета комсомола полка Шеяне, и о многих других, чьи фамилии встретились нам. Может быть, после публикации этого материала найдутся родственники тех людей, с которыми плечом к плечу стоял мой дед в этом сражении в эти страшные и величественные дни.
… Фашисты-снайперы в Сталинграде представляли особую опасность для русских солдат. Случай, описанный моим дедом , - тому подтверждение. Трудно поверить, но действительно, русские и фашисты в Сталинграде находились друг от друга буквально в дух шагах. Спустя двадцать минут после тех снайперских выстрелов (прадеду оказал помощь старший лейтенант медслужбы Великанов), капитан Раховский был уже раздет и разут фашистами.
КП, о котором пишет Нефед Вавилович, находился в ста метрах от передовой, а передний край был в 40-50 метрах, в 290 метрах от них находились первые дома Яльшанки. Прямо перед населенным пунктом проходил бывший противотанковый ров советских войск. Этот ров и был последним огневым рубежом немцев. Пятачок, диаметром в 600 метров. Я смотрю в окно и пытаюсь очертить глазами такой круг. Мало, очень мало места! Вот что значит выражение «ни пяди врагу!» Убитого Раховского и Шеяна похоронили на высоте 1200 метров. И опять осталось три командира в батальоне: мой прадед, Карпов и командир роты Вашурин. В эту злосчастную ночь прибыл агитатор, старший лейтенант Уваров, (земляк Нефеда Вавиловича); до войны он был военкомом Тисульского военкомата. Вот где свела судьба двух приятелей. На фронте, в решающем бою за Сталинград. «Этот бой решил судьбу немцев и явился закатом немецкой хваленой армии. Второго февраля 1942 года мы сделали последний рывок и овладели пригородом Сталинграда Яльшанкой. Третьего февраля была принята капитуляция фашистов. Какими жертвами нам досталась это победа! Сотни погибших солдат и командиров! Только в нашем полку вышли из боя в моем батальоне 39 солдат и 3 командира. У командира полка оста-лась прислуга, связисты, два десятка автоматчиков. Наша 76 Гвардейская дивизия погрузилась на разъезде Паньшино в 11 вагонов со всеми своими пожитками…»
Как живые, встают перед глазами усталые, голодные солдаты (Нефед Вавилович писал, что с продуктами было плохо). Многие были обморожены, но в лазареты не просились. В Яльшанке встали на отдых, в первый раз «за всю группировку», натаяв воды из снега, бойцы умывались и брились, сдирая омертвевшую кожу вместе с бородой. Жители города потихоньку выходили из укрытий к своим защитникам, радовались, делились горестями: одна девушка рассказала, как румынский солдат утащил ее комнатную собачку. Он не могла понять, что солдат утащил собачку не из-за ненависти, а из-за голода. Вообще, курьезных случаев было много: жизнь есть жизнь, даже на войне. На фронте была у солдат корова. После наступления с питанием было плохо, три дня не было продуктов. Тогда командир полка Адрусенко отдал приказал употребить корову на прокорм солдатам. Но солдаты встали грудью на защиту кормилицы, уговорили комполка не резать ее, а оставить как живой памятник победы под Сталинградом. Интересна история появления этой коровы. В штабе полка Нефед Вавилович встретил земляка – бывшего военкома Тисульского района Уварова Петра Петровича (о нем речь шла выше, как и о наступлении под селом Ягодная). Все дома переделали в блиндажи, окопались в снегу. И в балке увидели корову «мышастой масти». Доложили полковнику. Тот приказал Акилову и Уварову доставить корову в расположение полка. Корова была доставлена. Для ее сохранности был оборудован отдельный блиндаж. Солдаты называли ее кормилицей, так как она была дойной, а молоко для бойцов было лакомством, лекарством: несколько человек страдало острым гастритом. Вот эту корову и отказались есть бойцы.
