Правду говорить легко и приятно…
М. Булгаков.
… Мы переехали в новый дом офицерского состава на улице Пилотской в разное время, и здесь сдружились. Мы все примерно одного возраста – Юра Овсянников, Юра Дубовцев, Игорь Спирин, братья Лебедевы – младший Борик, Сашка и Толик, который был моим ровесником, Славик Щепин, Юра Хижняк, Саша Худяков, Володя Артемьев, Витя Ефремов. Но трое из нас – Саша Раненко, Володя Топорков и Юра Бирюков постарше на два года – они и верховодили во дворе. У всех, естественно, клички – производные от фамилий, но были и смешные, которые чем-либо, кроме нашей буйной фантазии, объяснить трудно. За Юркой Бирюковым, почему-то, закрепилось прозвище «яёшня», Юрку Хижняка называли «Хижа», его тёзка Овсянников отзывался на кличку «Сипа», ну а моё прозвище, как, наверное, у всех Кузнецовых – Кузя. Мы все к этому привыкли, и было это для нас так же естественно как дышать. Я очень привязался к Ване Молчанову – он хороший душевный мальчишка года на два помладше меня, но с Ваней мы стали настоящие товарищи. Двор наш быстро обустроился, вернее, его обустроили наши родители, посадив деревья, разбив длинные прямоугольные клумбы, огородив цветы и саженцы деревянными заборчиками. Деревья быстро разрослись, кустарники под ними сделались похожими на тайные укромные местечки, на клумбах душно благоухал табак, и этот запах заполнял собою всё. По вечерам, когда все ребята старались собраться во дворе, было особенно интересно и весело. Фантазия у пацанов бьёт ключом – стоит кому-то предложить – «идём на свалку» или «идём на больницу», и тут же желающих участвовать в набеге человек десять. «На больницу» – значит в сад областной больницы, что через дорогу от входа в наш двор, обычно ходили в мае. На тамошних яблонях в эту пору уже появляются первые «зелепухи» – зелёные, сводящие скулы молодые яблоки, ещё не пригодные в пищу. Пусть к вечеру «прошибёт» понос или скрутит живот, но для нас – пацанов нарвать первых дичков или недозрелых слив — просто дело чести. На огромной свалке искали что – либо железное, представляющее особую ценность в мальчишеской жизни – например, старое оружие. Оно очень ценится во дворе – ржавые автоматы, остовы винтовок, немецкие каски – всё это в особом ходу и находилось его немало. Случались и редкие, раритетные вещи – немецкие или польские офицерские сабли, штык – ножи к японским винтовкам и многое другое. Откуда всё это было у ребят – ума не приложу. Каски «проверялись» особым способом, которому доверяли — смельчак напяливал железную шапку и оставался в пролете первого этажа подъезда, а другой участник эксперимента бросал ему на голову бутылку из-под шампанского с площадки четвертого. Прицел, удар, брызги стекла, восклицания – «хорошая каска!». Могли бросить на каску и тыкву, что, естественно, менее почетно. Не менее волнующе, при походе в больничный сад, нарваться на сторожа, который, зверея от мальчишечьей наглости, мог запустить в нашу сторону куском железной арматуры и даже порвать тебе рубаху, но результат такого набега всегда один – недозрелые «антоновки», от терпкого вкуса которых сводило челюсти, раздавались всем желающим и даже тем, кто в походе не участвовал. Ходили в оранжереи за цветами, когда на них после дождя поднимали рамы, делали ещё десятки глупостей. Сегодня мне кажется, что ребята просто обязаны были стать очень жесткими в жизни – очерстветь или оскотиниться, если бы не девчонки нашего двора, которые, если быть честными до конца, нас – порядочных оболтусов, конечно же, «облагораживали». Света Пальчикова, Алла Давыдова, Света Дмуховская, Нина Мошник, Лена Булаева, длинными ресницами похожая на Мальвину Лариса Киселёва и очень утонченная и изящная Леночка Фальтинович, с родителями которой дружили мои родители, бесспорно повлияли на всю нашу жизнь. Мы вместе с ними участвовали то смешных театральных постановках, сделав из одеял занавес, то играли в «кондалы» и «штандар», хотя теперь я понимаю, что правильное название этой игры, в которой надо высоко подбрасывать мяч и выкрикивать кого – то одного, пока все участники разбегаются как можно дальше, «штандарт», то есть, флаг. Не телевизором, не компьютерами, о которых тогда, в середине пятидесятых, никто и не мечтал, а этими играми напролёт были заполнены тёплые вечера, а после того как наступали сумерки, приходило время прятаться и искать. В руках у ребят появлялись длинные фонарики, привезённые отцами из длительных командировок, а были они предметами особого шика, и начиналось … Проходы между сараями, подъезды домов, окрестные улицы, клумбы и кусты – отличные убежища, где можно спрятаться и затаиться от скользящего над тобой яркого луча фонарика. Тёплые ночи, опьяняющий запах цветущего табака, наши мамы безмятежно сидящие у подъездов на низких заборчиках, после игры в волейбол и обсуждающие полковую жизнь, капитан Кухаренко, режущийся в шахматы с кем – то из лётчиков полка на столе, облепленном болельщиками, и мы, мечтающие только о том, чтобы рано не загнали домой, ползающие ужами за клумбами, в кустах, за заборами. Над нами звёздное небо без единой тучки и ощущение бесконечного и безусловного счастья… Пространство нашего двора — это, по сути, пространство двух домов офицерского состава – старого, в котором жил «техсостав» и нашего нового — для состава лётного. И почему мы – мальчишки одного двора воевали – сказать трудно, но пространство это имело чёткое разделение «сфер влияния». Мы, как – будто, всё время находились в стадии войны с ребятами соседнего дома, верховодил которыми Алик Косовский – одноклассник Шурика Раненко, Вовки Топоркова и Юрки Бирюкова. Всё его воинство составляли ребята помладше, но были они дружны против нас и походили на многочисленную стаю волчат, вожаком в которой – матёрый волчище. Иногда, стая эта внезапно возникала там же, где были мы — мобильная, сбитая, всегда готовая напасть. На самом деле и Алик Косовский, и его команда были, по сути, совершенно безобидными мальчишками, но силу свою они ощущали только будучи вместе. В длительные периоды перемирий, вне «военных действий», мы даже общались и играли в футбол «двор на двор», вели какие – то мальчишеские разговоры, запросто ходили по тем же закоулкам между сараями и хорошо знали друг друга. Но иногда вдруг кто-то активизировался, «заводился», и вспыхивала новая кратковременная война. «Косовские» и наши друг против друга, с карманами полными зрелых увесистых каштанов, которые вполне заменяли собою камни. «Линию фронта» не переходили, и каштаны густо летели в обе стороны, а удачные попадания приветствовались радостными воплями. Вот кому-то из наших разбили голову до крови явно не каштаном, а «железным» камнем – то есть не комом земли, что допускалось правилами, а чем-то потвёрже. Кровь – это безусловный знак к прекращению боевых действий, но с «отметкой» в памяти о нашем разгроме, который всегда взывал к отмщению. Мы-то знали, что сделать это мог сам Косовский, пульнув из рогатки. А вот это уже было за пределами правил, «западло» и могло вызвать серьёзное разбирательство, а период войны надолго затянуться …
***
Лето. Обычный день, когда все мы во дворе и не знаем пока, чем будем заниматься. Может быть, найдется мяч, и мы пойдем играть в футбол на уютный стадион 14-ой украинской школы, а, может быть, зайдем к нашим друзьям – солдатам-прожектористам, в небольшой ангар в конце взлётной полосы. В нём стоят зелёные коробообразные генераторы, всегда готовые к работе – они освещают «взлётку» во время ночных полётов полка. Может быть полезем через разрушенный местами шлакобетонный забор Второй областной больницы и проверим на вкус дубовую, твердую и кислую до оскомины, антоновку тамошнего сторожа и, наверняка, напоремся на очередной скандал. Но тут сама судьба подкидывает нам случай, и мы забываем обо всем на свете. Из-за деревьев больничного сада, «ковыляя» с крыла на крыло, надсадно гудя моторами, и немного боком заходя на полосу, вываливается самолёт, появление которого вызывает у нас бессознательное коллективное – о-о! Восклицание, которое означает, во-первых, самолёт явно идёт на вынужденную, а, во-вторых, самолёт этот не принадлежит к разновидностям нам хорошо известным. Кто, скажите, живя рядом с аэродромом, не может определить на слух мотор транспортника ЛИ-2 от звука мотора «аннушки», на котором соседний аэропорт возит своих пассажиров, красивый пчёлоподобный гул лёгкого чешского «Супер-аэро» от еле доносившегося с огромной высоты комариного жужжания учебно-тренировочного УТИ-4, похожего издалека на истребитель с длинной кабиной на двух пилотов? Это легко может сделать любой из нас. Не сговариваясь, как по команде, вскакиваем мы с лавочек и «шахматного» стола капитана Кухаренко и через калитку, дорогу и открытый проезд, правее аэропорта «Хмельницкий», мимо склада ГСМ, подчиняясь какому-то инстинкту, бежим на взлётку аэродрома, куда, кренясь с крыла на крыло, плюхается большой, коричневой окраски, двухмоторник, который сразу определён знатоками как «Бостон». А к нему со стороны военной части уже мчится «дежурка» с дежурным же офицером, с красной повязкой на рукаве. Этим дежурным по аэродрому был мой отец – старший лейтенант Кузнецов… Самолёт действительно оказался то ли «Бостоном», то ли «Дугласом», что по сути одно и то же, и летела на нём, как выяснилось впоследствии, югославская делегация. В одной из систем самолёта случилась неполадка, и экипаж «Бостона» принял решение – садиться аварийно, к тому же «на брюхо». Выбор, как говорится, пал на грунтовую взлётную полосу нашего аэродрома. Это случилось в воскресенье … Каковы же были последствия этого инцидента – никто не знает. В то счастливое время местных газет я не читал, хотя центральная печать должно быть и писала об этом случае, но «анналы истории» обширны настолько, что найти там сообщение о столь мизерном происшествии – утопия. По словам отца, никто из пассажиров, вроде бы, не пострадал, из экипажа – тоже, но «Бостон» этот был отбуксирован, почему – то, ближе к стоянкам гэвээфовской «епархии», и по нему какое – то время усердно ползали механики гражданского воздушного флота с гаечными ключами в руках, пытаясь, видимо, ввести в строй и реанимировать это заморское чудо, но усилия эти оказались тщетными. Всё закончилось тем, что самолёт закрыли чехлами, забросили, и только ещё одно событие во дворе, через какое – то время, напомнило о нём. Вдруг у ребят в обиходе появилась «стеклянная вата» — красивые тонкие, серебристые волокна, искрящиеся на солнечном свету. Если подкрасться к кому – либо незаметно и также внезапно потереть этой ватой, зажатой между пальцами, незащищенную майкой шею или руку товарища, то на этом месте обязательно покраснеет, затем появится сильное раздражение и зуд, которые трудно чем – либо унять. Как оказалось, старшие ребята уже нанесли визит на стоянку, по сути, брошенного «Бостона» и даже проверили – а что у самолёта под обшивкой ? Там, под кожей «американца», видимо, в качестве утеплителя или изоляционного материала, и была использована «стеклянная вата», долго ходившая по рукам. С тех пор кто – то из ребят откровенно плевал в сторону американского самолётостроения, а кто – то, наоборот, думал о нём только в превосходной степени … Тот, кто никогда не жил в военных городках, рядом со взлётной полосой, наверняка скажет, что жить рядом с аэродромом, на котором четыре или пять дней в неделю полёты и не быть невольным свидетелем происшествий – вряд ли естественно. И я уверен, наверняка, за тысячи налётанных часов они были и у наших отцов – просто мы не знаем о них и от этого как – то спокойней на душе. Ведь это наши отцы, которых мы каждый вечер, чего там греха таить, поджидали у калиток нашего двора. Просто мало они говорили о своей работе, а мы о ней мало спрашивали. Вот идут они, молодые и усталые, с целлулоидными планшетами, поскрипывающими хромовой кожей, небрежно закинутыми за плечи, в рубашках цвета хаки, иногда в тёмных пятнах проступившего пота, и мы знаем – это наши отцы ; значит в полку всё в порядке, и всё будет так, как было всегда …
М. Булгаков.
… Мы переехали в новый дом офицерского состава на улице Пилотской в разное время, и здесь сдружились. Мы все примерно одного возраста – Юра Овсянников, Юра Дубовцев, Игорь Спирин, братья Лебедевы – младший Борик, Сашка и Толик, который был моим ровесником, Славик Щепин, Юра Хижняк, Саша Худяков, Володя Артемьев, Витя Ефремов. Но трое из нас – Саша Раненко, Володя Топорков и Юра Бирюков постарше на два года – они и верховодили во дворе. У всех, естественно, клички – производные от фамилий, но были и смешные, которые чем-либо, кроме нашей буйной фантазии, объяснить трудно. За Юркой Бирюковым, почему-то, закрепилось прозвище «яёшня», Юрку Хижняка называли «Хижа», его тёзка Овсянников отзывался на кличку «Сипа», ну а моё прозвище, как, наверное, у всех Кузнецовых – Кузя. Мы все к этому привыкли, и было это для нас так же естественно как дышать. Я очень привязался к Ване Молчанову – он хороший душевный мальчишка года на два помладше меня, но с Ваней мы стали настоящие товарищи. Двор наш быстро обустроился, вернее, его обустроили наши родители, посадив деревья, разбив длинные прямоугольные клумбы, огородив цветы и саженцы деревянными заборчиками. Деревья быстро разрослись, кустарники под ними сделались похожими на тайные укромные местечки, на клумбах душно благоухал табак, и этот запах заполнял собою всё. По вечерам, когда все ребята старались собраться во дворе, было особенно интересно и весело. Фантазия у пацанов бьёт ключом – стоит кому-то предложить – «идём на свалку» или «идём на больницу», и тут же желающих участвовать в набеге человек десять. «На больницу» – значит в сад областной больницы, что через дорогу от входа в наш двор, обычно ходили в мае. На тамошних яблонях в эту пору уже появляются первые «зелепухи» – зелёные, сводящие скулы молодые яблоки, ещё не пригодные в пищу. Пусть к вечеру «прошибёт» понос или скрутит живот, но для нас – пацанов нарвать первых дичков или недозрелых слив — просто дело чести. На огромной свалке искали что – либо железное, представляющее особую ценность в мальчишеской жизни – например, старое оружие. Оно очень ценится во дворе – ржавые автоматы, остовы винтовок, немецкие каски – всё это в особом ходу и находилось его немало. Случались и редкие, раритетные вещи – немецкие или польские офицерские сабли, штык – ножи к японским винтовкам и многое другое. Откуда всё это было у ребят – ума не приложу. Каски «проверялись» особым способом, которому доверяли — смельчак напяливал железную шапку и оставался в пролете первого этажа подъезда, а другой участник эксперимента бросал ему на голову бутылку из-под шампанского с площадки четвертого. Прицел, удар, брызги стекла, восклицания – «хорошая каска!». Могли бросить на каску и тыкву, что, естественно, менее почетно. Не менее волнующе, при походе в больничный сад, нарваться на сторожа, который, зверея от мальчишечьей наглости, мог запустить в нашу сторону куском железной арматуры и даже порвать тебе рубаху, но результат такого набега всегда один – недозрелые «антоновки», от терпкого вкуса которых сводило челюсти, раздавались всем желающим и даже тем, кто в походе не участвовал. Ходили в оранжереи за цветами, когда на них после дождя поднимали рамы, делали ещё десятки глупостей. Сегодня мне кажется, что ребята просто обязаны были стать очень жесткими в жизни – очерстветь или оскотиниться, если бы не девчонки нашего двора, которые, если быть честными до конца, нас – порядочных оболтусов, конечно же, «облагораживали». Света Пальчикова, Алла Давыдова, Света Дмуховская, Нина Мошник, Лена Булаева, длинными ресницами похожая на Мальвину Лариса Киселёва и очень утонченная и изящная Леночка Фальтинович, с родителями которой дружили мои родители, бесспорно повлияли на всю нашу жизнь. Мы вместе с ними участвовали то смешных театральных постановках, сделав из одеял занавес, то играли в «кондалы» и «штандар», хотя теперь я понимаю, что правильное название этой игры, в которой надо высоко подбрасывать мяч и выкрикивать кого – то одного, пока все участники разбегаются как можно дальше, «штандарт», то есть, флаг. Не телевизором, не компьютерами, о которых тогда, в середине пятидесятых, никто и не мечтал, а этими играми напролёт были заполнены тёплые вечера, а после того как наступали сумерки, приходило время прятаться и искать. В руках у ребят появлялись длинные фонарики, привезённые отцами из длительных командировок, а были они предметами особого шика, и начиналось … Проходы между сараями, подъезды домов, окрестные улицы, клумбы и кусты – отличные убежища, где можно спрятаться и затаиться от скользящего над тобой яркого луча фонарика. Тёплые ночи, опьяняющий запах цветущего табака, наши мамы безмятежно сидящие у подъездов на низких заборчиках, после игры в волейбол и обсуждающие полковую жизнь, капитан Кухаренко, режущийся в шахматы с кем – то из лётчиков полка на столе, облепленном болельщиками, и мы, мечтающие только о том, чтобы рано не загнали домой, ползающие ужами за клумбами, в кустах, за заборами. Над нами звёздное небо без единой тучки и ощущение бесконечного и безусловного счастья… Пространство нашего двора — это, по сути, пространство двух домов офицерского состава – старого, в котором жил «техсостав» и нашего нового — для состава лётного. И почему мы – мальчишки одного двора воевали – сказать трудно, но пространство это имело чёткое разделение «сфер влияния». Мы, как – будто, всё время находились в стадии войны с ребятами соседнего дома, верховодил которыми Алик Косовский – одноклассник Шурика Раненко, Вовки Топоркова и Юрки Бирюкова. Всё его воинство составляли ребята помладше, но были они дружны против нас и походили на многочисленную стаю волчат, вожаком в которой – матёрый волчище. Иногда, стая эта внезапно возникала там же, где были мы — мобильная, сбитая, всегда готовая напасть. На самом деле и Алик Косовский, и его команда были, по сути, совершенно безобидными мальчишками, но силу свою они ощущали только будучи вместе. В длительные периоды перемирий, вне «военных действий», мы даже общались и играли в футбол «двор на двор», вели какие – то мальчишеские разговоры, запросто ходили по тем же закоулкам между сараями и хорошо знали друг друга. Но иногда вдруг кто-то активизировался, «заводился», и вспыхивала новая кратковременная война. «Косовские» и наши друг против друга, с карманами полными зрелых увесистых каштанов, которые вполне заменяли собою камни. «Линию фронта» не переходили, и каштаны густо летели в обе стороны, а удачные попадания приветствовались радостными воплями. Вот кому-то из наших разбили голову до крови явно не каштаном, а «железным» камнем – то есть не комом земли, что допускалось правилами, а чем-то потвёрже. Кровь – это безусловный знак к прекращению боевых действий, но с «отметкой» в памяти о нашем разгроме, который всегда взывал к отмщению. Мы-то знали, что сделать это мог сам Косовский, пульнув из рогатки. А вот это уже было за пределами правил, «западло» и могло вызвать серьёзное разбирательство, а период войны надолго затянуться …
***
Лето. Обычный день, когда все мы во дворе и не знаем пока, чем будем заниматься. Может быть, найдется мяч, и мы пойдем играть в футбол на уютный стадион 14-ой украинской школы, а, может быть, зайдем к нашим друзьям – солдатам-прожектористам, в небольшой ангар в конце взлётной полосы. В нём стоят зелёные коробообразные генераторы, всегда готовые к работе – они освещают «взлётку» во время ночных полётов полка. Может быть полезем через разрушенный местами шлакобетонный забор Второй областной больницы и проверим на вкус дубовую, твердую и кислую до оскомины, антоновку тамошнего сторожа и, наверняка, напоремся на очередной скандал. Но тут сама судьба подкидывает нам случай, и мы забываем обо всем на свете. Из-за деревьев больничного сада, «ковыляя» с крыла на крыло, надсадно гудя моторами, и немного боком заходя на полосу, вываливается самолёт, появление которого вызывает у нас бессознательное коллективное – о-о! Восклицание, которое означает, во-первых, самолёт явно идёт на вынужденную, а, во-вторых, самолёт этот не принадлежит к разновидностям нам хорошо известным. Кто, скажите, живя рядом с аэродромом, не может определить на слух мотор транспортника ЛИ-2 от звука мотора «аннушки», на котором соседний аэропорт возит своих пассажиров, красивый пчёлоподобный гул лёгкого чешского «Супер-аэро» от еле доносившегося с огромной высоты комариного жужжания учебно-тренировочного УТИ-4, похожего издалека на истребитель с длинной кабиной на двух пилотов? Это легко может сделать любой из нас. Не сговариваясь, как по команде, вскакиваем мы с лавочек и «шахматного» стола капитана Кухаренко и через калитку, дорогу и открытый проезд, правее аэропорта «Хмельницкий», мимо склада ГСМ, подчиняясь какому-то инстинкту, бежим на взлётку аэродрома, куда, кренясь с крыла на крыло, плюхается большой, коричневой окраски, двухмоторник, который сразу определён знатоками как «Бостон». А к нему со стороны военной части уже мчится «дежурка» с дежурным же офицером, с красной повязкой на рукаве. Этим дежурным по аэродрому был мой отец – старший лейтенант Кузнецов… Самолёт действительно оказался то ли «Бостоном», то ли «Дугласом», что по сути одно и то же, и летела на нём, как выяснилось впоследствии, югославская делегация. В одной из систем самолёта случилась неполадка, и экипаж «Бостона» принял решение – садиться аварийно, к тому же «на брюхо». Выбор, как говорится, пал на грунтовую взлётную полосу нашего аэродрома. Это случилось в воскресенье … Каковы же были последствия этого инцидента – никто не знает. В то счастливое время местных газет я не читал, хотя центральная печать должно быть и писала об этом случае, но «анналы истории» обширны настолько, что найти там сообщение о столь мизерном происшествии – утопия. По словам отца, никто из пассажиров, вроде бы, не пострадал, из экипажа – тоже, но «Бостон» этот был отбуксирован, почему – то, ближе к стоянкам гэвээфовской «епархии», и по нему какое – то время усердно ползали механики гражданского воздушного флота с гаечными ключами в руках, пытаясь, видимо, ввести в строй и реанимировать это заморское чудо, но усилия эти оказались тщетными. Всё закончилось тем, что самолёт закрыли чехлами, забросили, и только ещё одно событие во дворе, через какое – то время, напомнило о нём. Вдруг у ребят в обиходе появилась «стеклянная вата» — красивые тонкие, серебристые волокна, искрящиеся на солнечном свету. Если подкрасться к кому – либо незаметно и также внезапно потереть этой ватой, зажатой между пальцами, незащищенную майкой шею или руку товарища, то на этом месте обязательно покраснеет, затем появится сильное раздражение и зуд, которые трудно чем – либо унять. Как оказалось, старшие ребята уже нанесли визит на стоянку, по сути, брошенного «Бостона» и даже проверили – а что у самолёта под обшивкой ? Там, под кожей «американца», видимо, в качестве утеплителя или изоляционного материала, и была использована «стеклянная вата», долго ходившая по рукам. С тех пор кто – то из ребят откровенно плевал в сторону американского самолётостроения, а кто – то, наоборот, думал о нём только в превосходной степени … Тот, кто никогда не жил в военных городках, рядом со взлётной полосой, наверняка скажет, что жить рядом с аэродромом, на котором четыре или пять дней в неделю полёты и не быть невольным свидетелем происшествий – вряд ли естественно. И я уверен, наверняка, за тысячи налётанных часов они были и у наших отцов – просто мы не знаем о них и от этого как – то спокойней на душе. Ведь это наши отцы, которых мы каждый вечер, чего там греха таить, поджидали у калиток нашего двора. Просто мало они говорили о своей работе, а мы о ней мало спрашивали. Вот идут они, молодые и усталые, с целлулоидными планшетами, поскрипывающими хромовой кожей, небрежно закинутыми за плечи, в рубашках цвета хаки, иногда в тёмных пятнах проступившего пота, и мы знаем – это наши отцы ; значит в полку всё в порядке, и всё будет так, как было всегда …
Комментариев нет:
Отправить комментарий