100 российских звезд и я – гастарбайтер
(Отрывки из книги)
«Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
(Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»)
Вступление
Новый 21 век для меня начался с запоздалой, если не авантюрной, попытки «покорения Москвы». Прибыл навеселе в романтическом угаре зимой 2001 года в Москву, на промерзлый Курский вокзал из теплого Харькова, где я дослужился до главного редактора муниципальной «Городской газеты» и стал едва ли не первым кавказским мигрантом, признанным «Харьковчанином года». Бросил все и укатил. Странное мальчишество во второй половине жизни!
Случайно встретившийся на перроне перед отправлением поезда №20 «Харьков – Москва» депутат горсовета, узнав о моем намерении работать в Москве, удивлено воскликнул: «Тебе это надо? Здравствуй, Жора, Новый век!»
За пятилетку нашего с ним знакомства он так и не запомнил, что я Григорий, а не Георгий, не Жора!
Я хотел ответить депутату, что иногда дорога сама выбирает путника. Но подумал, что эту философскую формулу из восточной поэзии ему не расшифровать, слишком далека она по содержанию от легкомысленного каламбура: «Здравствуй, Жора, Новый век!»
Возможно, именно тогда появился, если не художественный замысел, то помысел честного публицистического повествования, что называется, «своей правды» о себе самом, друзьях, врагах и просто знакомых. Но мне нужно было проделать весь этот путь в Москву и обратно, осмыслить его, чтобы помысел стал все- таки замыслом. Писатель должен быть готовым к исповеди наедине с собой и на глазах у Бога! Впрочем, я был уже испорчен лицемерной журналистикой за двадцать с хвостиком лет работы в газетах, на ТВ. И моя решимость уйти из журналистики в литературу была похожа на бегство с панели в монастырь…
Я научился задавать вопросы, но никогда не утруждал себя поиском ответов на них. Теперь же мне нужно было до всего доходить самому, не рассчитывая на подсказку. А вопросов почти за полвека жизни у меня накопилось много. Особенно беспокоил один из них: что делать, если хочется жить хорошо, а привык – честно?
Я хотел бы назвать свою работу документальной, но не на каждое слово отыщется документальное подтверждение. И потому – публицистическая повесть. Почему – не роман? Оба определения жанра в данном случае годятся. Ибо по масштабности исторического отрезка – роман, по объему произведения – скорее, повесть. А почему книга названа публицистической, не художественной? В ней нет вымышленных персонажей, лихо закрученного авторским воображением сюжета. Только реальные истории и хорошо знакомые мне люди. Знаменитые и не очень известные. Но все они неординарные, иначе я их не помнил бы. Так уж устроена человеческая память – со временем многое стирается, как старые файлы на рабочем столе в ноутбуке. К тому же, я бросил пить, а трезвая самооценка подтолкнула меня к выбору привычно доступного мне жанра публицистики, чтобы не конкурировать с Михаилом Булгаковым и другими русскими классиками – беллетристами.
Михаила Афанасьевича Булгакова, родившегося в 1891 году в Киеве и прожившего сорок лет в двадцатом столетии, мне не довелось изучать на университетском филфаке, как и многих писателей, запрещенных в Советском Союзе. В середине двадцатого века считалось, что будущие филологи – специалисты по вопросам русского языка и литературы должны знать труды в первую очередь классиков марксизма – ленинизма, как семинаристы духовных академий – «Отче наш»! И преподаватели требовали от нас – студентов прославленного, орденоносного и старейшего в Баку вуза (АГУ имени С.М. Кирова) старательного изучения принципов социалистического реализма и творчества главного писателя семидесятых годов – автора «Малой земли» Леонида Ильича Брежнева.
По — настоящему изучать литературу мне пришлось уже спустя годы после окончания университета. Процесс самообразования еще не закончился, да я и не знаю, когда он может закончиться. Это зависит от того, конечна ли наша земная жизнь и что потом? У меня нет ответа на этот вопрос. Я вырос в эпоху воинствующего атеизма, но с ощущением необходимости христианской веры. Безверие пугало бессмысленностью существования. А коммунистическая диктатура, больше, страшила, чем спасала от невежества и фобии. Страх и сейчас живет во мне. И по мере приближения к старости, чувство страха усиливается. Я смотрю на своих постаревших сверстников (на тех, кто еще жив), вспоминаю их молодыми (тех, кого знал в прошлом веке) и страшусь перед неизвестностью, перед тем, что люди называют смертью. Я мало, что понимаю в жизни, ничего не знаю о смерти. Но раньше я задавался вопросом: как жить дальше? А теперь – зачем? В чем смысл земного существования? И что такое человеческая смерть? Разложение тела, которое покинула душа? А если не было души? Я думаю об этом. И мне кажется, что нет шансов найти точные ответы, если их не подскажет сам Творец.
Кто из нас не видел собственную тень? А знаете ли вы, что по одной дошедшей до наших дней легенде Бог сотворил из тени дьявола? Может быть и автор «Мастера и Маргариты» по легендарному примеру создал своего черта Воланда, глядя на свою или чужую тень? Никому кроме Воланда невозможно было вложить в уста чертовское откровение: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер». А я вслед за Воландом задаюсь вопросом: «Зачем же гнаться по следам того, что уже давно окончено?» И отвечаю, как Воланд: «Все будет правильно, на этом построен мир». Мне иногда видятся сны, в которых я и люди вокруг меня такие, какими мы были когда — то, и такие, какими мы стали теперь, как говорится, не первой свежести. «Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» Так или как?
Хочется понять, разобраться во всей этой чертовой жизни и смерти с Божьей помощью! И пусть: «Каждому воздастся по его вере».
«Рукописи не горят…»
Свою первую зиму в Москве я пережил кое — как. Было холодно, голодно, трезво, утомительно, беспросветно тоскливо. Экономил на еде, не пил за свой счет, не курил, если не угощали. Старался подзаработать на рекламных публикациях в «Собеседнике». Ездил, как на работу, в Госдуму на Охотный ряд. Ловил свои шансы в Госдуме и Совете Федерации, общаясь с депутатами, сенаторами, их помощниками, пресс — секретарями, секретаршами, водителями. И накопил на поездку в Харьков, так, чтобы приехать не с пустыми руками. Постоял в очереди за билетами на Курском вокзале. Но передумал, отправил деньги семье через проводника, позвонил своим, предупредил: «Поезд Москва – Харьков, вагон №7, проводник Сергей передаст вам от меня деньги, я ему за эту услугу заплатил, не опаздывайте на вокзал… Я приеду, как только смогу, думаю, что скоро…»
Понимал, что в «Собеседнике» я много не заработаю, да и перспектив у меня в этом издании нет никаких. Юрий Пилипенко не для того берет на работу провинциалов, чтобы они использовали его газету, как трамплин. Это он всех старался использовать с максимальной выгодой для себя. Мне была отведена роль генератора идей коммерческих проектов.
- Писать тебе ничего не нужно, у нас писателей хватает и без тебя, ты нам денег принеси, мы тебя процентами не обидим, — говорил главный редактор.
И я думал, придумывал разные привлекательные для политиков фишки, пытался их, грубо говоря, впихнуть и при этом не продешевить, иногда мне это удавалось. Особенно повезло на выборах 2002 года. Познакомился с милой интеллектуалкой с толстой книгой в руках в холле Госдумы. Она читала «Психологию лжи» Пола Экмана. Я знал этого автора, читал его книги. И одной произнесенной мной вслух цитаты было достаточно, чтобы я ей стал интересен. Не зря говорят, женщины любят ушами. Уж и не знаю, уместно ли в данном случае слово «любовь», но денег я благодаря моей новой знакомой заработал немало. Она оказалась пресс — секретарем известного и влиятельного российского политика, депутата Госдумы Геннадия Райкова. Райков выступил в качестве автора персонифицированной рубрики в «Собеседнике» с серией актуальных на тот момент аналитических статей, подготовленных нашей редакцией, на основе оплаты по рекламным расценкам. Все были довольны – и я, и редактор, и депутат, и его миловидная молодая помощница Светлана Разворотнева – почитательница Пола Экмана, Фрейда, Джойса, любящая в мужчинах, по ее словам: «красоту ума».
- Я сама собираюсь написать книгу, о российских политиках, я многих знаю лично, боюсь только, что они на меня обидятся, если все честно напишу, — призналась мне однажды Светлана. Мы пили кофе в пресс — центре, общались, как друзья. Она неожиданно меня спросила:
— Мужчины способны в принципе на дружбу с женщиной?
Я ответил:
- У меня лично есть друзья женского пола с юных лет.
Это ее обрадовало, как мне показалось.
- Значит, мы могли бы дружить?
— Мне кажется, мы уже стали друзьями, Светлана!
Она улыбнулась, покраснела, полушепотом произнесла:
- А с кем вы еще дружите из женщин, я их знаю?
Это было похоже на ревность, хотя странно было бы ревновать меня чужой женщине, не снимающей с безымянного пальца обручального кольца. Но кто из мужчин способен разгадать тайные мысли женщины?
- У меня в Москве есть друзья юности, в том числе и подруга, однокурсница. Но мы не виделись четверть века. Хочу позвонить, но не решаюсь, не знаю, что и сказать, нужен ли я им? Говорят, когда старые друзья добиваются успеха, с ними надо знакомиться заново.
Она ничего не ответила. Только подняла брови, словно хотела сказать: а ты меня опять удивил, я этого не знала, не читала…
В тот день я, как мне показалось, вырос в глазах Светланы до уровня личности, достойной ее близкой дружбы. Но проверять не стал. У меня были другие планы на ближайшее время.
Поехал на «Чистые пруды» в редакцию «Новой газеты». Встретился со своей однокурсницей Галиной Мурсалиевой. Мы дружили, когда она была еще Галиной Бадаловой, училась в университете, работала в газете «Молодежь Азербайджана». Это было в конце семидесятых. А в начале восьмидесятых годов она вышла замуж за журналиста из республиканской партийной газеты «Вышка» Азера Мурсалиева и уехала с ним в Москву. Я потерял ее из вида в период где — то между Московской Олимпиадой 1980 года и перестройкой Горбачева. Позвонил вчера, сказал, что я в Москве, договорился о встрече…
Галина встретила меня кокетливо:
- А ты стал привлекательнее, чем был в юности. Ты нашел средство омоложения? Я тоже хочу!
— Тебе грех жаловаться! Стройная, молодая, красивая!
— А врать нехорошо! Я могу подумать, что тебе от меня что — то нужно.
- Я знал, что ты так и подумаешь. Но никакой корысти у меня нет, помощь не требуется, у меня все в порядке.
-Ты давно в Москве? Мне говорили, что ты, вроде, в Харькове. А как твоя мама? Как семья?
Так знакомые на улице спрашивают «как дела?» вовсе не для того, чтобы услышать подробный ответ.
— Может, пройдемся, если у тебя есть время, Гала?
Она взяла свою сумку, мы вышли на улицу. Она все также слегка сутулилась, как в юности, была немного напряжена, словно ее что — то беспокоило. Шел моросящий дождь. Я вспомнил стихи одного знакомого поэта, прочитал их вслух:
- Не надо беспокоить волосы, отбрасывая их назад, они, как дождевые полосы исполосовывают взгляд…
Она спросила:
- Чьи это стихи? Что — то знакомое…
— Помнишь Дмитрия Дадашидзе в Баку, он был немного влюблен в тебя, разве не так?
- Ну и память у тебя! Я не помню, что делала вчера, а ты вопросики задаешь из давно минувших дней…
- Тебе неприятно вспоминать прошлое?
— Смотря, что вспоминать. Но уж точно – не Диму Дадашидзе и не его брата Илью. Да и вообще, к чему эти воспоминания? После всех этих событий, после того, что произошло в Баку в 1990 году…
- Ты говоришь об армянских погромах? Я уехал на два года раньше. Но и тогда после резни в Сумгаите было ясно, что и в Баку что — то произойдет рано или поздно.
Я подарил ей свою книгу «Нвер, или Записки беженца». Она посмотрела на обложку и сунула ее в сумку.
- Ты пишешь прозу? А я написала одну повесть на первом курсе, на том и остановилась, как — то не получилось тогда ее опубликовать…
— Рукописи не горят…
- Это у классиков они не горят, а у нас простых смертных – горят за милую душу. Вовремя не подсуетился, не опубликовал, пролетел мимо кассы…
— Деньги – не главное.
Гала остановилась, посмотрела на меня, округлив свои большие карие глаза, рассмеялась: — Нет, но ты, как ребенок, мои дети и те знают, что почем! А что тогда главное? Ладно бы я это сказала, у меня муж есть, мой Азик хорошо зарабатывает, кстати, он стал главным редактором «Коммерсанта», это я хвастаюсь!
— Поздравляю! Я с твоим мужем был знаком в Баку, хотя мы мало общались…
— Ты и с другими ребятами не очень сошелся, или я ошибаюсь?
— Кого ты имеешь в виду?
— Алексея Ганелина, он сейчас главный редактор «Комсомолки»… Рустам Арифджанов далеко пошел, он дружил с покойным Артемом Боровиком, стал главным редактором газеты «Версии», ведет программу на канале ТВЦ, преподает на журфаке, мои дети пошли на факультет журналистики, а куда еще? Помнишь мою старшую сестру Таню? Ты еще когда — то хотел познакомить ее со своим другом в Баку? Ее дети учатся в Москве, а сестру я никак не могу перетащить сюда. Квартирный вопрос – самый сложный в Москве! Со времен Булгакова ничего не изменилось…
Мы зашли в кафе, выпили по чашке кофе, перемыли косточки всем давним знакомым, каких успели вспомнить.
- Последняя жена Рустама моложе его дочери от первого брака. Помнишь его первую жену, ее Светлана зовут, смазливая такая была татарка?
- Я помню и стихи, которые он ей посвятил: «Почему ты такая? Небо серое, серое, серое. Ты, как та лотерея, у которой не сходится серия…» Ты еще тогда сказала, что Рустам будет прожигать жизнь.
- Я так сказала? Странно. И этих стихов я не помню. Твои стихи помню, переводы азербайджанских поэтов, это для тебя тогда был хороший бизнес…
— А ты тогда не говорила столько о деньгах…
— В Москве нельзя не думать о деньгах, здесь надо много зарабатывать, чтобы иметь крышу над головой и нормально жить.
- Много – это сколько? Я зарабатываю немного, но еще умудряюсь часть денег отправлять домой в Харьков.
Она вытянула губы, как — то смутилась, спросила:
— Я могу тебе чем — то помочь? Я говорила после твоего звонка с ребятами, они, честно говоря, без энтузиазма восприняли твой приезд в Москву.
- А мне от них ничего не надо, я на них и не рассчитываю…
— Ну, ладно. Мне надо идти. Звони, не пропадай.
Она встала, ушла, а я заказал себе рюмку водки, чтобы развеять тоску. Это так по — русски, а я ведь всегда считал себя русским по менталитету…
Вспомнилось давнее: «Сам я не русский, но только Россия мне ближе, так уж случилось, из русской культуры я вышел…»
Я шел под дождем, повторяя прилепившиеся чужие строчки: «Не надо беспокоить волосы, отбрасывая их назад, они как дождевые полосы, исполосовывают взгляд…»
Мне казалось, я слышал голос Воланда и сам черт мне говорил: «Рукописи не горят…»
«Знай наших!»
Лето выдалось жарким в прямом и переносном смысле. Москвичи уезжали на курорты. А таким, как я, нужно было работать и за себя, и за отпускников. На ТВЦ никаких приезжих сотрудников и не было, если не считать из ближнего Подмосковья. Я же для всех был загадкой, для всего коллектива редакции информационных программ, куда я был переведен на работу из газеты «Версты» приказом президента канала. Ходили слухи, что я родственник Олега Максимовича Попцова. Кто — то распространял небылицы обо мне. Я сам слышал одну невероятную историю в курилке, когда меня мало кто знал в лицо. Одна дама средних лет не без пафоса рассказывала с сигаретой в мундштуке:
- Попцов в Москву родственника своего привез из Харькова, в газету взял, теперь к нам в редакцию переводит. Скоро главным назначит, наверно. И будет у нас новый шеф из Харькова, представляете? Говорят, его сразу политическим обозревателем берут. Вот Андрей Стуруа и Александр Самылин «обрадуются», один – профессор, другой двадцать лет собкором отпахал, а тут какой — то выскочка из Харькова…
Молодая женщина в джинсах, выпустив дым колечками изо рта, осторожно поинтересовалась:
-Так он — таки из наших, так пусть работает, я вас умоляю, он точно из Харькова, не из Хайфы?
Девушка расхохоталась. Дама постарше огляделась по сторонам, как заговорщица в целях конспирации, сделала долгую затяжку, выдохнула струйку табачного дыма, откашлялась в кулак, взволновано сказала:
- Я слышала, что этот новенький может быть внебрачным сыном нашего босса, а что? Попцов – ходок еще тот, все это знают! Он в этом деле Познера переплюнул…
— А Познер что, тоже — таки, что ли – ходок? Порядочных евреев уже — таки в Москве не осталось? А Кобзон?
— За Кобзона врать не буду, не знаю, но он в молодости на Людмиле Гурченко был женат. Она в Москву из Харькова приехала…А мне подруга рассказала, она дама известная в шоу — бизнесе, что Кобзон ездил недавно в Харьков поддерживать на выборах в украинский парламент какого — то тамошнего бизнесмена Александра Фельдмана…Не исключено, что этот Фельдман станет скоро московским бизнесменом с помощью Кобзона, говорят Йосиф Давыдович ему предлагал свою помощь, а Кобзон все может! Так что мало нам своих олигархов, будет и харьковский – Фельдман…
— И чего им всем в Харькове — таки не сидится? Едут и едут, одних только артистов сколько понаехало из Харькова! «Интер – девочка» и та из Харькова, эта, как ее, Елена Яковлева, она теперь в сериалах снимается…
Этот женский треп в курилке, как ни странно, подсказал мне тему документального фильма о Людмиле Гурченко. Я как — то сразу определился и с названием, и с сюжетом. Оставалось лишь написать сценарий и предложить. Вот только кому? Не самому же Попцову, вряд ли это этично. Я видел — то президента канала всего пару раз, когда он сам меня вызывал.
Офис ТВЦ располагался в отдельно стоящем особняке неподалеку от метро «Павелецкая», а не в Останкино как я почему — то раньше думал. В останкинской башне лишь озвучивались, монтировались некоторые программы, фильмы производства канала ТВ «Центр».
В первую свою рабочую неделю я просиживал в редакции за компьютером, занимался текучкой, подготовкой новостных сюжетов и не поднимался выше второго этажа. А когда поднялся на третий этаж, увидел табличку на двери одного из кабинетов: «Главный редактор специальных репортажей и документальных фильмов Михаил Борисович Дегтярь».
Я сразу подумал, что это тот самый Миша Дегтярь, приехавший около триддцати лет назад в Баку на работу…
Мы познакомились с ним в редакции «Молодежки». Он писал заметки, как нештатный корреспондент, работая на железной дороге по вузовскому распределению. Дегтярь мне запомнился молодым, бледным, худым, с впалыми щеками, уставшим, бедно одетым, но не унывающим и целеустремленным.
Михаил быстро стал своим в нашей редакции, где тогда происходила смена поколений. Пришли молодые ребята, у которых было много творческих идей, желания самореализации. Это совпало и с настроением Дегтяря. Михаил влился в нашу молодежную компанию, стал ее частью, особенно подружился с Григорием Гурвичем, ставшим через несколько лет известным театральным режиссером в Москве, многие помнят его постановки в созданном Гурвичем московском камерном театре «У камина»…
Когда я решился открыть редакторскую дверь и войти, Михаил Борисович Дегтярь спросил:
— Вы ко мне? Это ты, Жора, Георгий? Откуда?
— Я не Жора, не Георгий, я Григорий, но все равно приятно, что ты меня узнал, Михаил, Михаил Борисович, ты ведь теперь главный редактор, я должен соблюдать субординацию…
— А ты что у нас работаешь? Кем? Почему не знаю?
— Я работаю в другой редакции, меня Попцов на телевидение пригласил из газеты «Версты», я там руководил отделом политики…
- Попцов на телевидение не каждого приглашает, значит, ты это заслужил. И как тебе у нас работается? Кофе выпьешь? Я скажу, чтобы принесли…
— Спасибо, я к тебе по делу, с предложением. Хочу снять документальный фильм о Клавдии Шульженко, она из Харькова, и я много лет живу, прожил в Харькове, у меня там семья, квартира, я все там знаю…
— Хорошо, пиши сценарий, посмотрим…
Через месяц я принес Михаилу текст. Он прочитал. Сказал:
- Название подходящее «Синий платочек», но сценарий надо серьезно дорабатывать. Я готов помочь, замысел интересный, но боюсь, ты один не справишься. У тебя нет опыта сценариста, ты ведь и не сценарист вовсе по образованию. Я окончил ВГИК, сценарный факультет, но и у меня не всегда все получается. А хочешь, снимем фильм вместе, в соавторстве?
— Это было бы здорово, спасибо, конечно! Я не рискнул тебе предложить. Ты – известный кинодокументалист, телеакадемик, лауреат ТЭФФИ. Для меня честь быть твоим соавтором.
- Вот и договорились, начинаем работать, с начальством я сам все улажу, поговорю с Попцовым, думаю, он нас поддержит.
Попцов поддержал. Мы сняли фильм «Синий платочек», а после премьерного показа на ТВЦ, я прочитал в «Собеседнике» восторженную заметку о себе под рубрикой «Знай наших!»
«В мальчишестве мечтают о вершинах…»
Я и не думал, что окажусь в Москве за накрытым столом в звездной компании известных людей. Да еще и произнесу тост за здоровье именинника Михаила Дегтяря. Пятидесятилетний юбилей Михаил отметил в Центральном доме журналистов (ЦДЖ). Среди близких ему людей – родственников и приглашенных друзей, приятелей, нужных знакомых, коллег по работе. Набралось около ста человек. Тамадой юбиляр назначил Рустама Арифджанова. И он старался вести застолье в лучших кавказских традициях, проявляя максимум внимания к каждому, кто желал высказаться, поздравить «виновника» торжества. Желающих было достаточно. Первым взял слово Попцов, сидевший за столиком рядом с Познером. Владимир Владимирович выглядел более напряженным, чем обычно на экране. Сидевшие возле меня сотрудники Дегтяря перешептывались. До меня долетели обрывки фраз:
- Старики – «заклятые» друзья, Познер надулся, глядя снизу вверх на стоящего с бокалом вина Попцова…
— Ничего, придет его черед поздравлять, встанет и посмотрит на Попцова сверху вниз…
Познер, дождавшись своей очереди, налил себе рюмку водки, встал и сказал:
- С Михаилом Борисовичем Дегтярем мы были вместе в командировке, ехали в одном купе. У него есть замечательное качество, он не храпит. А что это означает? У него чистая совесть, он может спать спокойно. Чего я всем желаю! А юбиляру – новых интересных дорог, ведь он репортер с большой буквы, репортеру нельзя останавливаться, нужно идти вперед…
Было еще несколько тостов, перед тем, как народ пустился в пляс под живой звук московской поп — группы. А мы с тамадой и юбиляром выпили в узком кругу, вспомнив город на берегу Каспия семидесятых годов, нашу юность в «Молодежке», капустники Гриши Гурвича, КВН…
Юбиляр заметил:
- А я оказывается на несколько лет старше вас, друзья мои! Вам еще только будет пятьдесят через два – три года…
- А я жил в Москве по соседству с Юлием Гусманом – вдруг не без гордости сообщил нам Рустам.
- А я брал интервью у Максуда Ибрагимбекова, он подарил мне книгу с дарственной надписью: «… моему младшему собрату по перу…» И с Поладом Бюль — Бюлем я был знаком…» — неожиданно для себя включился в разговор я.
- А я потерял лучшего друга в Москве – Гришу Гурвича… Гриша помог мне купить квартиру, одолжил денег много лет назад, когда я скитался по чужим углам, по съемным комнатам, квартирам… Москва слезам не верит, но, ребята, ох, и трудно жил я, как бомж в Москве без крыши над головой… Давайте, не чокаясь, за Гришу Гурвича и пусть он знает там, что мы его помним…
Когда гости опять заняли свои места за столом, тамада торжественно объявил:
- Слово предоставляется нашему другу юности, то есть, другу нашей юности…
Тамада назвал мое имя. Я прочитал свои старые юношеские стихи, воспринятые всеми, как уместный тост:
- В мальчишестве мечтают о вершинах, ни в чем не признавая середины, и счастье, если первые седины, не убивают мальчиков в мужчинах!
Мне аплодировали за разными столиками. А чей — то женский голос восклицал:
- Прелестно сказано! Похоже на Расула Гамзатова или на Омара Хаяма!
— Это не Гамзатов, не Хаям, это наш Георгий, наш Жора…Браво, Жора! — воскликнула пышногрудая дама из отдела кадров ТВЦ, сверкая бриллиантовыми серьгами в ушах и кольцами на пальцах.
Я не возражал, не пытался объяснить, что, я не Жора. В конце концов, какая разница, как меня называют посторонние люди, кем они меня считают, что обо мне думают. Не все ли равно? Лишь бы жить мне не мешали!
А больше всего меня радовало, что я находил свои собственные слова для выражения мыслей и чувств, переполнявших меня, и мне не нужны были для этого цитаты из лексикона какого — то книжного черта со странным именем Воланд…
Мне казалось, что пришло время, когда мир готов услышать меня, мой собственный голос и мне уже есть, что сказать людям. Что — то важное для меня, для всех. Я не мог сформулировать, что именно собирался сказать, но чувствовал, что обязательно скажу, а иначе – зачем все это было нужно, зачем и кому я нужен? И разве бывает так, что все бессмысленно, что все – пустое? Нет, так не может быть, не должно быть. Все имеет свой смысл, свое предназначение: и жизнь, и любовь, и страсти, и преодоление, и борьба, и смерть.
И есть вера, и тайное знание, что скрыто от живущих на земле людей. И есть смысл…
100 российских звезд и я – гастарбайтер
Я чувствовал себя звездочетом на приеме у мэра Москвы Юрия Лужкова. Смотрел по сторонам, пялился на известные лица, как в телевизор. Сидел за своим столиком на банкете, считал московских звезд и думал «про себя»: «Светлана Сорокина пришла одна, она была когда — то подругой Миши Дегтяря… Два Киселева – Евгений и Дмитрий, но врозь… Кара — Мурза стоит, как памятник самому себе в гордом одиночестве, ему бы еще голубей на голову… Десять… 100 вместе с Генрихом Боровиком…»
Мне дал пригласительный на этот вечер московского бомонда давний знакомый, бывший бакинец Стас Оганян, работавший в пресс — центре правительства Москвы. Я пришел к нему по другому поводу: мне нужно было попасть на прием к заместителю мэра, не хотел действовать через Дегтяря, речь шла о моем очередном проекте, нужна была финансовая поддержка.
- Какой разговор? Помогу, Жора — джан, мы же с тобой бакинцы, армяне… Георгий, а Рустам Арифджанов, Алексей Ганелин тебе не помогают? Вы же были друзьями… Они высоко взлетели, один редактор в «Комсомолке», другой – шеф в «Совершенно секретно»… А было время, когда я помогал Арифджанову, ты знал об этом, Жора?
— Это такая древняя армянская традиция помогать татарам со времен Золотой орды, ты знал об этом, Стас?
Он улыбнулся, но шутку не понял, обиделся:
— Не веришь, Жора? Я старше вас с Рустамом. Когда я в «Молодежке» с Рафиком Гусейновым работал, Рафик еще не был редактором, мы с ним были на равных, это потом он отучился в Москве, вернулся главным редактором, вас всех молодых набрал, а меня рекомендовал в «Комсомолку»… Рафик в «Труде» трудится, а я – как видишь, Жора… Возьми пригласительный на вечер для прессы у мэра, там будет и сам шеф, и все его замы…
Я взял приглашение, не стал напоминать Стасу, как меня зовут, подумалось: «Жора – так Жора, мне все равно, а людям, наверно, приятно называть меня Жорой, раз они все называют…»
Поговорить с замом Лужкова на вечере не удавалось. Людмила Швецова (мне сказали, что она родом из Харькова, что она хвалила наш фильм «Синий платочек» о Клавдии Шульженко) сидела за столиком перед сценой, где выступали артисты, между Генрихом Боровиком и Юрием Лужковым. Неудобно было подходить к ней, да и не возникало подходящего момента. Вот если бы она вышла в холл, где перманентно курили, общались звездные гости – дамы в вечерних дизайнерских нарядах, господа – бывшие товарищи в костюмах, галстуках, бабочках. Я был одет в светлый свитер, привлекая внимание, как «белая ворона».
Лужков долго произносил пламенную речь в своем напористом стиле, давил на русский патриотизм, не забыв упомянуть о соотечественниках в ближнем зарубежье, их судьбе после распада Союза и закончил, как обычно Украиной и Крымом с «…городом русской флотской славы Севастополем…» Вывод из спича Лужкова напрашивался один: Украина – братская страна, но Хрущев, отдав ей Крым, погорячился…
- Слава России, слава союзу славян – россиян, украинцев, белорусов! – провозгласил Лужков.
- России нужен собиратель исконных земель, как Петр 1… — кто — то из депутатов Моссовета поддержал мэра и развил его мысль.
Потом Лужков, его замы, депутаты вручали награды отличившимся журналистам и артистам: грамоты, подарки, денежные премии. Я не ожидал, что окажусь в числе награжденных гостей. А когда получал деньги в конверте, глянул на стоящего под сценой Стаса Оганяна. Он мне подмигнул, подняв к верху большой палец в знак одобрения и дружеского расположения, точно хотел сказать: а ты сомневался, что я помогаю своим землякам, вот видишь, я и тебе помог, как когда — то твоему другу Рустаму Арифджанову, причем тут Золотая орда?
Я подошел к Стасу, поблагодарил его. Он ответил:
— Я добро помню. Помнишь, ты помог мне в Армении много лет назад? Теперь я вернул тебе должок, не люблю быть должным.
Мы вышли в холл, он угостил меня армянскими сигаретами «Салют», спросил:
— Жора, когда ты последний раз был в Армении? Как там, в Спитаке, Ленинакане, дома отстроили после землетрясения? А помнишь фестиваль «Друзья встречаются в Ленинакане»? Я написал об этом в «Известиях», и о тебе упомянуть не забыл, как о первом собкоре газеты «Голос Армении» в зоне бедствия, ты читал?
— Нет, тогда не до газет было… Ты ведь приехал на неделю в Ленинакан, его потом опять в Гюмри переименовали… Так вот, ты приехал в командировку и уехал в Москву, а я на стройке среди развалин жил и работал почти три года, потом надо было что — то решать, когда стало ясно, что обустроиться с семьей в Армении шансов мало. Слишком много было бездомных: беженцев из Азербайджана, пострадавших от землетрясения…
— Да, Жора – джан, такое у нас «армянское счастье», то геноцид, то стихийные бедствия, словно мы чем — то Бога прогневили…
К нам подошел смешной человек маленького роста с длинным носом. Я его сразу узнал. Это был Карен Аванесян из телетеатра «Кривое зеркало» еще одного известного бакинца армянской национальности народного артиста СССР Евгения Петросяна.
- Стасик, дорогой, познакомь нас с твоим товарищем, вижу, что он тоже наш человек…
Мы познакомились, я назвал свое имя, но он, как многие другие, стал называть меня Георгием, Жорой. А когда я попытался его поправить, он взял меня под локоть и философски заметил:
— Я конечно шут гороховый, несерьезный человек, комик, но я знаю, что имена требуют серьезного к себе отношения, они влияют на судьбу… Георгий мне нравится больше, чем Григорий… Позволь мне тебя так называть… Григорий – это имя у меня ассоциируется с нечистой силой, с разрушением, трагедией, с Распутиным, Котовским…
— С певцом Лепсом не ассоциируется, Карен — джан? — иронично уточнил Стас.
Карен не ответил, за ним пришел администратор, сообщил: «Ваш выход на сцену через один номер, сразу после Ирины Аллегровой».
Мы вернулись в зал на свои места, я сидел за столиком с неизвестными мне гостями из регионов России, их было трое немолодых людей неславянской внешности – то ли корейцев, то ли нанайцев. Они много пили, громко разговаривали, стараясь перекричать выступавших на подмостках артистов.
«Императрица» российской эстрады оказалась ненастоящей. Это заметила и подвыпившая троица за моим столиком.
- Для сельской местности сойдет, а так – нет… — отозвался один из провинциалов о пении под фонограмму «фальшивой Аллегровой»
— У нее зубы не как у звезды, посмотрите на ее зубы – они же не натуральные, не чисто белые, я знаю, какие должны быть зубы у звезд – из фарфора, белоснежные, один к одному… — воскликнул другой.
Третий только всех успокаивал и повторял, глупо улыбаясь, как тихий алкаш с рюмкой «Русского стандарта»:
- Пусть поет девушка, ну и что ж, что не Аллегрова, зато у нее сиськи красивые и ноги длинные, а попка, как курдюк молодой овцы…
«Ирина Аллегрова» оказалась Раей из Одессы. За два года в Москве она успела понять, что лучше иметь не очень авторитетного продюсера, чем сутенера в авторитете…
Мы с Раей выпили, обменялись телефонами и ее увел мой новый приятель Карен Аванесян, сказав мне на прощание:
- Жора, не обижайся, цавет танем, я обещал Рае познакомить ее с настоящей «императрицей Аллегровой», Ирина – моя хорошая подруга, мы часто с ней ездим на гастроли, я тебе, как брат, как армянин армянину скажу – цавет танем…
-Что такое цавет танем, мальчики? — спросила Рая.
- Возьму твою боль! — перевел я с армянского языка.
Рая удалилась, оставив тонкий запах французских духов. А на сцене зажигали звезды, одна ярче другой…
Я вынул свою премию из конверта, пересчитал рубли, обрадовался, что смогу поехать домой к семье на выходные с приличной суммой, это для московских звезд 1000 долларов – ничего. А для харьковского гастарбайтера в Москве 30 000 российских рублей – большие деньги! Вспомнилось из «Мастера и Маргариты»: «Это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег».
В этот вечер мне не смогли испортить настроение даже нетрезвые люди за моим столиком. Я просто с ними выпил, чтобы лучше понимать их состояние. Потом я покурил в холле и познакомился с одним из награжденных журналистов. Оказалось, что он человек довольно известный в Москве. Лауреат всевозможных профессиональных премий, мэтр скандально известного издания «МК» по фамилии Минкин.
Александр Викторович Минкин сделал имя, по утверждению многих коллег, благодаря своим связям со спецслужбами. Прослыл борцом с коррупцией, публикуя разоблачительные статьи в жанре журналистского расследования. Но больше всего, как выяснилось, Минкин гордится успехами своего ученика Александра Хинштейна.
— Я был наставником Саши Хинштейна, он стал политиком, талантливый молодой человек, большому кораблю… — говорил мне Минкин.
А я думал о том, что и Москва не так велика, как это кажется недавно прибывшим. Со временем живется в мегаполисе, как в провинции, где все друг друга знают. И если лично не пересекались, то уж слышали друг о друге наверняка. Я слышал не раз о молодом депутате Хинштейне от разных московских знакомых. Ему обо мне могли сказать мои друзья – родители его жены Юли. Сама Юля меня вряд ли помнит, я приезжал к ним в гости, когда она была маленькой девочкой, а вот ее мама Анжела вполне могла рассказать своему зятю обо мне, если, конечно, к слову пришлось ей вспомнить о старом друге семьи Федотовых…
Подумалось, что обязательно нужно позвонить Диме Федотову, Анжеле, заехать в гости. Я помнил, как приезжал на метро на станцию «1905 года», потом – пару остановок на автобусе…
Встречали меня Федотовы тепло, рассказывали о московской жизни, предлагали помочь с переездом. Но мне нравилось до перестройки Горбачева жить в солнечном городе на берегу Каспия, не хотелось никуда уезжать, кто ж тогда знал, что придется…
Я все — таки не удержался и напился с Минкиным. Домой, если служебное жилье «элитного гастарбайтера», как меня называли за глаза московские аборигены на работе, можно назвать домом, я добрался «на автопилоте». С удостоверением политического обозревателя федерального телеканала люди в форме в столице не страшны. Но с бодуна просыпаться поутру одинаково отвратительно в любой койке. А вспоминать вчерашний вечер и описывать его без негативных эмоций невозможно. Поэтому и публикация моя в журнале «Журналист» получилась с критическим запалом. Под хлестким заголовком «Пресса на балу или баловство под прессом»» я раскритиковал всех и все. Вот что я писал о приеме у мэра Лужкова: «Нацеленные камеры, наведенные фотообъективы, включенные диктофоны способны зажать, словно под прессом, даже самую раскрепощенную публику. Журналистский бомонд — народ особый. Но и акулам пера трудно порой отвлечься от мысли, что каждое их слово, каждый жест, возможно, фиксируется и тиражируется в самый неподходящий момент, когда расслабился. Имидж, как известно, дороже денег. Потому что имидж – это большие деньги. Бал российской прессы стал своеобразным маскарадом эфирных звезд, где масками служили имиджи или образы узнаваемых всенародно любимых лиц. Потребовалось не меньше доброго десятка тостов, прежде чем публичные люди побаловали себя танцами. А в остальном никаких вольностей: привычно серьезный Кара-Мурза, к примеру, так и не улыбнулся за весь долгий вечер. Зато не скупился на улыбки и дружеские приветствия широко известный пресс-секретарь столичного мэра дипломатичный Цой, Имидж — все, или почти все.
Не забыли о нем и политики, приглашенные на бал. Юрий Лужков в очередной раз продемонстрировал коммуникабельность на грани фамильярности с творческой элитой. Но и это имиджу не повредит: журналистская братия — не братва. Да и сам Юрий Михайлович причислен к сообществу летописцев: не без гордости сообщил он в своем темпераментном спиче о том, что самолично написал и издал книгу о Москве и москвичах. А всякие разговоры о том, сам или не сам написал, я даже на эту тему говорить не хочу. Считаю оскорбительными, заявил мэр, к которому, надо полагать, журналисты могут теперь обращаться, как к своему коллеге.
Геннадий Селезнев, председательствующий в Госдуме, новой книжкой не порадовал, но его и без того журналисты давно считают своим человеком. Экс-редактор «Комсомолки» Г. Селезнев постарался в очередной раз показать, что парламентское кресло его не испортило, не отдалило от бывших коллег. Наконец-то из круга депутатов я попал в круг журналистов, сказал он, выступая на открытии бала. Похоже, что говорил спикер искренне. И для имиджа опять-таки не во вред.
Что до официальной церемонии раздачи слонов, то без ложки дегтя не обошлось. Вскоре выяснилось, что не все лауреаты присутствовали в зале, за празднично накрытыми столами. Не смогли приехать на награждение патриархи: Егор Яковлев, Ясен Засурский, Александр Бовин. В самой тяжеловесной номинации «Легенда российской журналистики» награду удалось вручить одному Генриху Боровику. Он получил за двоих: за себя и за сына, Артема Боровика.
Чужими на этом празднике оказались, к сожалению, молодые журналисты, чьи имена пока не на слуху. Но это дело будущего. Конечно, важно поддержать творческого одаренного человека в начале пути. Увы, этого не случилось. Возможно, организаторы решили, что само приглашение на бал прессы молодых начинающих журналистов уже поощрение. Думаю, профессиональная награда и пригласительный билет — вещи разные, неоднозначные. А может быть, организовать молодежную лигу и вручать аналогичные «Золотые перья» в молодежной возрастной категории отдельно, как в спорте? Ведь если имидж — все, то зарабатывать его надо смолоду».
Заметка не понравилась чиновникам мэрии, мне позвонил Стас Оганян, на повышенных тонах объяснил мне, что мы с ним больше не друзья, и что я должен забыть его номер телефона. Я не обиделся, я помнил слова Михаила Булгакова: «Люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
(Отрывки из книги)
«Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
(Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»)
Вступление
Новый 21 век для меня начался с запоздалой, если не авантюрной, попытки «покорения Москвы». Прибыл навеселе в романтическом угаре зимой 2001 года в Москву, на промерзлый Курский вокзал из теплого Харькова, где я дослужился до главного редактора муниципальной «Городской газеты» и стал едва ли не первым кавказским мигрантом, признанным «Харьковчанином года». Бросил все и укатил. Странное мальчишество во второй половине жизни!
Случайно встретившийся на перроне перед отправлением поезда №20 «Харьков – Москва» депутат горсовета, узнав о моем намерении работать в Москве, удивлено воскликнул: «Тебе это надо? Здравствуй, Жора, Новый век!»
За пятилетку нашего с ним знакомства он так и не запомнил, что я Григорий, а не Георгий, не Жора!
Я хотел ответить депутату, что иногда дорога сама выбирает путника. Но подумал, что эту философскую формулу из восточной поэзии ему не расшифровать, слишком далека она по содержанию от легкомысленного каламбура: «Здравствуй, Жора, Новый век!»
Возможно, именно тогда появился, если не художественный замысел, то помысел честного публицистического повествования, что называется, «своей правды» о себе самом, друзьях, врагах и просто знакомых. Но мне нужно было проделать весь этот путь в Москву и обратно, осмыслить его, чтобы помысел стал все- таки замыслом. Писатель должен быть готовым к исповеди наедине с собой и на глазах у Бога! Впрочем, я был уже испорчен лицемерной журналистикой за двадцать с хвостиком лет работы в газетах, на ТВ. И моя решимость уйти из журналистики в литературу была похожа на бегство с панели в монастырь…
Я научился задавать вопросы, но никогда не утруждал себя поиском ответов на них. Теперь же мне нужно было до всего доходить самому, не рассчитывая на подсказку. А вопросов почти за полвека жизни у меня накопилось много. Особенно беспокоил один из них: что делать, если хочется жить хорошо, а привык – честно?
Я хотел бы назвать свою работу документальной, но не на каждое слово отыщется документальное подтверждение. И потому – публицистическая повесть. Почему – не роман? Оба определения жанра в данном случае годятся. Ибо по масштабности исторического отрезка – роман, по объему произведения – скорее, повесть. А почему книга названа публицистической, не художественной? В ней нет вымышленных персонажей, лихо закрученного авторским воображением сюжета. Только реальные истории и хорошо знакомые мне люди. Знаменитые и не очень известные. Но все они неординарные, иначе я их не помнил бы. Так уж устроена человеческая память – со временем многое стирается, как старые файлы на рабочем столе в ноутбуке. К тому же, я бросил пить, а трезвая самооценка подтолкнула меня к выбору привычно доступного мне жанра публицистики, чтобы не конкурировать с Михаилом Булгаковым и другими русскими классиками – беллетристами.
Михаила Афанасьевича Булгакова, родившегося в 1891 году в Киеве и прожившего сорок лет в двадцатом столетии, мне не довелось изучать на университетском филфаке, как и многих писателей, запрещенных в Советском Союзе. В середине двадцатого века считалось, что будущие филологи – специалисты по вопросам русского языка и литературы должны знать труды в первую очередь классиков марксизма – ленинизма, как семинаристы духовных академий – «Отче наш»! И преподаватели требовали от нас – студентов прославленного, орденоносного и старейшего в Баку вуза (АГУ имени С.М. Кирова) старательного изучения принципов социалистического реализма и творчества главного писателя семидесятых годов – автора «Малой земли» Леонида Ильича Брежнева.
По — настоящему изучать литературу мне пришлось уже спустя годы после окончания университета. Процесс самообразования еще не закончился, да я и не знаю, когда он может закончиться. Это зависит от того, конечна ли наша земная жизнь и что потом? У меня нет ответа на этот вопрос. Я вырос в эпоху воинствующего атеизма, но с ощущением необходимости христианской веры. Безверие пугало бессмысленностью существования. А коммунистическая диктатура, больше, страшила, чем спасала от невежества и фобии. Страх и сейчас живет во мне. И по мере приближения к старости, чувство страха усиливается. Я смотрю на своих постаревших сверстников (на тех, кто еще жив), вспоминаю их молодыми (тех, кого знал в прошлом веке) и страшусь перед неизвестностью, перед тем, что люди называют смертью. Я мало, что понимаю в жизни, ничего не знаю о смерти. Но раньше я задавался вопросом: как жить дальше? А теперь – зачем? В чем смысл земного существования? И что такое человеческая смерть? Разложение тела, которое покинула душа? А если не было души? Я думаю об этом. И мне кажется, что нет шансов найти точные ответы, если их не подскажет сам Творец.
Кто из нас не видел собственную тень? А знаете ли вы, что по одной дошедшей до наших дней легенде Бог сотворил из тени дьявола? Может быть и автор «Мастера и Маргариты» по легендарному примеру создал своего черта Воланда, глядя на свою или чужую тень? Никому кроме Воланда невозможно было вложить в уста чертовское откровение: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер». А я вслед за Воландом задаюсь вопросом: «Зачем же гнаться по следам того, что уже давно окончено?» И отвечаю, как Воланд: «Все будет правильно, на этом построен мир». Мне иногда видятся сны, в которых я и люди вокруг меня такие, какими мы были когда — то, и такие, какими мы стали теперь, как говорится, не первой свежести. «Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» Так или как?
Хочется понять, разобраться во всей этой чертовой жизни и смерти с Божьей помощью! И пусть: «Каждому воздастся по его вере».
«Рукописи не горят…»
Свою первую зиму в Москве я пережил кое — как. Было холодно, голодно, трезво, утомительно, беспросветно тоскливо. Экономил на еде, не пил за свой счет, не курил, если не угощали. Старался подзаработать на рекламных публикациях в «Собеседнике». Ездил, как на работу, в Госдуму на Охотный ряд. Ловил свои шансы в Госдуме и Совете Федерации, общаясь с депутатами, сенаторами, их помощниками, пресс — секретарями, секретаршами, водителями. И накопил на поездку в Харьков, так, чтобы приехать не с пустыми руками. Постоял в очереди за билетами на Курском вокзале. Но передумал, отправил деньги семье через проводника, позвонил своим, предупредил: «Поезд Москва – Харьков, вагон №7, проводник Сергей передаст вам от меня деньги, я ему за эту услугу заплатил, не опаздывайте на вокзал… Я приеду, как только смогу, думаю, что скоро…»
Понимал, что в «Собеседнике» я много не заработаю, да и перспектив у меня в этом издании нет никаких. Юрий Пилипенко не для того берет на работу провинциалов, чтобы они использовали его газету, как трамплин. Это он всех старался использовать с максимальной выгодой для себя. Мне была отведена роль генератора идей коммерческих проектов.
- Писать тебе ничего не нужно, у нас писателей хватает и без тебя, ты нам денег принеси, мы тебя процентами не обидим, — говорил главный редактор.
И я думал, придумывал разные привлекательные для политиков фишки, пытался их, грубо говоря, впихнуть и при этом не продешевить, иногда мне это удавалось. Особенно повезло на выборах 2002 года. Познакомился с милой интеллектуалкой с толстой книгой в руках в холле Госдумы. Она читала «Психологию лжи» Пола Экмана. Я знал этого автора, читал его книги. И одной произнесенной мной вслух цитаты было достаточно, чтобы я ей стал интересен. Не зря говорят, женщины любят ушами. Уж и не знаю, уместно ли в данном случае слово «любовь», но денег я благодаря моей новой знакомой заработал немало. Она оказалась пресс — секретарем известного и влиятельного российского политика, депутата Госдумы Геннадия Райкова. Райков выступил в качестве автора персонифицированной рубрики в «Собеседнике» с серией актуальных на тот момент аналитических статей, подготовленных нашей редакцией, на основе оплаты по рекламным расценкам. Все были довольны – и я, и редактор, и депутат, и его миловидная молодая помощница Светлана Разворотнева – почитательница Пола Экмана, Фрейда, Джойса, любящая в мужчинах, по ее словам: «красоту ума».
- Я сама собираюсь написать книгу, о российских политиках, я многих знаю лично, боюсь только, что они на меня обидятся, если все честно напишу, — призналась мне однажды Светлана. Мы пили кофе в пресс — центре, общались, как друзья. Она неожиданно меня спросила:
— Мужчины способны в принципе на дружбу с женщиной?
Я ответил:
- У меня лично есть друзья женского пола с юных лет.
Это ее обрадовало, как мне показалось.
- Значит, мы могли бы дружить?
— Мне кажется, мы уже стали друзьями, Светлана!
Она улыбнулась, покраснела, полушепотом произнесла:
- А с кем вы еще дружите из женщин, я их знаю?
Это было похоже на ревность, хотя странно было бы ревновать меня чужой женщине, не снимающей с безымянного пальца обручального кольца. Но кто из мужчин способен разгадать тайные мысли женщины?
- У меня в Москве есть друзья юности, в том числе и подруга, однокурсница. Но мы не виделись четверть века. Хочу позвонить, но не решаюсь, не знаю, что и сказать, нужен ли я им? Говорят, когда старые друзья добиваются успеха, с ними надо знакомиться заново.
Она ничего не ответила. Только подняла брови, словно хотела сказать: а ты меня опять удивил, я этого не знала, не читала…
В тот день я, как мне показалось, вырос в глазах Светланы до уровня личности, достойной ее близкой дружбы. Но проверять не стал. У меня были другие планы на ближайшее время.
Поехал на «Чистые пруды» в редакцию «Новой газеты». Встретился со своей однокурсницей Галиной Мурсалиевой. Мы дружили, когда она была еще Галиной Бадаловой, училась в университете, работала в газете «Молодежь Азербайджана». Это было в конце семидесятых. А в начале восьмидесятых годов она вышла замуж за журналиста из республиканской партийной газеты «Вышка» Азера Мурсалиева и уехала с ним в Москву. Я потерял ее из вида в период где — то между Московской Олимпиадой 1980 года и перестройкой Горбачева. Позвонил вчера, сказал, что я в Москве, договорился о встрече…
Галина встретила меня кокетливо:
- А ты стал привлекательнее, чем был в юности. Ты нашел средство омоложения? Я тоже хочу!
— Тебе грех жаловаться! Стройная, молодая, красивая!
— А врать нехорошо! Я могу подумать, что тебе от меня что — то нужно.
- Я знал, что ты так и подумаешь. Но никакой корысти у меня нет, помощь не требуется, у меня все в порядке.
-Ты давно в Москве? Мне говорили, что ты, вроде, в Харькове. А как твоя мама? Как семья?
Так знакомые на улице спрашивают «как дела?» вовсе не для того, чтобы услышать подробный ответ.
— Может, пройдемся, если у тебя есть время, Гала?
Она взяла свою сумку, мы вышли на улицу. Она все также слегка сутулилась, как в юности, была немного напряжена, словно ее что — то беспокоило. Шел моросящий дождь. Я вспомнил стихи одного знакомого поэта, прочитал их вслух:
- Не надо беспокоить волосы, отбрасывая их назад, они, как дождевые полосы исполосовывают взгляд…
Она спросила:
- Чьи это стихи? Что — то знакомое…
— Помнишь Дмитрия Дадашидзе в Баку, он был немного влюблен в тебя, разве не так?
- Ну и память у тебя! Я не помню, что делала вчера, а ты вопросики задаешь из давно минувших дней…
- Тебе неприятно вспоминать прошлое?
— Смотря, что вспоминать. Но уж точно – не Диму Дадашидзе и не его брата Илью. Да и вообще, к чему эти воспоминания? После всех этих событий, после того, что произошло в Баку в 1990 году…
- Ты говоришь об армянских погромах? Я уехал на два года раньше. Но и тогда после резни в Сумгаите было ясно, что и в Баку что — то произойдет рано или поздно.
Я подарил ей свою книгу «Нвер, или Записки беженца». Она посмотрела на обложку и сунула ее в сумку.
- Ты пишешь прозу? А я написала одну повесть на первом курсе, на том и остановилась, как — то не получилось тогда ее опубликовать…
— Рукописи не горят…
- Это у классиков они не горят, а у нас простых смертных – горят за милую душу. Вовремя не подсуетился, не опубликовал, пролетел мимо кассы…
— Деньги – не главное.
Гала остановилась, посмотрела на меня, округлив свои большие карие глаза, рассмеялась: — Нет, но ты, как ребенок, мои дети и те знают, что почем! А что тогда главное? Ладно бы я это сказала, у меня муж есть, мой Азик хорошо зарабатывает, кстати, он стал главным редактором «Коммерсанта», это я хвастаюсь!
— Поздравляю! Я с твоим мужем был знаком в Баку, хотя мы мало общались…
— Ты и с другими ребятами не очень сошелся, или я ошибаюсь?
— Кого ты имеешь в виду?
— Алексея Ганелина, он сейчас главный редактор «Комсомолки»… Рустам Арифджанов далеко пошел, он дружил с покойным Артемом Боровиком, стал главным редактором газеты «Версии», ведет программу на канале ТВЦ, преподает на журфаке, мои дети пошли на факультет журналистики, а куда еще? Помнишь мою старшую сестру Таню? Ты еще когда — то хотел познакомить ее со своим другом в Баку? Ее дети учатся в Москве, а сестру я никак не могу перетащить сюда. Квартирный вопрос – самый сложный в Москве! Со времен Булгакова ничего не изменилось…
Мы зашли в кафе, выпили по чашке кофе, перемыли косточки всем давним знакомым, каких успели вспомнить.
- Последняя жена Рустама моложе его дочери от первого брака. Помнишь его первую жену, ее Светлана зовут, смазливая такая была татарка?
- Я помню и стихи, которые он ей посвятил: «Почему ты такая? Небо серое, серое, серое. Ты, как та лотерея, у которой не сходится серия…» Ты еще тогда сказала, что Рустам будет прожигать жизнь.
- Я так сказала? Странно. И этих стихов я не помню. Твои стихи помню, переводы азербайджанских поэтов, это для тебя тогда был хороший бизнес…
— А ты тогда не говорила столько о деньгах…
— В Москве нельзя не думать о деньгах, здесь надо много зарабатывать, чтобы иметь крышу над головой и нормально жить.
- Много – это сколько? Я зарабатываю немного, но еще умудряюсь часть денег отправлять домой в Харьков.
Она вытянула губы, как — то смутилась, спросила:
— Я могу тебе чем — то помочь? Я говорила после твоего звонка с ребятами, они, честно говоря, без энтузиазма восприняли твой приезд в Москву.
- А мне от них ничего не надо, я на них и не рассчитываю…
— Ну, ладно. Мне надо идти. Звони, не пропадай.
Она встала, ушла, а я заказал себе рюмку водки, чтобы развеять тоску. Это так по — русски, а я ведь всегда считал себя русским по менталитету…
Вспомнилось давнее: «Сам я не русский, но только Россия мне ближе, так уж случилось, из русской культуры я вышел…»
Я шел под дождем, повторяя прилепившиеся чужие строчки: «Не надо беспокоить волосы, отбрасывая их назад, они как дождевые полосы, исполосовывают взгляд…»
Мне казалось, я слышал голос Воланда и сам черт мне говорил: «Рукописи не горят…»
«Знай наших!»
Лето выдалось жарким в прямом и переносном смысле. Москвичи уезжали на курорты. А таким, как я, нужно было работать и за себя, и за отпускников. На ТВЦ никаких приезжих сотрудников и не было, если не считать из ближнего Подмосковья. Я же для всех был загадкой, для всего коллектива редакции информационных программ, куда я был переведен на работу из газеты «Версты» приказом президента канала. Ходили слухи, что я родственник Олега Максимовича Попцова. Кто — то распространял небылицы обо мне. Я сам слышал одну невероятную историю в курилке, когда меня мало кто знал в лицо. Одна дама средних лет не без пафоса рассказывала с сигаретой в мундштуке:
- Попцов в Москву родственника своего привез из Харькова, в газету взял, теперь к нам в редакцию переводит. Скоро главным назначит, наверно. И будет у нас новый шеф из Харькова, представляете? Говорят, его сразу политическим обозревателем берут. Вот Андрей Стуруа и Александр Самылин «обрадуются», один – профессор, другой двадцать лет собкором отпахал, а тут какой — то выскочка из Харькова…
Молодая женщина в джинсах, выпустив дым колечками изо рта, осторожно поинтересовалась:
-Так он — таки из наших, так пусть работает, я вас умоляю, он точно из Харькова, не из Хайфы?
Девушка расхохоталась. Дама постарше огляделась по сторонам, как заговорщица в целях конспирации, сделала долгую затяжку, выдохнула струйку табачного дыма, откашлялась в кулак, взволновано сказала:
- Я слышала, что этот новенький может быть внебрачным сыном нашего босса, а что? Попцов – ходок еще тот, все это знают! Он в этом деле Познера переплюнул…
— А Познер что, тоже — таки, что ли – ходок? Порядочных евреев уже — таки в Москве не осталось? А Кобзон?
— За Кобзона врать не буду, не знаю, но он в молодости на Людмиле Гурченко был женат. Она в Москву из Харькова приехала…А мне подруга рассказала, она дама известная в шоу — бизнесе, что Кобзон ездил недавно в Харьков поддерживать на выборах в украинский парламент какого — то тамошнего бизнесмена Александра Фельдмана…Не исключено, что этот Фельдман станет скоро московским бизнесменом с помощью Кобзона, говорят Йосиф Давыдович ему предлагал свою помощь, а Кобзон все может! Так что мало нам своих олигархов, будет и харьковский – Фельдман…
— И чего им всем в Харькове — таки не сидится? Едут и едут, одних только артистов сколько понаехало из Харькова! «Интер – девочка» и та из Харькова, эта, как ее, Елена Яковлева, она теперь в сериалах снимается…
Этот женский треп в курилке, как ни странно, подсказал мне тему документального фильма о Людмиле Гурченко. Я как — то сразу определился и с названием, и с сюжетом. Оставалось лишь написать сценарий и предложить. Вот только кому? Не самому же Попцову, вряд ли это этично. Я видел — то президента канала всего пару раз, когда он сам меня вызывал.
Офис ТВЦ располагался в отдельно стоящем особняке неподалеку от метро «Павелецкая», а не в Останкино как я почему — то раньше думал. В останкинской башне лишь озвучивались, монтировались некоторые программы, фильмы производства канала ТВ «Центр».
В первую свою рабочую неделю я просиживал в редакции за компьютером, занимался текучкой, подготовкой новостных сюжетов и не поднимался выше второго этажа. А когда поднялся на третий этаж, увидел табличку на двери одного из кабинетов: «Главный редактор специальных репортажей и документальных фильмов Михаил Борисович Дегтярь».
Я сразу подумал, что это тот самый Миша Дегтярь, приехавший около триддцати лет назад в Баку на работу…
Мы познакомились с ним в редакции «Молодежки». Он писал заметки, как нештатный корреспондент, работая на железной дороге по вузовскому распределению. Дегтярь мне запомнился молодым, бледным, худым, с впалыми щеками, уставшим, бедно одетым, но не унывающим и целеустремленным.
Михаил быстро стал своим в нашей редакции, где тогда происходила смена поколений. Пришли молодые ребята, у которых было много творческих идей, желания самореализации. Это совпало и с настроением Дегтяря. Михаил влился в нашу молодежную компанию, стал ее частью, особенно подружился с Григорием Гурвичем, ставшим через несколько лет известным театральным режиссером в Москве, многие помнят его постановки в созданном Гурвичем московском камерном театре «У камина»…
Когда я решился открыть редакторскую дверь и войти, Михаил Борисович Дегтярь спросил:
— Вы ко мне? Это ты, Жора, Георгий? Откуда?
— Я не Жора, не Георгий, я Григорий, но все равно приятно, что ты меня узнал, Михаил, Михаил Борисович, ты ведь теперь главный редактор, я должен соблюдать субординацию…
— А ты что у нас работаешь? Кем? Почему не знаю?
— Я работаю в другой редакции, меня Попцов на телевидение пригласил из газеты «Версты», я там руководил отделом политики…
- Попцов на телевидение не каждого приглашает, значит, ты это заслужил. И как тебе у нас работается? Кофе выпьешь? Я скажу, чтобы принесли…
— Спасибо, я к тебе по делу, с предложением. Хочу снять документальный фильм о Клавдии Шульженко, она из Харькова, и я много лет живу, прожил в Харькове, у меня там семья, квартира, я все там знаю…
— Хорошо, пиши сценарий, посмотрим…
Через месяц я принес Михаилу текст. Он прочитал. Сказал:
- Название подходящее «Синий платочек», но сценарий надо серьезно дорабатывать. Я готов помочь, замысел интересный, но боюсь, ты один не справишься. У тебя нет опыта сценариста, ты ведь и не сценарист вовсе по образованию. Я окончил ВГИК, сценарный факультет, но и у меня не всегда все получается. А хочешь, снимем фильм вместе, в соавторстве?
— Это было бы здорово, спасибо, конечно! Я не рискнул тебе предложить. Ты – известный кинодокументалист, телеакадемик, лауреат ТЭФФИ. Для меня честь быть твоим соавтором.
- Вот и договорились, начинаем работать, с начальством я сам все улажу, поговорю с Попцовым, думаю, он нас поддержит.
Попцов поддержал. Мы сняли фильм «Синий платочек», а после премьерного показа на ТВЦ, я прочитал в «Собеседнике» восторженную заметку о себе под рубрикой «Знай наших!»
«В мальчишестве мечтают о вершинах…»
Я и не думал, что окажусь в Москве за накрытым столом в звездной компании известных людей. Да еще и произнесу тост за здоровье именинника Михаила Дегтяря. Пятидесятилетний юбилей Михаил отметил в Центральном доме журналистов (ЦДЖ). Среди близких ему людей – родственников и приглашенных друзей, приятелей, нужных знакомых, коллег по работе. Набралось около ста человек. Тамадой юбиляр назначил Рустама Арифджанова. И он старался вести застолье в лучших кавказских традициях, проявляя максимум внимания к каждому, кто желал высказаться, поздравить «виновника» торжества. Желающих было достаточно. Первым взял слово Попцов, сидевший за столиком рядом с Познером. Владимир Владимирович выглядел более напряженным, чем обычно на экране. Сидевшие возле меня сотрудники Дегтяря перешептывались. До меня долетели обрывки фраз:
- Старики – «заклятые» друзья, Познер надулся, глядя снизу вверх на стоящего с бокалом вина Попцова…
— Ничего, придет его черед поздравлять, встанет и посмотрит на Попцова сверху вниз…
Познер, дождавшись своей очереди, налил себе рюмку водки, встал и сказал:
- С Михаилом Борисовичем Дегтярем мы были вместе в командировке, ехали в одном купе. У него есть замечательное качество, он не храпит. А что это означает? У него чистая совесть, он может спать спокойно. Чего я всем желаю! А юбиляру – новых интересных дорог, ведь он репортер с большой буквы, репортеру нельзя останавливаться, нужно идти вперед…
Было еще несколько тостов, перед тем, как народ пустился в пляс под живой звук московской поп — группы. А мы с тамадой и юбиляром выпили в узком кругу, вспомнив город на берегу Каспия семидесятых годов, нашу юность в «Молодежке», капустники Гриши Гурвича, КВН…
Юбиляр заметил:
- А я оказывается на несколько лет старше вас, друзья мои! Вам еще только будет пятьдесят через два – три года…
- А я жил в Москве по соседству с Юлием Гусманом – вдруг не без гордости сообщил нам Рустам.
- А я брал интервью у Максуда Ибрагимбекова, он подарил мне книгу с дарственной надписью: «… моему младшему собрату по перу…» И с Поладом Бюль — Бюлем я был знаком…» — неожиданно для себя включился в разговор я.
- А я потерял лучшего друга в Москве – Гришу Гурвича… Гриша помог мне купить квартиру, одолжил денег много лет назад, когда я скитался по чужим углам, по съемным комнатам, квартирам… Москва слезам не верит, но, ребята, ох, и трудно жил я, как бомж в Москве без крыши над головой… Давайте, не чокаясь, за Гришу Гурвича и пусть он знает там, что мы его помним…
Когда гости опять заняли свои места за столом, тамада торжественно объявил:
- Слово предоставляется нашему другу юности, то есть, другу нашей юности…
Тамада назвал мое имя. Я прочитал свои старые юношеские стихи, воспринятые всеми, как уместный тост:
- В мальчишестве мечтают о вершинах, ни в чем не признавая середины, и счастье, если первые седины, не убивают мальчиков в мужчинах!
Мне аплодировали за разными столиками. А чей — то женский голос восклицал:
- Прелестно сказано! Похоже на Расула Гамзатова или на Омара Хаяма!
— Это не Гамзатов, не Хаям, это наш Георгий, наш Жора…Браво, Жора! — воскликнула пышногрудая дама из отдела кадров ТВЦ, сверкая бриллиантовыми серьгами в ушах и кольцами на пальцах.
Я не возражал, не пытался объяснить, что, я не Жора. В конце концов, какая разница, как меня называют посторонние люди, кем они меня считают, что обо мне думают. Не все ли равно? Лишь бы жить мне не мешали!
А больше всего меня радовало, что я находил свои собственные слова для выражения мыслей и чувств, переполнявших меня, и мне не нужны были для этого цитаты из лексикона какого — то книжного черта со странным именем Воланд…
Мне казалось, что пришло время, когда мир готов услышать меня, мой собственный голос и мне уже есть, что сказать людям. Что — то важное для меня, для всех. Я не мог сформулировать, что именно собирался сказать, но чувствовал, что обязательно скажу, а иначе – зачем все это было нужно, зачем и кому я нужен? И разве бывает так, что все бессмысленно, что все – пустое? Нет, так не может быть, не должно быть. Все имеет свой смысл, свое предназначение: и жизнь, и любовь, и страсти, и преодоление, и борьба, и смерть.
И есть вера, и тайное знание, что скрыто от живущих на земле людей. И есть смысл…
100 российских звезд и я – гастарбайтер
Я чувствовал себя звездочетом на приеме у мэра Москвы Юрия Лужкова. Смотрел по сторонам, пялился на известные лица, как в телевизор. Сидел за своим столиком на банкете, считал московских звезд и думал «про себя»: «Светлана Сорокина пришла одна, она была когда — то подругой Миши Дегтяря… Два Киселева – Евгений и Дмитрий, но врозь… Кара — Мурза стоит, как памятник самому себе в гордом одиночестве, ему бы еще голубей на голову… Десять… 100 вместе с Генрихом Боровиком…»
Мне дал пригласительный на этот вечер московского бомонда давний знакомый, бывший бакинец Стас Оганян, работавший в пресс — центре правительства Москвы. Я пришел к нему по другому поводу: мне нужно было попасть на прием к заместителю мэра, не хотел действовать через Дегтяря, речь шла о моем очередном проекте, нужна была финансовая поддержка.
- Какой разговор? Помогу, Жора — джан, мы же с тобой бакинцы, армяне… Георгий, а Рустам Арифджанов, Алексей Ганелин тебе не помогают? Вы же были друзьями… Они высоко взлетели, один редактор в «Комсомолке», другой – шеф в «Совершенно секретно»… А было время, когда я помогал Арифджанову, ты знал об этом, Жора?
— Это такая древняя армянская традиция помогать татарам со времен Золотой орды, ты знал об этом, Стас?
Он улыбнулся, но шутку не понял, обиделся:
— Не веришь, Жора? Я старше вас с Рустамом. Когда я в «Молодежке» с Рафиком Гусейновым работал, Рафик еще не был редактором, мы с ним были на равных, это потом он отучился в Москве, вернулся главным редактором, вас всех молодых набрал, а меня рекомендовал в «Комсомолку»… Рафик в «Труде» трудится, а я – как видишь, Жора… Возьми пригласительный на вечер для прессы у мэра, там будет и сам шеф, и все его замы…
Я взял приглашение, не стал напоминать Стасу, как меня зовут, подумалось: «Жора – так Жора, мне все равно, а людям, наверно, приятно называть меня Жорой, раз они все называют…»
Поговорить с замом Лужкова на вечере не удавалось. Людмила Швецова (мне сказали, что она родом из Харькова, что она хвалила наш фильм «Синий платочек» о Клавдии Шульженко) сидела за столиком перед сценой, где выступали артисты, между Генрихом Боровиком и Юрием Лужковым. Неудобно было подходить к ней, да и не возникало подходящего момента. Вот если бы она вышла в холл, где перманентно курили, общались звездные гости – дамы в вечерних дизайнерских нарядах, господа – бывшие товарищи в костюмах, галстуках, бабочках. Я был одет в светлый свитер, привлекая внимание, как «белая ворона».
Лужков долго произносил пламенную речь в своем напористом стиле, давил на русский патриотизм, не забыв упомянуть о соотечественниках в ближнем зарубежье, их судьбе после распада Союза и закончил, как обычно Украиной и Крымом с «…городом русской флотской славы Севастополем…» Вывод из спича Лужкова напрашивался один: Украина – братская страна, но Хрущев, отдав ей Крым, погорячился…
- Слава России, слава союзу славян – россиян, украинцев, белорусов! – провозгласил Лужков.
- России нужен собиратель исконных земель, как Петр 1… — кто — то из депутатов Моссовета поддержал мэра и развил его мысль.
Потом Лужков, его замы, депутаты вручали награды отличившимся журналистам и артистам: грамоты, подарки, денежные премии. Я не ожидал, что окажусь в числе награжденных гостей. А когда получал деньги в конверте, глянул на стоящего под сценой Стаса Оганяна. Он мне подмигнул, подняв к верху большой палец в знак одобрения и дружеского расположения, точно хотел сказать: а ты сомневался, что я помогаю своим землякам, вот видишь, я и тебе помог, как когда — то твоему другу Рустаму Арифджанову, причем тут Золотая орда?
Я подошел к Стасу, поблагодарил его. Он ответил:
— Я добро помню. Помнишь, ты помог мне в Армении много лет назад? Теперь я вернул тебе должок, не люблю быть должным.
Мы вышли в холл, он угостил меня армянскими сигаретами «Салют», спросил:
— Жора, когда ты последний раз был в Армении? Как там, в Спитаке, Ленинакане, дома отстроили после землетрясения? А помнишь фестиваль «Друзья встречаются в Ленинакане»? Я написал об этом в «Известиях», и о тебе упомянуть не забыл, как о первом собкоре газеты «Голос Армении» в зоне бедствия, ты читал?
— Нет, тогда не до газет было… Ты ведь приехал на неделю в Ленинакан, его потом опять в Гюмри переименовали… Так вот, ты приехал в командировку и уехал в Москву, а я на стройке среди развалин жил и работал почти три года, потом надо было что — то решать, когда стало ясно, что обустроиться с семьей в Армении шансов мало. Слишком много было бездомных: беженцев из Азербайджана, пострадавших от землетрясения…
— Да, Жора – джан, такое у нас «армянское счастье», то геноцид, то стихийные бедствия, словно мы чем — то Бога прогневили…
К нам подошел смешной человек маленького роста с длинным носом. Я его сразу узнал. Это был Карен Аванесян из телетеатра «Кривое зеркало» еще одного известного бакинца армянской национальности народного артиста СССР Евгения Петросяна.
- Стасик, дорогой, познакомь нас с твоим товарищем, вижу, что он тоже наш человек…
Мы познакомились, я назвал свое имя, но он, как многие другие, стал называть меня Георгием, Жорой. А когда я попытался его поправить, он взял меня под локоть и философски заметил:
— Я конечно шут гороховый, несерьезный человек, комик, но я знаю, что имена требуют серьезного к себе отношения, они влияют на судьбу… Георгий мне нравится больше, чем Григорий… Позволь мне тебя так называть… Григорий – это имя у меня ассоциируется с нечистой силой, с разрушением, трагедией, с Распутиным, Котовским…
— С певцом Лепсом не ассоциируется, Карен — джан? — иронично уточнил Стас.
Карен не ответил, за ним пришел администратор, сообщил: «Ваш выход на сцену через один номер, сразу после Ирины Аллегровой».
Мы вернулись в зал на свои места, я сидел за столиком с неизвестными мне гостями из регионов России, их было трое немолодых людей неславянской внешности – то ли корейцев, то ли нанайцев. Они много пили, громко разговаривали, стараясь перекричать выступавших на подмостках артистов.
«Императрица» российской эстрады оказалась ненастоящей. Это заметила и подвыпившая троица за моим столиком.
- Для сельской местности сойдет, а так – нет… — отозвался один из провинциалов о пении под фонограмму «фальшивой Аллегровой»
— У нее зубы не как у звезды, посмотрите на ее зубы – они же не натуральные, не чисто белые, я знаю, какие должны быть зубы у звезд – из фарфора, белоснежные, один к одному… — воскликнул другой.
Третий только всех успокаивал и повторял, глупо улыбаясь, как тихий алкаш с рюмкой «Русского стандарта»:
- Пусть поет девушка, ну и что ж, что не Аллегрова, зато у нее сиськи красивые и ноги длинные, а попка, как курдюк молодой овцы…
«Ирина Аллегрова» оказалась Раей из Одессы. За два года в Москве она успела понять, что лучше иметь не очень авторитетного продюсера, чем сутенера в авторитете…
Мы с Раей выпили, обменялись телефонами и ее увел мой новый приятель Карен Аванесян, сказав мне на прощание:
- Жора, не обижайся, цавет танем, я обещал Рае познакомить ее с настоящей «императрицей Аллегровой», Ирина – моя хорошая подруга, мы часто с ней ездим на гастроли, я тебе, как брат, как армянин армянину скажу – цавет танем…
-Что такое цавет танем, мальчики? — спросила Рая.
- Возьму твою боль! — перевел я с армянского языка.
Рая удалилась, оставив тонкий запах французских духов. А на сцене зажигали звезды, одна ярче другой…
Я вынул свою премию из конверта, пересчитал рубли, обрадовался, что смогу поехать домой к семье на выходные с приличной суммой, это для московских звезд 1000 долларов – ничего. А для харьковского гастарбайтера в Москве 30 000 российских рублей – большие деньги! Вспомнилось из «Мастера и Маргариты»: «Это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег».
В этот вечер мне не смогли испортить настроение даже нетрезвые люди за моим столиком. Я просто с ними выпил, чтобы лучше понимать их состояние. Потом я покурил в холле и познакомился с одним из награжденных журналистов. Оказалось, что он человек довольно известный в Москве. Лауреат всевозможных профессиональных премий, мэтр скандально известного издания «МК» по фамилии Минкин.
Александр Викторович Минкин сделал имя, по утверждению многих коллег, благодаря своим связям со спецслужбами. Прослыл борцом с коррупцией, публикуя разоблачительные статьи в жанре журналистского расследования. Но больше всего, как выяснилось, Минкин гордится успехами своего ученика Александра Хинштейна.
— Я был наставником Саши Хинштейна, он стал политиком, талантливый молодой человек, большому кораблю… — говорил мне Минкин.
А я думал о том, что и Москва не так велика, как это кажется недавно прибывшим. Со временем живется в мегаполисе, как в провинции, где все друг друга знают. И если лично не пересекались, то уж слышали друг о друге наверняка. Я слышал не раз о молодом депутате Хинштейне от разных московских знакомых. Ему обо мне могли сказать мои друзья – родители его жены Юли. Сама Юля меня вряд ли помнит, я приезжал к ним в гости, когда она была маленькой девочкой, а вот ее мама Анжела вполне могла рассказать своему зятю обо мне, если, конечно, к слову пришлось ей вспомнить о старом друге семьи Федотовых…
Подумалось, что обязательно нужно позвонить Диме Федотову, Анжеле, заехать в гости. Я помнил, как приезжал на метро на станцию «1905 года», потом – пару остановок на автобусе…
Встречали меня Федотовы тепло, рассказывали о московской жизни, предлагали помочь с переездом. Но мне нравилось до перестройки Горбачева жить в солнечном городе на берегу Каспия, не хотелось никуда уезжать, кто ж тогда знал, что придется…
Я все — таки не удержался и напился с Минкиным. Домой, если служебное жилье «элитного гастарбайтера», как меня называли за глаза московские аборигены на работе, можно назвать домом, я добрался «на автопилоте». С удостоверением политического обозревателя федерального телеканала люди в форме в столице не страшны. Но с бодуна просыпаться поутру одинаково отвратительно в любой койке. А вспоминать вчерашний вечер и описывать его без негативных эмоций невозможно. Поэтому и публикация моя в журнале «Журналист» получилась с критическим запалом. Под хлестким заголовком «Пресса на балу или баловство под прессом»» я раскритиковал всех и все. Вот что я писал о приеме у мэра Лужкова: «Нацеленные камеры, наведенные фотообъективы, включенные диктофоны способны зажать, словно под прессом, даже самую раскрепощенную публику. Журналистский бомонд — народ особый. Но и акулам пера трудно порой отвлечься от мысли, что каждое их слово, каждый жест, возможно, фиксируется и тиражируется в самый неподходящий момент, когда расслабился. Имидж, как известно, дороже денег. Потому что имидж – это большие деньги. Бал российской прессы стал своеобразным маскарадом эфирных звезд, где масками служили имиджи или образы узнаваемых всенародно любимых лиц. Потребовалось не меньше доброго десятка тостов, прежде чем публичные люди побаловали себя танцами. А в остальном никаких вольностей: привычно серьезный Кара-Мурза, к примеру, так и не улыбнулся за весь долгий вечер. Зато не скупился на улыбки и дружеские приветствия широко известный пресс-секретарь столичного мэра дипломатичный Цой, Имидж — все, или почти все.
Не забыли о нем и политики, приглашенные на бал. Юрий Лужков в очередной раз продемонстрировал коммуникабельность на грани фамильярности с творческой элитой. Но и это имиджу не повредит: журналистская братия — не братва. Да и сам Юрий Михайлович причислен к сообществу летописцев: не без гордости сообщил он в своем темпераментном спиче о том, что самолично написал и издал книгу о Москве и москвичах. А всякие разговоры о том, сам или не сам написал, я даже на эту тему говорить не хочу. Считаю оскорбительными, заявил мэр, к которому, надо полагать, журналисты могут теперь обращаться, как к своему коллеге.
Геннадий Селезнев, председательствующий в Госдуме, новой книжкой не порадовал, но его и без того журналисты давно считают своим человеком. Экс-редактор «Комсомолки» Г. Селезнев постарался в очередной раз показать, что парламентское кресло его не испортило, не отдалило от бывших коллег. Наконец-то из круга депутатов я попал в круг журналистов, сказал он, выступая на открытии бала. Похоже, что говорил спикер искренне. И для имиджа опять-таки не во вред.
Что до официальной церемонии раздачи слонов, то без ложки дегтя не обошлось. Вскоре выяснилось, что не все лауреаты присутствовали в зале, за празднично накрытыми столами. Не смогли приехать на награждение патриархи: Егор Яковлев, Ясен Засурский, Александр Бовин. В самой тяжеловесной номинации «Легенда российской журналистики» награду удалось вручить одному Генриху Боровику. Он получил за двоих: за себя и за сына, Артема Боровика.
Чужими на этом празднике оказались, к сожалению, молодые журналисты, чьи имена пока не на слуху. Но это дело будущего. Конечно, важно поддержать творческого одаренного человека в начале пути. Увы, этого не случилось. Возможно, организаторы решили, что само приглашение на бал прессы молодых начинающих журналистов уже поощрение. Думаю, профессиональная награда и пригласительный билет — вещи разные, неоднозначные. А может быть, организовать молодежную лигу и вручать аналогичные «Золотые перья» в молодежной возрастной категории отдельно, как в спорте? Ведь если имидж — все, то зарабатывать его надо смолоду».
Заметка не понравилась чиновникам мэрии, мне позвонил Стас Оганян, на повышенных тонах объяснил мне, что мы с ним больше не друзья, и что я должен забыть его номер телефона. Я не обиделся, я помнил слова Михаила Булгакова: «Люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
Комментариев нет:
Отправить комментарий