Война есть жизнь. И на войне, как и в жизни, не только подвиги, но и военные хулиганства. Всякий боец всеми силами старался приблизить победу. Перед Сталинградской битвой Нефед Вавилович был в резерве как командир пулеметной роты. Рядом с его блиндажом находился блиндаж фронтовых разведчиков. Просочилась информация, что разведчики собираются за языком. Дед пошел с ними. Захват прошел успешно. Притащили здоровенного гитлеровского сержанта. «Это была первая моя самоволка на передовую»,- пишет Нефед Вавилович. Потом он нашел снайперскую винтовку, привел ее в боевую готовность, и началась личная война старшего лейтенанта Акилова. Вечером – в самоволку на передний край. Всю ночь в засаде. Утром, как только рассвело, на той стороне, у фашистов, началось движение: затопили печи в блиндажах, землянках. Немец вышел по нужде и решил поправить трубу на землянке. Акилов «шлепнул его», как говорят, с первого выстрела. Когда я читаю строки о том, как на войне моему деду пришлось убивать людей, ловлю себя на мысли: мне их (врагов) не жалко, и не жалко не потому, что я антигуманна, а потому, что я по-нимаю, какое святое дело делал май дед. «Дальше вижу – двое немцев на передний край везут на санках термос с завтраком. Я уложил сначала одного, затем другого. Уложил наповал …» За самовольные вылазки на передний край Нефед Вавилович получил выговор от командира полка Андрусенко. Дед с некой долей зависти пишет и о том, как заботилось о своих воинах немецкое командование. «Встречались на пути кладбища размером 200х200 метров. Могилы рядами. Над каждым убитым – горки; на горке – крест и каска. Их похоронено много тысяч… Однако фашисты преклонялись перед подвигом русских солдат». После капитуляции под Сталинградом образовалась огромная армия военнопленных. В обязанности Нефеда Вавиловича входила охрана пленных врагов. «Русское сердце отходчиво. Поглядишь на них и подумаешь: ведь за этими живыми трупами, за их спинами есть семьи, дети … Лежачего не бьют». Так вот, немцы уважали русских солдат не только за боевую доблесть, но и за человеческое к ним отношение. «Один из пленных офицеров говорил мне, что русский солдат стойкий в бою. В него надо выстрелить, убить его, а потом еще повалить. Вот повалить они нас не сумели. По-видимому, кишка оказалась тонка!» Хочу сказать, что мой дед был не только отважным воином, но и челове-ком честным и справедливым. За своих солдат стоял горой. Перед наступлением под Сталинградом у него произошла стычка с команди-ром полка. Пять дней не было хлеба. Солдаты были готовы наставить оружие на своего командира. Тогда дед связался с комполка по телефону. Разговор был грубый. Но после этого разговора солдат все же накормили. А старший лейтенант Акилов попал в «черный список». «Закончилась война под Сталинградом. Меня не очернили, но и к награде не представили. И только через 40 лет я получил награду: чудом сохранилась боевая характеристика в штабе 76 дивизии 239 полка».
Я держала в руках боевые, настоящие награды моего дедушки. Помню, с каким трепетом он доставал их из заветной коробочки. К со-жалению, эти реликвии утеряны не по нашей вине. Есть люди, выгодно отличаются от меня тем, что не хранят «ненужные» вещи и «ненужные» воспоминания…
… Из-под Сталинграда путь моего деда и его боевых товарищей ле-жал в город Козельск. Там они подучили пополнение. В пулеметную роту Акилова попали курсанты-пулеметчики из Архангельска. Особенно радовали новые пулеметы системы «Максим», 12 коробок с лентами к каждому орудию, полный комплект патронов (каждому бойцу). «И вот нас с этими малышами (курсантами) ждала Курская дуга. Солдаты 17-18 лет. Поход был долгий, изнурительный. Шли только ночами. То к фронту. То от фронта. По дороге приучали солдат в боевой жизни … Сменили стоящую в обороне часть. Как только немецкая разведка пронюхала, что пришли «сталинградцы», с того края передовой полетели «сообщения» по рупору: «Сталинградские бандиты! Вам не удастся сломить великую немецкую армию!»
В это время был упразднен институт военных комиссаров, и Нефед Вавилович был откомандирован на курсы усовершенствования командного состава, так как у него не было звания командира. Три месяца он провел в Вышнем Волочке. Когда отучился, хотел вернуться в свою 76 Гвардейскую дивизию, но его направили в 70 Гвардейскую дивизию, в 505 стрелковый полк, где он был также командиром пулеметной роты, а позже командовал батальоном.
«Прошли Украину, Польшу. С тяжелыми боями дошли до Чехосло-вакской границы. Штурмовали Карпатские горы, одна за другой проходя их. Уже были слышны паровозные гудки на высоте 1120. Берлин был уже близко. Горы обстреливались фашисткой артиллерией. Осколками разорвавшегося снаряда Нефеду Вавиловичу перебило левую ногу ниже колена, правая нога была тоже подбита осколком выше колена; каменной глыбой, свалившейся сверху, сломало два ребра в области сердца. Очнувшись, Нефед Вавилович увидел подбитый танк. Хотел было стать на ноги, но ноги не слушались его. «… Пополз к танку. На пути были немецкие окопы, полные воды. Тут же валялись немецкие каски. Одной из них зачерпнул воды из окопа, напился. Спрятался под танком. К счастью, прямых попаданий в машину не было, хотя немец эту местность обстреливал постоянно, не давая нам продвигаться по лесу. Все пространство вокруг танка было заминировано. Я понял: танк подорвался на мине. В этом достаточно надежном убежище я пролежал до темноты. Вдруг слышу: заскрежетала башня, открылся люк и оттуда спрыгнул человек. Это был командир танкового расчета лейтенант Созинов».Разбираю корявые буковки рукописи. Почерк все непонятней. Как будто вижу, что в этот момент он торопился, чтобы не забыть вспомнившееся, здесь переживал, казалось бы, давно забытое… Понимаю, что на войне между жизнью и смертью – один шаг. Вот и лейтенант Созинов сделал всего один шаг - и раздался мощный взрыв. Танкист подорвался на мине. Спустя какое-то время прадед позвал его. Услышав русскую речь, танкист залез под танк и солдаты стали друг друга перевязывать. Оказывается, танк сбился с курса, потому и попал на минное поле. Из всего экипажа чудом уцелел только Созинов… «Моя ошибка в том, что я пошел на вызов командира полка, - пишет Нефед Вавилович, доискиваясь до причины своего ранения, - один, без связного, оставив его оборудовать блиндаж на ночь. Я должен был получить новое задание и направление наступления, так как мы выбили с оборонительного рубежа немцев… Нам повезло: на нас наткнулся заместитель командира 2-го батальона (по-видимому, тоже шел в штаб полка). Рано утром нас разыскали санитары и унесли к штабу. Оттуда – в медсанбат. И «пошла плясать губерния»: эвакогоспиталь в городе Красный Таш (там у нас отняли ноги: у меня – левую, у Созинова – правую. Шутили: у нас на двоих две ноги – правая и левая), город Баку (там меня «починяли»). Восемь месяцев я провел в госпитале. Правая нога срослась, на левой сделали три операции, по-тому что началась газовая гангрена. После последней операции культя долго не зарастала, гнила, лекарства не помогали (какие тогда были лекарства-то!). По совету старого санитара, участника 1-ой Мировой, наловил в сортире зеленых мух и в своем мясе развел опарышей. Вот так черви меня вылечили» …
Мы называем учебниками жизни произведения русской классической литературы о войне. Но живые свидетельства о самой страшной, Отечественной, спустя почти семьдесят лет с ее начала прочитываются и переживаются все так же остро, болезненно. Человек рожден для жизни. Но чтобы жил человек, его нужно защищать и, если надо, умирать за него. После войны в жизни моего деда было много событий: работа в одном из районов Молдавии по созданию Советской власти и проведению коллективизации, знакомство (не буду обманывать – не близкое) с Л.И. Брежневым, который был в ту пору в этой республике уполномоченным ЦК ВКП(б); потом возвращение в Тисуль, каждодневный труд, воспитание детей, потом внуков… «Жизнь как жизнь», - скажете вы и будет правы. «Я вот сейчас не пойму, почему мать с отцом меня создали, безалаберного. Смолоду шел в огонь и в воду без страсти за свою жизнь. Смел был в борьбе за справедливость, честен, стоек в поведении, поступках, трудолюбив. Хотел работу, что мне была поручена, выполнить только хорошо…» Мой сын похож на деда. Узнаю его в молодом Акилове. Дай бог, чтобы в зрелом возрасте он тоже был похожим на него. Хочу, чтобы понял, для чего ему нужна жизнь. Нет, не для пьянства, разврата и прочего, а для того, чтобы любить, защищать, жертвовать, помнить. Знаю, это трудно. Но это его путь. Мой путь. Это путь всей моей семьи, моего деда, которому в этом году исполняется 105 лет. Он прожил свою жизнь достойно. «Жизнь проходит не так легко, но она прекрасна, прекрасен вокруг нас мир. Лишь бы не было войн, в которых гибнут люди, рвутся снаряды, рушится все…»
Сермяжной правды жизненный огрызок
Не прожевать, не пережить.
И боль, саднящую веками,
Никак не скрыть и не забыть.
Но есть одно, что ввысь стремится,
Что гонит встать с коленей вновь:
Обрыв над речкой, светлых зорь ресницы,
Родимый дом да к Родине любовь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий