Алекс Май. ГОД "Т".

Ссылка на произведение размещена в нашей группе "Дневник поколения" по адресу:
http://vk.com/topic-48484793_27855340

Ссылка на книгу:
http://www.labirint.ru/books/151849/

Ирина Павленко. Воспоминания.

Для нынешнего поколения советский союз ассоциируется со сказкой,придуманной
для народа.С каждым днем становится все меньше и меньше очевидцев эпохи социализма и все больше-живущих по закону джунглей .Переезд на чужбину оставил за собой,как СССР,так и детство,заботливые мамины руки. Открылась новая жизнь с приспосабливанием к безработице,отсутствием жизненных благ.Я беру с полки семейный альбом и невольно подкатывается слеза,вспоминая родимый дом,разговоры старушек на скамейке и,даже,трехлитровая банка вишневого варенья,присланная бабушкой с берегов Дона.Хочется все бросить и уехать туда,где протекало беззаботное детство,но,увы.Уже,все не то:не тот город,не та жизнь и даже,приветливое общество превратилось в бездушных роботов, на уме которых одни деньги и власть.Они именуют себя элитой,имея двухэтажный особняк,автомобиль, на каждого члена семьи,только за этим стоит слепое счастье.Такие люди давно позабыли друзей,игравших в песочнице,дружбу и преданность.Когда-то, были все равны,а сейчас,неравноправие идет с самого роддома,плавно переходящие в ясли,детский сад,школу...и так до самой смерти.Маленькие серые фотографии-единственное,что осталось со времен,которые никогда не вернутся...

Роман Михеенков. ДВОР МОЕГО ДЕТСТВА.

Упражнение на развитие беглости
Allegro accelerando
AccelerandoAccelerandoAccelerando
Шустрый мальчишка в полосатой футболке с «десяткой» на спине элегантным финтом подбрасывает футбольный мяч и, повторяя трюк великого Марадоны, вгоняет его в ворота. Следующий за этим дикий танец подробно отрепетирован: разворот в левую сторону, прыгая на правой ноге, разворот в правую сторону, прыгая на левой и три прыжка «шимпанзе».
— Маэстро! К инструменту!
Это крик отца на весь двор. Он вернулся с работы – футбол на сегодня закончен. Черни отдает пас Гермеру, и мы выходим к воротам Бетховена.
Раз – и – два – и – три – и…
«Маэстро»… Считать, сколько раз мне приходилось драться из-за этой клички, бесполезно. Мальчика, играющего на пианино в уголовном районе провинциального города, не травить не могут по определению.
Раз – и — два – и – три — и…
Садистская гордость отца, желающего воспитать вундеркинда, распахивает балконную дверь.
— Маэстро! – Это уже крик с улицы. И я уже знаю, кому буду завтра бить морду. Или мне.
Раз – и – два – и – три — и…
Двор заставляет жить двойной жизнью. Дома заведено общаться с родителями «на вы», на улице я «ботаю» исключительно «по фене». Годам к двенадцати я умудрился найти точку гармонии на лингвистическом уровне:
— Что же вы, мамочка, милый друг, кидаете мне гнилые предъявы, — я уроки сделал.
— Папа, вы рамсы не путайте. Сначала математика, потом пианино. Завтра контрольная.
По другую сторону «баррикад» это срабатывало довольно неожиданно:
— А не соблаговолите ли вы, сударь, пойти на …
Бывало, что шли.
Раз — и – два – и – три — и…
Я неделю не появляюсь во дворе. Домашний арест. За «драку с применением специальных средств» я поставлен на учет в «Детской комнате» милиции. Даже родители не поверили, что «фрагментом арматуры» я защищался. Зато ни одна награда мира не сравнится с этой чарующей формулировкой – «за драку с применением специальных средств»! Круче только сесть в тюрьму или короноваться в «законники». Но это уже как аспирантура.
Когда в Воркуте «короновали» моего соседа Прокофа, двор гулял неделю. На какое-то время Прокофьев стал моим любимым композитором. Я выучил даже «Джульетту девочку».
Раз – и – два – и – три – и…
У меня сегодня праздник! В «Советском спорте» вышла статья об Олеге Блохине с огромным заголовком «Браво, МАЭСТРО!» Еще два часа этюдов, и я покажу газету этим уродам во дворе. Пусть дразнят. Теперь мне эта кличка даже нравится.
Раз – и – два – и – три – и…
Я моральный урод, никчемный человек и место мне в ПТУ. Отец таскал меня на концерт детского хора Попова. Несчастные детишки из Москвы, душимые пионерскими галстуками, ангельскими голосами пели песню «Летите, голуби», а потом играли с залом в музыкальную «угадайку». По пути домой отец поинтересовался, в какие игры играю я во дворе. «Побег из зоны» его не впечатлил. А я испытывал такую гордость, игру ведь я придумал. Она развивала ловкость и стратегическое мышление. «Зарница» отдыхала.
Раз – и – два – и – три – и…
Мне купили гитару. Родители долго упирались, но я пообещал научиться играть за сутки.
Через двенадцать часов я заунывно провыл «Утро туманное», а через двенадцать часов и десять минут я надрывался во дворе: «Голуби летят над нашей зоной», «Гоп-стоп» и прочая «классика». Местные урки постановили, что к зоне я готов: «на учет» есть, на гитаре играю. Одноклассники страшно завидовали.
Раз – и – два – и – три — и…
Маэстро – бабник! В соседний двор приехала семья военных. Я пригласил Верочку в кино. Меня ненавидели все: девочки – за то, что выбрал не их, мальчики – за то, что первый решился. Верочка крайне удивила меня, попросив сыграть ей на пианино. До этого момента я считал свои занятия музыкой чем-то постыдным, недостойным мужчины. Уж не знаю, целовали ли Баха в шею, когда он писал свои прелюдии и фуги, но у меня в этом сочетании они звучали потрясающе.
Раз – и – два – и – три — и…
Оказывается, пианино – замечательный инструмент обольщения. Жаль, что Верочка этого не оценила в полной мере. Она замерла на прелюдиях, не позволяя фуг, и очень обиделась на мои музицирования с другими, более «полифоничными» девочками.
Раз – и – два – и – три — и…
Ни один выигранный мною музыкальный конкурс, ни один блестяще сданный экзамен не сравнится с тем, что произошло сегодня. Отсидев свои пять лет, из зоны вышел Прокоф – «законник», мой сосед по подъезду. Я осмелился пригласить его в гости, пока нет родителей, чтобы сыграть ему произведения Прокофьева. Мне, мальчишке, это почему-то показалось уместным. Прокоф внимательно слушал мою игру. По глазам-щелочкам я понял, что ему понравился «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты». Потом я поил его чифирём, слушал рассказы о зоне. Уходя, Прокоф сказал, пристально посмотрев мне в глаза: «Валить тебе отсюда надо, Маэстро…»
ХХХ
Я приезжаю в этот двор один раз в год – на мамин день рождения. Сейчас деревья, служившие штангами футбольных ворот, стали вдвое выше. Верочка умудрилась выйти замуж за военного, охраняющего местную пересыльную тюрьму. В каждый мой приезд кто-нибудь из одноклассников обязательно на свободе. Рассказывают мне о жизни двора. Мальчишки слушают, учатся фене. Мою игру «Побег из зоны» забыли. Правила придумал я, а на момент своего исчезновения преемника себе не воспитал. Жаль, хорошая была игра. Я в нее выиграл.

Ольга Лапина. РОДИНА.

Май месяц. Испания. Каталония. Я лежу на горячем песке, рядом плещется Средиземное море. Еще два дня назад я плакала от восторга на главной площади Мадрида. От ощущения красоты, сказки, совпадений реального и фантастического миров. Еще вчера растворялась в музыке фонтанов Барселоны, переливалась мириадами мельчайших капелек, в которых отражался весенний испанский вечер. Еще сегодня утром я думала о том, как прекрасна Испания. Как невыразимо прекрасна Испания. И как я хочу домой. Как же я невыразимо хочу домой. На Родину.
Подозреваю, что ощущение родины у нас в крови, заложено на генетическом уровне. Впрочем, не думаю, что мои предки много размышляли на эту тему. Но я знаю точно, что из любой точки, куда бы не забрасывала их судьба, они устремлялись на свою родину, в маленькое село Нижегородской области. Из любой точки. На любых условиях. На родину… У моей мамы сохранилась старинная фотография — на ней изображены мои прадед и прабабка со своими детьми. Семья Елистратовых. Еще молодые, полные сил. Кровь с молоком. Запечатлены они на фоне своего дома. Скамейка, сад. На руках у прадеда маленькая девочка — это моя бабушка. Здесь ей не более трех лет. Ангел, а не ребенок. Пелагея, Полюшка, Поля. Вся утопает в кружевах и тончайшем батисте. Рядом с родителями стоит ее брат, Алексей. На этой фотографии отражено счастливое время семьи Елистратовых. Время, полное надежд и счастья. Дом-полная чаша. Достаток, довольство. Прадед недавно избран в члены Законодательного собрания, уважаемый человек на селе. Прабабушка Арина — хозяйка дома. Добрейшая душа, которую не смогли ожесточить никакие последующие испытания и страдания. А страданий в ее жизни будет немало. Потому что пройдет всего двенадцать лет с того дня, как был сделан этот памятный снимок, как все изменится. Непоправимо. Что настанет время, когда «брат на брата, сын на отца..» Что настанет такое время, когда семью Елистратовых обвинят в «эксплуатации трудового народа» и однажды в их дом придут представители новой власти. Придут и выставят «эксплуататоров» на улицу. Не дадут времени собраться, погрузят на повозки и отправят туда, «куда Макар телят не гонял»- в Кировскую область, на лесоповал. Прадед тогда только и успеет, что бросить в крапиву кормилицу семьи-швейную машинку. Надеялся, что представители новой власти ее там не найдут. И ведь не нашли. Швейная машинка дождалась своих хозяев. Чудом каким-то дождалась и спасала их потом от голода..
Думаю, что родные мои толком и не поняли тогда, в чем дело-то. Дело-то в чем?! Им объяснили. Не очень внятно, но объяснили. Сказали, что они, Елистратовы, эксплуататоры, что пили кровь трудового народа годами, а теперь пришла пора ответить за содеянное. Во внимание не особенно принимался тот факт, что «эксплуататоры» работали всю жизнь, не покладая рук. Вкалывали. Всей семьей. А когда рабочих рук не хватало, просто работали за троих. Вот и весь секрет их достатка. Впрочем, обвинением в эксплуатации трудового народа дело не ограничилось. Оно, это обвинение-надуманное и подлое — нуждалось в существенном подкреплении. Тогда для прадеда была заготовлена еще одна формулировка. Его обвинили в том, что он является «организатором кулацкого восстания с целью свержения советской власти». А прабабка моя, стало быть, была его соратницей в этом непростом деле. Вот это уже было обвинение так обвинение. Вероятно, прадед где-нибудь на общем сходе или в частном разговоре высказался в том духе, что странные у новой власти глашатаи. Все, кто до революции и после нее активно бражничали и спускали последние гроши в местных шинках, переоделись вдруг в кожаные тужурки и ходили теперь гордо по селу со свирепыми лицами, размахивая наганами. Особенно неистовствовали некие Казна и Зайчик-вот уж они-то припомнили «богатеям» все, что долго пережевывали в шинках за распитием самогоночки. Все, все припомнили. Пугали беременных баб, из наганов прицеливались в детей и нещадно глумились над их мужьями и отцами. Словом, отрывалась новая власть, как могла. И ее, новую власть боялись, как бояться бешеных собак, сорвавшихся с цепи. Вероятно, в вину прадеду было поставлено и то, что не мог он оставаться равнодушным, когда разрушали сельскую церковь. Она, красавица, возвышалась в центре села. Но-колокола сбросили вниз, церковь разрушили. Над иконами глумиться было начали, но народ не дал-потихоньку иконы были разобраны по домам. Хотя, не все иконы удалось забрать. Иные, большие иконы, невозможно было унести незаметно. Часть этих икон позже местные власти закрасили черной краской и отдали в местную школу, под школьные доски. Мама моя вспоминает, что когда она училась в школе, то еще видела эти доски. Черная краска на этих досках со временем стерлась и сквозь нее проступали лики святых…Нет, с иконами революционеры не церемонились. Один из них ( в прошлом активный прожигатель жизни в шинках) не захотел однажды пачкать свои сапоги, переходя через ручей. И постелил икону под ноги. Икону Пресвятой Богородицы. Невольные свидетели происходящего замерли от неправдоподобности того, что должно было сейчас случиться. И случилось же. Прошел революционер по лику святому. А через неделю умер. Какая-то лихорадка его свалила.
В общем, ничего удивительного, что прадеду многое не нравилось из новых порядков и он об этом говорил прямо. Человек же он был уважаемый на селе, к его мнению прислушивались. К тому же, и имуществом прадед владел порядочным. Что тоже сыграло свою роль.
В тот же день «кулаков» посадили в возки и отправили на железнодорожную станцию. Где их, «врагов народа, кулацкое отродье», уже ждали товарные вагоны. Неотапливаемые, пригодные лишь для перевозки скота вагоны. Вот в этих вагонах и везли Елистратовых к месту их новой жизни. Или смерти. Как повезет. С ними в вагонах ехали и другие «кулаки». Все это был народ работящий, рукастый(по меткому выражению моей мамы), молодой. У многих дети, часто-грудные дети. А был февраль месяц. И люди в вагонах ехали без запаса одежды, без запасов еды. Что успели с собой взять, то и было. Никто не считал, сколько за ту дорогу погибло их-молодых, здоровых, рукастых. Никто не считал, сколько в той дороге погибло детей. Тех, кто умирал, часто просто сбрасывали с вагонов на ходу…
День приезда. Их высадили на станции. Передохнуть не дали-опять погрузили на повозки и повезли в тайгу. На поляне, в глухой тайге, их высадили. Снега-по пояс. Дали в руки топоры, оставили немного ржаной муки для похлебки и установили норму выработки. К работе велели приступать немедленно.
Вот это было горе так горе… Есть нечего, от ветра скрыться негде. Малые дети уже и не плачут почти- бесполезно. Скулят разве тихо. Но от этого их тихого и безнадежного скуления на душе отцов-матерей был ад. Это тихое скуление потом еще долго преследовало их, снилось ночами. И это был самый страшный и тоскливый сон в их жизни.
Но делать нечего-мужики стали из хвороста делать какие-то шалаши, чтобы от ветра укрыться. Костры разожгли. Так и жили первое время. День работали(норму нужно было вырабатывать), а по ночам строили себе бараки.
Когда первый барак был построен, это было счастье. Это были стены, это были нары, это был настоящий потолок. И свой угол у каждого. Впрочем, именно угол-каждый метр жилища был занят. Каждый. Но потом постепенно семьи стали строить для себя собственные жилища… Но это было потом. А пока-снег, завывающий ветер и постоянное чувство голода.
Поле, Полюшке в момент ссылки едва исполнилось семнадцать лет. Красавица. Ей тоже вручили в руки топор и отправили на лесоповал. В ее обязанности входило обрубать сучки на деревьях. Мороз стоял такой, что дышать было трудно. Промерзали до костей. Когда же руки -ноги переставали что-либо чувствовать-бежали к костру, греться. От огня снег на телогрейках начинал таять и стекал тонкими ручейками. Но стоило только отойти от костра, как одежды превращалась в ледяной панцирь. Так и работали-в коротких перебежках от костра к месту работы и обратно. Бабушка потом никогда не любила об этом рассказывать. Хотя была очень словоохотливой. Но об этом периоде жизни ничего не рассказывала. Больно было даже вспоминать. Прабабушка — та рассказывала. От нее-то моя мама и узнала, что когда Полюшка приходила после работы, то от усталости даже плакать не могла. Вся промерзшая. Ее сразу и не раздевали, а подводили сначала к печке. Так она стояла некоторое время возле печи, пока ледяной панцирь на ней не начинал оттаивать. Потом одежду начинали медленно снимать. Сапоги-те снимали часто с кожей. Снимут одежды, натрут тело мазями, обмотают Полюшку тряпьем(все, что в доме имелось, набрасывали на нее) и забудется Полюшка недолгим и несладким сном. А наутро — все по новой. А ей всего-то семнадцать лет в ту пору было. Молодость, красота — не повторятся. Хотелось Полюшке и принарядиться, и с парнями погулять. Тем более, красавец Ваня (тоже из семьи столбищенских «кулаков») на нее глаз положил и теперь охранял Полю от чужих глаз, от чужих смелых слов и желаний. К слову, на Ваню девчонки (одна краше другой) вешались гроздями, а он выбрал Полюшку. Скромную, молчаливую красавицу, в которой, впрочем, угадывался железный характер.
Хотя, какая любовь? Выжить бы. А выживать было непросто. Федор Ефимович Елистратов уже видел тот край, на котором находилась его семья. Допустить худшего он не мог и решился на отчаянный шаг. Однажды на рубке леса он подошел к Поле и как бы невзначай, тихо, сказал ей, что он сегодня бежит, домой его чтобы не ждали. Сказал и отошел. Поля даже спросить его не смела- что и как. Кругом охранники. Вроде как ничего и не слышала. А сама – ни жива, ни мертва. Что-то будет?..
Отец, в самом деле, вечером домой не пришел. Убежал. Как ему с краюхой хлеба удалось выжить в тайге и добраться –таки до родных мест, об этом он никогда никому не рассказывал. До Столбищ было рукой подать, но он, разумеется, туда не смел показаться. Добрые люди помогли ему устроиться на работу. И стал прадед шить сапоги. Преотличные сапоги шил, за которые платили хорошую цену. На эти деньги он покупал крупы, одежду, обувь и отправлял посылками жене и детям. На почте его однажды и задержали. Задержали и препроводили в Кировскую область, на прежнее поселение. Так семья воссоединилась вновь. Но уже жить было полегче. А потом…
Потом началась война. К этому времени Полюшка вышла замуж за Ивана и родила ему дочку. И это было тоже чудом, поскольку врачи готовили Полюшку к тому, что детей у нее не будет-слишком много пришлось ей тяжестей перетаскать за свою недолгую жизнь и много мерзнуть. Но 25 августа 1940 года Поля родила дочку, Валеньку. Мою маму.
А через два года, под Харьковым, в этот же день — 25 августа, в госпитале, от полученных в бою ранений скончался мой дед, отец мамы. На войну он пошел добровольцем. Их, врагов народа, наряду с другими советскими людьми в армию не призывали. Но когда потери стали колоссальными, то пришлось добирать всех, кто был годен к службе. Дошла очередь и до «врагов народа». Однажды в их поселение пришли военные, выстроили всех в ряд и предложили тем, кто хочет пойти добровольцем на фронт, чтобы защищать свою родину, сделать шаг вперед. В рядах поселенцев на мгновенье воцарилась тишина. Потом жестко зазвучало мнение, что родина от них, врагов народа, отказалась. Что же они ее защищать-то будут!.. Дед был в числе тех немногих, кто сделал шаг вперед. Думаю, он тогда без всякого пафоса это сделал. Просто родина у него была. Столбищи. Не мог он родину ассоциировать с Зайчиками и прочей накипью. Родиной был его дом в Столбищах, в котором на то время уже жили чужие люди. Родиной были улицы — Перелетиха, Колотиха и другие улицы с чудными названиями. Родиной была река Пьяна, куда он с отцом и братьями часто на рыбалку ходил. Святой колодчик с чистой водой — его Родина. Кладбище, где были его предки похоронены-его родина. Было ему- что защищать. И он сделал шаг вперед…
Прадед Иван, как оказалось, выкупил ценой своей жизни свою родню. Как родственникам участника войны, Елистратовым вскоре разрешили вернуться в Столбищи. Вернее, им дали волю выбрать себе любое место для поселения. И они решили вернуться в Столбищи. « Решили»! Да у прадеда даже вопроса не было-возвращаться или нет. Бросили свой пятистенный дом в тайге и вернулись в Столбищи. На пустое место. Моя мама до сих пор с ностальгией вспоминает тот фантастический, пятистенный дом, оставленный в тайге Кировской области. Солнечный, с большими окнами, с теплой печкой посередине. Она-то, мама, была счастлива в этом доме. Рожденная на поселении, другой жизни она не знала. Родиной для нее был этот дом, тайга, вечные сугробы и неласковое кировское солнышко. Ей, маленькой девочке, которую все баловали, нежили и холили, непонятна была тоска взрослых по неведомому ей селу Столбищи. Какие такие Столбищи и зачем эти Столбищи?
Тем более, что это были такие Столбищи, где у них в прямом смысле не было ни кола, ни двора. Ничего, кроме родных могил. Благо, было много людей, которые им помогали, чем могли — Елистратовых помнили и безмерно уважали. Кто приютит в своем доме на время, кто вещами поможет, кто накормит, кто напоит. Так потихоньку начали жизнь с нуля. Построили избушку. Мама до сих пор с ужасом вспоминает то их первое жилище. После пятистенного дома в Кировской области эта избушка казалась ей сырой темницей. Тесной, темной, сырой. Маму потом долгое время преследовал сон — кошмар: как на нее падает потолок. Он падал и падал на нее. Стоило ей закрыть глаза, как он придавливал ее всей своей темной сущностью. Сны такие снились неслучайно. Печь, на которой она спала с бабушкой, так близко подходила к потолку, что залезть на нее не представлялось возможным- ее клали на печь, как кладут хлеб в печь…
Но само село маленькой Валентине понравилось. Понравились люди-все ей казались добрыми. Нравилось ей и ходить в гости. Однажды возле одного из домов из красного кирпича она увидела женщину. Женщина эта была большая, грузная. Она тяжело дышала и опиралась на крючковатую палку. Эта женщина подозвала Валеньку к себе и пригласила в дом. В гости. Валенька была совершенно очарована хозяйкой-та напоила ее сладким чаем и угостила пирогами. Валентина тогда еще не знала, что дом этот, из красного кирпича, когда-то принадлежал ее деду. Когда же деда раскулачили и выслали, то в доме поселились « красные конники»-муж с женой. Не знала этого Валенька. А хозяйка дома тем временем внимательно вглядывалась в нее своими черными, пытливыми глазами и учила уму-разуму. Как грибы солить, как капусту на зиму заготавливать. Хозяйственная была эта приветливая тетя. И кто бы узнал в этой хозяйственной тете ту, что еще недавно дефилировала по селу в кожаной тужурке и красной косынке на голове. Ту, что так лихо стреляла в кур и пугала местных баб кровожадным выражением своего красивого лица. Говорили на селе, что Петр, ее муж (уроженец Столбищ и родственник прадеда), привез свою красавицу из Украины, где они вместе покоряли степи на лихих тачанках-только ветер в ушах свистел-и творили революцию. Говорили и то, что красавица метко стреляла не только по курам…
Валенька так и не поняла, почему мама Поля так рассердилась на нее за посещение этого дома и почему строго- настрого запретила впредь там бывать….
Все, кто изображен на стариной фотографии-прадед Федор Ефимович Елистратов с супругой Ариной и двумя своими детьми, Пелагеей и Алешенькой-уже давно мирно покоятся на кладбище села Столбищи. Все страсти давно улеглись, все трудности пережиты, радости испытаны. Осталась только она, родина. Поля, леса вокруг, река Пьяна, святой колодчик, земляничные поляны, дурманящий запах яблонь по весне. Белый налив…Бабушка, Пелагея Федоровна, впоследствии никуда из Столбищ дальше Нижнего Новгорода не выезжала за всю свою долгую жизнь. И не хотела. Когда же приезжала в Нижний, чтобы навестить детей, то уже на следующий день начинала заметно тосковать по Столбищам. И простора ей в городе не хватало, и запахов родных, и скамейки под березами, и травы под ногами, и коровы Маньки. Хотелось ей немедленно вернуться в родное село. До скрежета зубовного. Это было очень заметно.
Впрочем, один раз, Пелагея, все же, выезжала за пределы Нижегородской области. В Харьковскую область. Чтобы поклониться братской могиле, в которой был захоронен ее Ванечка…
…Май месяц. Испания. Каталония. Я лежу на горячем песке, рядом плещется Средиземное море. Еще два дня назад я плакала от восторга на главной площади Мадрида. От ощущения красоты, сказки, совпадений реального и фантастического миров. Еще вчера растворялась в музыке фонтанов Барселоны, переливалась мириадами мельчайших капелек, в которых отражался весенний испанский вечер. Еще сегодня утром я думала о том, как прекрасна Испания. Как невыразимо прекрасна Испания. И как я хочу домой. Как же я невыразимо хочу домой. На Родину.
Серьезно.

Алла Кудря. ОНИ БЫЛИ ПЕРВЫМИ.

Если зимой в Воркуте посмотреть на снег, то можно увидеть, что он черный. Это от угольной пыли. Воркута- шахтерский город. Главная достопримечательность – уголь, который добывают шахтеры. Но, к сожалению, на каждую добытую тонну угля несколько человеческих жизней.
20 февраля 1964 года — на шахте № 1 «Капитальная» в результате взрыва метана погибли 59 шахтёров. Прощание с погибшими было на центральной улице. Перед глазами так и стоят в ряд гробы с траурными лентами и плачущие люди. Идешь мимо них, и кажется, нет им конца. Весь город собрался, чтобы проводить в последний путь погибших шахтеров. Эта трагедия коснулась каждого жителя нашего города. Тем более прискорбно, когда гибнут здоровые молодые люди, отцы, братья. Позже ещё были взрывы на шахтах. Похороны, слезы, прощание… и трехдневный траур…..
1 апреля 1961 года — в результате взрыва метана в шахте погибли 28 человек.
31 марта 1995 года — в результате взрывов метана погибли 10 человек, в том числе пятеро горноспасателей.
Это только на шахте Капитальная. А шахт в Воркуте много. Да и на других шахтах такая же картина.
18 января 1998 года - взрыв метана и угольной пыли на шахте Центральная, в результате которого погибли 27 горняков. Тела 17 из них остались в шахте, так и не были найдены. И .т.д.
Листаешь книгу памяти, и перед глазами бесконечно идут лица молодых людей, им бы жить. да жить. Причинами взрыва всегда являлись многочисленные нарушения мер техники безопасности со стороны руководства.
Работа шахтера сравнима с боевыми действиями. Каждую смену они шли как на поле боя. Каждый день две мои сестры (У них мужья шахтеры), собирая мужей на работу, говорили: «Будь осторожен и вернись домой». А сами думали: "Провожаю, как на войну: придет- не придет". Пришел, слава богу.
Труд шахтера, не только тяжелый и опасный, но и очень вредный. Помню, когда я с родителями в 1954 году приехала в Воркуту, я так удивилась, увидев мужчин с черными, как будто накрашенными, глазами. Мне объяснили, что это угольная пыль. Такая же пыль попадает и в их легкие при добыче угля.
80-90 года, это было время, когда у школ были шефы, когда на школу смотрели как на организацию, выполняющую главную задачу правительства- воспитание молодежи. Когда уважили учителя и его труд. Шефами моей школы № 8 (я работала директором школы) были Совхоз «Тепличный» и шахта «Южная». Это директора с большой буквы - грамотные, умные, которые отлично понимали нужды школы и что школьники - это будущее страны.
Директор совхоза «Тепличный» Тимошенко выделил теплицу для организации уроков труда по программе «Юный овощевод», агронома для проведения практических занятий, как только я заикнулась о том, что неплохо было бы организовать учебу в этом направлении. С каким удовольствием школьники работали в этой теплице, и особенно им нравилось, когда они получали деньги за свой труд.
Из 3 руководителей на шахте «Южная», которые работали при мне, я запомнила Эдуарда Рейнгольдовича Бехтольда. Что примечательно - свою первую планерку он провел в школе. В 9 часов утра 1985 года, он вместе с начальниками участков и своими заместителями, пришел в школу и спросил, в чем мы нуждаемся, какая необходима помощь. Затем каждый участок был закреплен за классом и в соцсоревнование вписали пункт – помощь школе. Шефы со своими подшефными составили план работы. Через месяц вновь планерка в школе. И классные руководители отчитались о проделанной работе. И так каждый месяц. В классах у нас появились телевизоры, новая мебель. Школе подарили автобус и машину для того, чтобы школьники учились водить. Каждый праздник шахтеры делали прекрасные подарки детям. На Новый год всем ученикам бесплатно выдавались огромные пакеты с конфетами и мандаринами. Э.Бехтольд передал школе клуб с кинотеатром, видеомагнитофоны. Мы показывали для населения микрорайона кинофильмы, в клубе были созданы кружки. Огромную помощь шахтеры оказывали в ремонте школы. Мы проводили совместные праздники, а школьники в вою очередь поздравляли шахтеров. Чем опаснее работа, тем в большей степени любишь всё, что связано с жизнью: детей, жену, родных. И шахтеры всегда с добротой относились к детям. Часто, придя в школу, они приносили от себя лично подарки школьникам. А когда сгорело общежитие и у одних из наших школьников погибли родители (отец работал на шахте), мальчики остались живы, так как находились в школе, Эдуард Рейнгольдович взял над этими школьниками опеку. Выделил квартиру, мебель, одежду и ежемесячное пособие. Детей не забрали в интернат. В будущем старший из братьев пошел работать на шахту, пока младший учился.
90-е года знамениты ещё и шахтерскими забастовками.
И когда шахтеры организовали забастовку, они пришли к нам, чтобы мы, учителя, их поддержали. Естественно, мы их поддержали. Во-первых 98% учащихся в школе- дети шахтеров, у многих учителей мужья- шахтеры. Во-вторых - нам была не безразлична жизнь и работа шефов -.шахтеров. И самое главное, их требования совпадали с нашими желаниями. Мы горячо обсуждали все новости на шахте, тем более, что были в гуще почти всех событий.
С этими забастовками город преобразился, постоянно шли репортажи из мест событий. Жить стало интереснее. В то время мы думали, что вот, наконец, нашлась сила, которая открыто заявила протест коррупции и встала на защиту людей.
Одной из причин недовольства шахтеров стало неэффективное управление предприятиями в угольной отрасли.
Возмущение шахтеров, в первую очередь, было из-за недостаточного обеспечения техникой безопасности и постоянных травм на рабочем месте. Если не взрывы, то просто «камушек» упадет на шахтера - убьет или в лучшем случае сломает позвоночник, например, так покалечило мужа сестры. Да и большинства у учителей моей школы мужья получили на работе травмы разной степени.
1. Поэтому шахтеры требовали, чтобы администрация обратила особое внимание на технику безопасности в шахтах.
2. Кроме того они требовали отобрать у бюрократов не принадлежащие им шахты, которыми они владели как своими. Они хотели работать на своем месте свободно, не кланяясь, каждый день направо и налево.
3. Они стремились к рынку, как к свободному обмену товаров – чтобы каждый открыто получал от других за свою работу столько, сколько он сам принес пользы другим людям.
4. Они хотели остановить произвол силовых структур и требовали отменить привилегии администрации и партаппарата на всех уровнях нашего государства.
5. Кроме того они требовали юношам и девушкам, проживающим на Севере 5 и более лет, при поступлении на работу выплачивать северные надбавки сразу и полностью, а до 5 лет — дифференцировано к годам
6. При сдаче жилья в Воркуте предоставлять жилье в других регионах в течение 2-х месяцев безвозмездно.
7. Выплачивать северные надбавки неработающим пенсионерам, проживающим на Севере. Размер пенсии ежегодно корректировать по мере изменения стоимости жизни.
8. Гарантировать снабжение г. Воркуты через Главсеверторг.
9. Обеспечивать товарами зимнего сезона в достаточном количестве и ассортименте, особенно детским.
10. Решить экологические проблемы Воркуты (ТЭЦ, цемзавод, птицефабрика и т. д.) к 1990-91 гг. и.т.д.
Эти требования были зачитаны на многотысячном митинге 21 июля 1989 года. Конечно, мы тоже подписались под этими требованиями.
Шахтеры говорили: "Впервые мы себя почувствовали не серой массой, а людьми, личностями, способными добиться того, что наш труд принадлежит всем нам.” Они поняли, что в обстановке сплоченности, дисциплины и солидарности могут одержать победу.
Требования шахтеров правительство, конечно, удовлетворило. Они были напуганы, так как на забастовку поднялись шахтеры всей страны из разных городов и регионов.
Б. Ельцин, быстро набиравший к тому времени «политический вес», всячески использовал шахтерские забастовки в борьбе за власть. Он прилетел в Воркуту для переговоров с шахтерами. Встретился с простым народом прямо на улице. И раздавал «подарки» всем желающим. (Устроил в детский сад ребенка, подарил машину, выделил деньги на зарплату, которую уже не выплачивали несколько месяцев и т.д.) Как не прискорбно вспоминать, но шахтеры стали решающей силой, приведшей Ельцина к власти, или сделали все, чтобы проложить ему туда путь.
1994 год символичен тем, что в этом году был достигнут суммарный показатель добычи угля: 1 миллиард тонн угля с Печорского угольного бассейна (Воркута, Инта, Печора).
И всё же в защиту шахтеров Воркуты хочу сказать, что воркутинские шахтеры 1 марта 1994г вновь провели суточную забастовку. Эта забастовка знаменита тем, что впервые в истории России шахтёры заявили о своем недоверии Президенту России Борису Ельцину и потребовали его отставку и досрочные перевыборы.
Конец 80-х – начало 90-х годов оказались для города тяжелыми, нестабильными. Кризис в стране затронул и угольную отрасль в Воркуте. В правительстве решили, закрыть север и ввести программу реструктуризацию шахт. Семь шахт в итоге были закрыты, в том числе шахта «Южная и затоплена вновь построенная шахта № 33..
Не могу не рассказать, как переселяли людей из поселка «Хальмер-Ю». Шахту закрыли одну из первых. Некоторым шахтерам выделили квартиры в других городах, часть шахтеров перевели работать на другие шахты и они выехали из поселка, но были и такие, которым ничего не светило. Они не работали на шахте и, конечно, им ничего не полагалось, но они надеялись, что в будущем им дадут квартиру, так как поселок закрыли. Они остались жить в поселке.
Раз было принято на верху решение о ликвидации поселке- нужно выполнять. А дальше рассказывают наши знакомые: «Всё решилось просто и легко. Приехали ОМОНовцы и решил эту проблему. Вышибались двери в квартирах, людей насильно загоняли в вагоны и вывозили в Воркуту. Кто успел схватить пожитки- молодцы, а кто и не успел- сами виноваты. Поселок закрыли, и въезд туда был запрещен».
Как только закрыли шахту Южную, поселок Южный, там находилась моя школа, стал вымирать. По вечерам страшно было выходить на улицу. Свет в микрорайоне был только у магазина, на остановке и у школы. По улицам бегали своры бездомных собак. По вечерам жители микрорайона предпочитали сидеть дома. На улицу люди выходили с фонариками. С каждым днем увеличивалось количество брошенных домов. В некоторых домах стали поселяться бомжи.
В 1998 году моя школа, магазины и детские сады закрылись на поселке Южном. Поселок стал как мертвый.
Кстати, до сих пор шахтеры и жители Воркуты пользуются некоторыми завоеваниями, которые они добились в июле 1989г. Например: ночными, ходовыми, отпусками, льготы детям, пенсионерам, и т.д.
.
Одна из листовок того времени.
К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
Преступные власти привели Россию к неслыханному позору и унижению, а народ к нищете и разорению. Эти власти должны быть свергнуты!
Долгие десятилетия мы были в крепостном рабстве у феодальной КПСС, теперь новые эксплуататоры - "демократы" ввергли нас в рабство новое - буржуйское. Именно банда "коммунистов" и "демократов" привела Россию к катастрофе, предотвратить которую может сегодня только самостоятельно организованный рабочий класс. Другой иной такой силы в обществе нет!
Любая власть, если только она не подчинена самому жесткому контролю организованных низов, мгновенно загнивает, превращаясь в новых подлых эксплуататоров, в какие бы красивые одежды они не рядились.
Вот почему мы, рабочие, всю власть и всю ответственность за судьбу общества берем сегодня на себя. Мафиозная гнойная ельцинская Администрация распускается немедленно и безоговорочно - вся власть переходит в руки рабочих забастовочных комитетов, которые во всем будут подотчетны рабочим собраниям, митингам, конференциям. Это станет началом НОВОЙ жизни!
Долой Президента и правительство!
Бастуй, выходи на улицы! Бери пример с шахтеров!
Да здравствует власть рабочих!
Всероссийский Стачком (на Горбатом мосту).

Алла Кудря. РЫЖКОВСКАЯ ПУРГА.

Город Воркута располагается за Полярным кругом в Большеземельской тундре, в зоне вечной мерзлоты. Пурги здесь не редкость. Но самая достопримечательная пурга- это «Рыжковская» пурга. 8-9 февраля 1990 года на Воркуту обрушилась невиданная до этого пурга. В эти два дня в городе находился с официальным визитом Председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков. С тех пор пургу эту так и называют «Рыжковская». Никогда за все годы своего существования Воркута не была так близка к гибели. Спасли ее, не только сотни людей, участвовавших в борьбе со стихией, но действия и решения премьера, человека спокойного, интеллигентного, не повышающего тон в самых критических ситуациях. Как он вовремя оказался в Воркуте!!! Николай Рыжков прилетел в Воркуту 8 февраля днем. После совещания в комбинате Воркутауголь, он поехал посмотреть передовые шахты. С утра погода была хорошая, мороза почти не было. А это значило, что к вечеру можно было ожидать пургу. И правда, Н.Рыжков уже возвращался в город, как началась метель. Причем буквально в считанные минуты видимость упала почти до нуля, в вихре снежинок нельзя было различить и пальцев на вытянутой руке.
Правительственный кортеж встал посреди трассы: дальше не проедешь – дорогу замело, пути обратно отрезаны. Шахты в Воркуте находятся на десятки км. от города, а Н.Рыжков и его сопровождающие были в легких ботиночках. Из машин они перешли в сопровождающий автобус. Вначале в автобусе было тепло, но буквально через час все почувствовали холод. И хотя работала печь, но мороз шел от металла. (После пурги я была на пресс-конференции с Н.Рыжковым, и про пережитые часы в остывающем автобусе слышала сама)
Чтобы спасти Рыжкова из снежного плена, в экстренном порядке вызвали вездеход Ш.Воргашорской, затем вездеходы УТВК и Электросетей. Первым на них вышел вездеход УТВК. Из города к ним никто - бы не дошел. Эти вездеходы, прокладывая путь, вывезли председателя Совета Министров из снежного плена. По радио постоянно выступали из ГО и ЧС, предупреждая об опасности. Но первое предупреждение пришло поздно, когда пурга бушевала во всю. Многие автобусы уже выехали из города. До шахтных поселков ехать далеко и пурга застала эти автобусы в пути. Хорошо хоть автобусы шли колоннами. Это делают всегда во время пурги, чтобы помочь друг другу. И ещё, на Воркутинском Кольце в обязанности водителей автобусов входит в пургу проверять наличие людей на остановках и оказывать им помощь. Вездеходы находили эти колонны и спасали людей. Я благодарна мужу за то, что он рано позвонил мне в школу (пос.Южный) и предупредил о пурге. (Военные метеорологи оказались более расторопные, чем гражданские) Пока ходили автобусы, я всех школьников и учителей отпустила домой. В школе оставался только сторож. Вечером пришел муж с работы. Военная часть, где служил муж, находилась в 200 метрах от нашего дома. - Чуть ли не на четвереньках я шел, - рассказывал муж. Ветер сбивает с ног. Это в городе, а что творится на открытом пространстве? Обычно синоптики заранее предсказывали ухудшение погоды, и городской штаб по чрезвычайным ситуациям в такие моменты прекращает движение пассажирского транспорта по кольцу, оповещая об этом горожан по радио. Однако в этот день распоряжение явно запоздало. Пассажирские автобусы оказались на трассе именно в тот момент, когда шквал из тундры достиг максимальной силы. Трассу задуло в считанные секунды. К 18 часам порывы ветра стали достигать 40 метров в секунду.
Тогда мы не знали, что город стоял на грани гибели. Только через 9 лет в газете об этом упомянули. Мы не знали, что пурга разрушила энергоснабжение Воркуты. Повреждены линии, по которым электричество подавалось на водовод и в поселок Юнь-Яга. Без воды и электричества осталась ТЭЦ-1, обогревающая Воркуту. Остановились насосы, откачивающие воды из шахты «Юнь-Яга». Замерзал близлежащий от шахты поселок. Прошли сутки, а энергоснабжение не восстановили. С утра было отключено электричество в городе, но мы особо этого не заметили, да и нас этому не удивишь. Зажгли свечи, даже интереснее было сидеть. Свечи у нас были всегда про запас. Правда разогревали еду и молоко детям на спиртовках. Хорошо, что муж был охотником и рыболовом, поэтому у нас было походное снаряжение. И только к вечеру включили свет.
Перед отлетом Н.Рыжков провел совещание в мэрии и конференцию.
Благодаря Н. Рыжкову Воркута получила новую снегоуборочную технику, и парк обновился почти на сто процентов
Н.Рыжков на пресс-конференции ещё сказал, - Теперь я понимаю, что вам и вашим детям нужны шубки не для красоты, а для тепла. Обещаю, дети Воркуты увидят шубки. Нужно сказать, что детские шубки выдавали по талонам. Талоны разыгрывали, кому попадется, тот был счастливчиком. Это обещание с детскими шубками Н.Рыжков так и не выполнил до конца.
После пурги, придя в школу, я узнала, что часть отопительных батарей разорвало. В классах стоял жуткий мороз. Почти все цветы замерзли. Хорошо, что была актировка, и не было детей в школе. Шахта «Южная»- наши шефы, помогли нам с ликвидацией аварии. Жители микрорайона «Южный», у кого разорвало батареи, были недовольны. Гласности не было, и что Воркута на грани катастрофы тоже никто не знал. Нужно сказать, что батареи в квартирах меняли быстро, а вот в подъездах - нет. Заходишь в подъезд, а там из разорвавшейся батареи замерзшая вода видна. О том, что Воркута была на грани гибели, знали единицы. В смутные 90-е годы особо одаренные товарищи стали рассуждать об отмене северных льгот. Ведь в Воркуте один год считался раньше за полтора. Хрущев в свое время снизил северный коэффициент от 100 до 80%.
После Рыжковской пурги все северные льготы оставили.

Анна Шибаева. Воспоминания.

О ДНЕ ПОБЕДЫ.

День Победы — как известно, «праздник со слезами на глазах». Но несмотря на боль, связанную с этой памятной да¬той, наша семья всегда отмечает ее. В ХХ веке было немало войн, в том числе две мировые. Они не обошли стороной и моих близких.

Так, прапрадедушка — Кириллов Сергей Иванович — родился в 1878 году. Он участвовал в двух войнах. Во время Русско-Японской служил в действующей армии связистом, за боевые заслуги и находчивость был отмечен наградами, которые, к сожалению, не сохранились. В период Первой мировой сражался на русско-германском фронте. Умер Сергей Иванович в Ленинграде в 1942 году от голода, похоронен на кладбище при Александро-Невской лавре.

Его сын Михаил, брат прабабушки, тоже участвовал в боевых действиях, правда, уже в годы Великой Отечественной. У нас сохранились его письма с фронта:

«13 июл 1944 г.

Свое послание пишу на досуге. Природа данного участка изобилует многолетними камнями — гранитами, а также высотами и лесом с болотами. В настоящее время ждем сигнала к движению вперед на озверелого врага, дойти с целью очищения всей территории и обеспечения полного спокойствия городу Ленина и его жителям.

Бойцы, сержанты и офицеры всех родов войск с нетерпением ждут сигнала вперед, на озверелого врага. Наше оружие в полной боевой готовности, враг еще раз испытает на своих собственных шкурах силу русского оружия».

Даже на войне он не терял чувства юмора, с нежностью и любовью писал своим родным:

«Дорогая Шура и доча Инуля!

Ловите самые горячие поцелуи и лучшие пожелания с эстонской земли, которую мы освобождаем и бьем гада, не даем возможность уйти живым.

Шуренок! Письмо твое от 5-го и 15- го получил, но извини, моя «Крошка», с ответом я задержался по случаю некоторых обстоятельств, сложившихся у нас, о которых ты узнаешь, когда прочитаешь в газете любимое, а может и не любимое имя Михаила, представленного к награде Орден Боевого Красного Знамени — за умелое проведение операции и прочего...».

«Бьем гада днем и ночью и стремимся к скорейшему завершению и возвращению в семейный теплый очаг, не так ли?».

И, конечно, очень мечтал о встрече с близкими:

«Да! Это только на данном отрезке времени одни мечты, но скоро настанет час и это сбудется. Этот день недалек, он скоро настанет. Не так ли?».

К сожалению, мой двоюродный прадедушка погиб в Польше в январе 1945, не до¬жив до долгожданной победы всего несколько месяцев. Место захоронения до сих пор неизвестно. Но память о нем жива.

ПЕРВЫЙ ТОСТ ЗА ГОРБАЧЕВА! 

Никогда не забуду, как мой двоюродный дедушка, эмигрировавший в 1978 году в США, приехал в гости в родной Ленинград спустя почти 10 лет. Для его мамы, жившей все эти годы в Ленинграде и уже не надеявшейся увидеть сына, это стало настоящим подарком! За несколько лет до смерти она увидела-таки сына. Моя бабушка, которая в 1953 году 12-летней школьницей рыдала из-за смерти Сталина, моя мама - примерная комсомолка и пионерка - все они не сговариваясь подняли первый тост за Горбачева. Меня тогда еще не было на свете. Но если бы я уже родилась, уверена: я бы была с ними солидарна.

О ПЕРВОМ УВЛЕЧЕНИИ ПОЛИТИКОЙ.

"В "Единой России" состоят только самые порядочные и неравнодушные люди" (с), или Иллюзии нулевых

Мне было лет 9 (значит, это был 2003 или 2004 год), когда мы с бабушкой гуляли по ЦПКиО в Санкт-Петербурге. Она дала мне какую-то конфету, я взяла. Обертку от нее, я не выбросила на землю, а положила в карман или оставила держать в руке (уже не помню) до ближайшей урны.

Бабушка сказала, что я молодец, что не выбросила на землю, как делают даже многие взрослые.

Я в ответ улыбнулась и ответила :

- А вот папа бросает!

Бабушка сказала, что он не прав.

Я была по-детски горда тем, что я права, а папа - нет.

Таких или похожих ситуаций в моем сознательном детстве - то есть в первой половине нулевых - на моих глазах происходило немало. То кто-то перепрыгивает через турникет в метро, не оплатив проезда, то ругается матом на все улицу, то мусорит, то нарушает правила дорожного движения...

Поэтому в один прекрасный день мне в голову пришла немного-немало великая, но ужасно наивная идея - вступить в Единую Россию, которую, как мне тогда казалось, все уважают и даже побаиваются. Я, маленькая, представляла себе, как буду тыкать в нос членским билетом всем тем гражданам и должностным лицам, которые что-то нарушают или не выполняют свои обязанности. И что эта бумажка будет действовать на всех как... как минимум, как милиция (тогда она еще так называлась), добросовестно выполняющая свои обязанности.

Уже тогда мне - при всем моем уважении к милиции и государству вообще - казалось, что они не справляются, хотя бы потому что в моем городе такой (мне казалось, что это недопустимо! Даже такие небольшие нарушения) бардак. Боже мой, знала бы я, чего творилось в гораздо более проблемных регионах страны. Именно поэтому мне искренне хотелось им всем помочь. Кроме этого, я считала, что ЕР - это почти так же круто, как появление лично В. В. Путина. При этом какого-то рядового из милиции или ДПС можно и послать, думала я, а рядового единоросса - нет и точка.

Свою "великую" идею, а именно служение Единой России на благо моих родных улиц, я, конечно, так и не реализовала. Зато, как узнала спустя годы, чем-то похожим еще с 2000 года в некоторых регионах РФ занимались "Идущие вместе", сегодня больше известные как пресловутые "НАШИ", а также молодежка "Единой России". Правда, все эти структуры делали отчасти правильные вещи, но с огромным пафосом и не в таком объеме, как это требуется нашим улицам, которые, конечно, до сих пор очень (относительно очень) запущены.

Так или иначе, именно с этого мусора, с этих нарушений правил дорожного движения и т. д. и началось нечто подобное на мое увлечение политикой в возрасте начальной школы... Потом еще было многое, но это уже была вторая половина 2000-х.

Людмила Шилина. ПОЕЗДКА В ГОРОД.

Памяти моих родителей

Эта поездка всегда была событием. И молодые командирские жены ждали ее с нетерпением. Когда живешь безвылазно в глухом уральском лесу, когда вокруг – лишь волки да медведи, да кряжистые столетние дубы с кедрами, сжимающие небольшую «секретную» воинскую часть в плотное кольцо, так хочется хоть изредка пройтись в туфельках на тоненьком каблучке по настоящему асфальту, посмотреть на свое отражение в витринах магазинов, да и просто подышать воздухом пусть небольшого, но все-таки города. Город! Он манит своими огнями и соблазнами (Господи, да какие там соблазны-то были в 50-е годы!) и они, молодые, счастливые, в нарядных крепдешиновых платьях, в габардиновых пиджаках с плечами на вате, с завитыми в крепкие кудельки волосами – они, наконец-то, поехали.
К воротам части подогнали шикарный брезентово-фанерный грузовичок и командирские жены, недолго раздумывая – кому из них сидеть в кабине, – дружно взгромоздились прямо в кузов, где уже расположились пятеро солдат-первогодок. Они тоже отправлялись в город на выходной, это называлось – в увольнение.
Кое-как расселись. Неудобно, тесновато, но зато впереди – целый день городской праздной жизни, поход по магазинам, и вообще… Праздник, одним словом. И так на душе легко и сердечно, что, кажется, любишь всех и каждого. И проблем никаких. Они завтра начнутся. А сегодня… Едем в город!
Несколько часов по неприметной лесной дороге на неудобном, скрипучем, подскакивающем на каждой кочке грузовичке пролетели быстро. Они даже попытались немного подремать, да в такой тряске разве уснешь… Так и доехали, за разговорами, пересудами и смешливыми воспоминаниями о прошедшем дне рождения командира части, куда были приглашены с мужьями (вернее, сначала мужья, а уже их – как довесок). «А помнишь, как Иван Иванович…» – начинала темноволосая, та, что была постарше, и прыскала в ладошку. Ей тут же вторила маленькая блондинка, и они, тихонько повизгивая, начинали давиться смехом, но так, чтобы солдатики ничего не заподозрили. Как-никак – это их отец-командир, и честь его мундира ни при каких обстоятельствах не должна быть запятнана.
…Со старой магнитной ленты стекает неторопливый рассказ. Его когда-то записали на чьем-то дне рождения – просто так, не для истории. Я в который раз сквозь шум и треск потертой записи слышу родной голос и начинаю понимать, что вопрос, над которым мучилась еще в пору юности (и не я одна) «В чем смысл жизни?» - он какой-то неправильный. На самом-то деле мы пытаемся понять, в чем смысл того отрезка жизни, в который с нами что-то происходит, или в чем смысл того, что происходит в эту, конкретную минуту. А дальше случилось вот что.
…- Приехали, - пророкотал над ухом бас старшины-водителя, - вылезай! Они, немного обалдевшие от тряски, начали потихоньку выбираться из грузовичка, тут же поправляя растрепавшиеся кудряшки и одергивая примявшиеся платьица. Впереди – целая вечность, пять часов свободного полета, затяжного прыжка в манящие закоулки городского чрева…
После долгого, утомительного броска по торговым точкам городишка они доплелись, сбивая от усталости каблуки на бок, до своего грузовичка и рухнули на дно грязного, заплеванного кузова, уже не обращая внимания на растрепавшиеся прически, блестящие от пота носы и почерневшие подмышки. Мальчишек-солдат еще не было, и женщины, устроившись поудобней и переводя дух, принялись как-то восполнять потерянный шарм при помощи нехитрых уловок – не очень-то хотелось предстать пред очи своих мужей этакими растрепками.
Когда солдатики, громко переговариваясь, стали переваливаться через кузов грузовика, женщины вначале ничего не заметили. Но один из них, будто споткнувшись, грубо схватил черненькую за грудь и, мерзко хихикая, обдал ее запахом перегара: «Ой, простите, тетенька!» Она брезгливо подвинувшись, повернулась к подруге: «Да они пьяные все!» «Кто пьяный, - бормотнул мальчишка, - где тут пьяные?» И снова гадко засмеялся, пытаясь притиснуть блондинку в угол. Она оттолкнула его, тут же заметив нехороший блеск в глазах и, внутренне паникуя, придвинулась ближе к соседке. «Ну вот еще, не хватало проблем» - подумала та, и молча, повинуясь какому-то древнему инстинкту женщины, показала подруге одними глазами – молчи, мол! Они забились в угол кузова и, пока пьяные солдаты рассаживались, старались не дышать и не шевелиться.
Машина тронулась. Ехали по городу вроде спокойно, а чуть выбрались с асфальта на проселки, и грузовичок стало трясти и подбрасывать, подвыпивших мальчишек развезло окончательно. Сначала один из них, шатаясь и спотыкаясь об ноги сидящих, попытался подобраться поближе к женщинам, тихо затаившимся в уголке кузова. «Ну все, на подвиги потянуло», - обреченно подумала черненькая.
- Ой, какие хорошенькие, - бормотал юнец, - а что это вы такие скромненькие? А чего это вы там так тихонько сидите?
В это время грузовичок дернулся, солдат взмахнул руками и, не удержавшись, рухнул прямо на блондинку, отчего та вскрикнула и попыталась вывернуться из-под его тяжелого тела.
- Да куда ж ты, маленькая, - он грязно выругался и под хохот таких же пьяных мальчишек рванул на себя платье женщины. Брюнетка быстро стащила с ноги туфлю и, размахнувшись что было сил, треснула пацана по голове, отчего тот удивленного выпрямился, явно не ожидая подобного отпора, и во весь рост растянулся на полу, успев вывернуть весь свой обед вместе со спиртным прямо на подол ее нарядного платья.
В кузове повисла зловещая тишина, которая ощутимо сгущалась с каждой секундой. Но женщина не растерялась. Той же туфлей она принялась изо всех сил колотить по кабине грузовичка: «Остановите, остановите же!» …Когда машина остановилась и к ним заглянул старшина, тоже не слишком трезвый, женщины уже молча выбирались из кузова. «Что случилось?» - спросил тот и, бросив взгляд на неподвижного солдата, протянул: «Это… Как же это, а?» «А вот так же», - отрезала брюнетка, поддерживая всхлипывающую подругу и пытаясь при помощи конфискованной у поверженного «врага» пилотки привести свое платье хоть в какой-то приличный вид.
- Напились, идиоты, - она отшвырнула грязную пилотку в кусты, - последние мозги растрясли! Мальчишки, сосунки недоделанные!
- Это кто «идиоты», - грозно сдвинул брови старшина, - кто «сосунки», да еще «недоделанные»? Это ты советских солдат так костеришь?! Да ты знаешь, что тебе за это?.. Ты куда пилотку кинула? Ты красную звездочку швырять?! – старшина весь позеленел и даже будто в размерах увеличился – того и гляди, лопнет.
- Не тресни ненароком, - брезгливо процедила смелая брюнетка, - да я с такими «советскими» солдатами не то что в одной машине, на одном поле… не сяду. Пошли, - обернулась она к подруге, - пошли отсюда.
Та, с округлившимися до невероятных размеров глазами, словно оцепенела и продолжала стоять, переводя взгляд со старшины на свою товарку и обратно.
- А, - махнула рукой брюнетка, - и сама дойду.
Она решительно сняла с ног шпильки и зашагала по тропе. Оглянувшись, бросила:
- Вещи мои только попробуй, потеряй!
- Подожди, - закричала маленькая блондинка, - я с тобой. Мне с ними страшно!
И они пошли. Вдвоем. По тайге.
…Тихо шуршит магнитофонная лента. Я явственно вижу, как они идут, будто наблюдаю за ними откуда-нибудь из-за деревьев: брюнетка - решительно вышагивая, не очень-то обращая внимания на то, что попадает под ноги и прижимая к груди узкие туфли, и блондинка – ковыляя сзади на сбитых каблуках, плача и причитая: «Ой-ей-ей, что же теперь будет-то!». Словно сама судьба вела их по этой лесной дороге, подбрасывая хрупкие цепочки случайностей и закономерностей, держась за которые только и можно было выйти из этого таежного бурелома. И как бы не устраивало нас наше русское «авось», судьбе на это смотреть смешно. Она статистическими данными о проценте вероятности, скорее всего, не располагает.
А процент этот был весьма невысок. Да если вспомнить, что дело шло к вечеру, а лес вокруг – не парк Горького и не бульвар на городской окраине, тогда и вовсе понимаешь – шансов у подруг дойти до воинской части было немного. И все-таки они дошли. На следующее утро.
Никто не бросился их искать, не выслал навстречу машину. И то, что их отсутствие не сильно повлияло на тамошнюю морально-политическую обстановку, стало понятно с первых шагов по территории гарнизона. Военная секретная жизнь текла своим чередом. Только подойдя к дому, еде переставляя ноги, сбитые в кровь, они наткнулись на мужа брюнетки, нервно курившего возле подъезда. Он подскочил к женщине, схватил за руку:
- Ты что наделала, - закричал, не справляясь с собой, - ты понимаешь, что теперь со мной будет! Командир грозился погоны с меня снять!
- Ой, да не шуми ты так, - небрежно отмахнулась она, - люди спят еще…
И добавила тихо:
- А я думала, ты нам навстречу пойдешь.
- Не забывай, - свистящим шепотом произнес муж, - что мой отец был в плену, я и так – на волоске…
- О господи, - вздохнула женщина, - да ни о чем я не забываю… Только куда ж еще дальше этого медвежьего угла нас услать можно?
- Сейчас ты пойдешь к командиру и скажешь, что беременна, - прошипел муж, - что тебе стало плохо в машине. Ты письменно откажешься от своих слов, поклянешься, что не оскорбляла советских солдат, не швыряла красную звездочку, не поносила социалистический строй. Иван Иванович обещал в этом случае все замять… Ну пошли.
Этот человек не был трусом – он прошел всю войну, как тогда говорили, «от звонка до звонка». Просто тогда было такое время…
А через девять месяцев родилась я.

Людмила Шилина. КАК Я В САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ УЧАСТВОВАЛА.

Ленка сидела на кровати в позе лотоса, у ног ее стояла большая фарфоровая супница, а на стене косо висела репродукция с изображением генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева. Леонида Ильича. Когда мы ввалились в комнату нашего барака, она протянула руку к портрету и торжественно изрекла:

- Верной дорогой идете, товарищи!

Мы застыли на пороге, пораженные не столько явлением беглянки народу, сколько несоответствием исторической сущности момента и фривольным положением прекрасных Леночкиных ног. Лишь через несколько секунд пришло озарение:

- Ура-аа-аа! Ленка вернулась!!!

- Вернулась, - скромно потупила глаза наша факультетская красавица. – И не с пустыми руками!

С этими словами она жестом фокусника – ву а ля! сдернула с супницы крышку и мы увидели, что там … селедка под шубой! Мама дорогая! Нам, студентам, после ежедневной битвы за урожай картофеля, после столовской перловки и пшенки Ленка со своим салатом показалась посланцем… ну если не с небес, то из знаменитого городского гастронома «Утюжок» точно. И все бросились ее обнимать и тормошить, расспрашивая – ну как там, словно были оторваны от дома на долгие годы и провели их в нечеловеческих лишениях и героическом преодолении. И словно несколько дней назад не обиделись на нее насмерть, вынашивая план бойкота, когда, несмотря на грозные обещания руководства «принять меры» к самовольно покинувшим лагерь, она сбежала в город, гордо заявив – навсегда! «И в гробу я видала вашу картошку!».

Из-за этого вопиющего во всех смысла случая было экстренно созвано собрание.

- Мы, значит, вкалывай за нее, - отличница Светка, считавшая Ленку вертихвосткой, была полна благородного негодования. – А она там … маникюр поехала подновить! Исключить ее из комсомола!

- Ну уж ты хватила, Хорошкина, - остудил ее благородный пыл наш комсорг Коля, безнадежно влюбленный в Ленку. – Не ты принимала, не тебе исключать! А вот бойкот ей объявить – это, пожалуй, можно.

И взгляд его затуманился мечтой о том, как заплаканная и раскаявшаяся Ленка упадет ему на грудь с мольбой о прощении. На этом собрании мы с Галкой скромно помалкивали, ибо были посвящены в Ленкины планы. Мы подружились еще на первом курсе, хотя Ленка была старше нас и обладала несравненно более весомым опытом общения с противоположным полом, нежели мы с Галиной. Впрочем, я им вообще не обладала. Так, по мелочи… А Ленку слушать было интересно, особенно когда она этим самым опытом делилась. Я ее слушала и мечтала применить все на практике, но пока походящий объект не подворачивался. Был, правда, в планах один симпатичный брюнет с архитектурного факультета, но, несмотря на мои мысленные флюиды, он об этих планах, похоже, не догадывался…

Так вот, мы знали, что Ленка вернется. Она просто решила дня на два смотаться в город, действительно, почистить перышки. В этом была вся ее сущность – дитя асфальта, она буквально на глазах начинала увядать, если была надолго оторвана от теплой ванны и, пардон, унитаза. Имелась, впрочем, еще одна причина ее возвращения, о которой мы тоже догадывались, но об этом позже. Правда, огромная миска с салатом оказалась чистым сюрпризом. Да к ней пара банок сгущенки впридачу – и все, жизнь определенно начинала налаживаться. А еще – и самое главное! – она выполнила мою просьбу. Ленка привезла мне из города гитару.

Лагерь наш, летом принимавший, как и положено пионеров, в сентябре заселялся студентами, десантированными на поля отечества для сбора картофеля. Работали мы до обеда, но когда возвращались с картофельного поля, казалось, что стоит только добраться до родной койки и рухнуть на нее, и уже никакая сила не сможет тебя с этой койки сковырнуть. Что-что? Какая дискотека (спортивные состязания, поход в соседнее село за молоком)!? Но проходило часа два и… первыми начинали выползать из своих домиков заядлые волейболисты, которые собирались на волейбольной площадке, делились на команды и начинали сражение. Среди играющих можно было заметить и самого начальника лагеря. Почему-то сию обязанность институтское руководство возложило на молодого майора с военной кафедры. Девчонки строили ему глазки, но он держался стойко и как бы невзначай выставлял перед собой руку с новеньким обручальным кольцом. Как щит. На площадке в азарте ему кричали: «Пасуй, пасуй, мазила!», он оправдывался и обещал больше не мазать.

А после отбоя в сопровождении кураторов обходил бараки, подсчитывал пустые койки и записывал фамилии отсутствующих, обещая «вынести» нарушителей режима на институтское бюро комсомола. Дело все было в том, что располагался наш лагерь в низине у подножия высоченного холма, поросшего довольно густым лесом. Поэтому мы с наступлением темноты собирались в лесу напротив лагеря, и холм покрывался огоньками от костров, как новогодняя елка лампочками от гирлянды. Они горели зазывно и жадно, притягивая к своему пламени даже тех, кто строго придерживался линии партии-комсомола. Мы сидели почти всю ночь у костра: мальчики-девочки, взгляды, прикосновения, гитара… Да, конечно, гитара, как же без нее. Игра на гитаре – это был высший пилотаж. Молодой человек, играющий на гитаре да еще более или менее сносно исполняющий популярные в те годы песни, как правило купался в лучах славы. А уж если это была девушка…

Мы с Галкой играть на гитаре не умели. Зато мы умели петь. Да не просто, а на два голоса – за плечами у моей подруги была музыкалка, а у меня – солирование в хоре Дворца пионеров, занятия в котором я через одно пропускала. Из-за репертуара, наверное. Мне уже хотелось исполнять что-то прозрачно намекающее на отношения, а петь заставляли: «Школа, школа, ты похожа на корабль, плывущий вдаль…» И кто только слова-то такие придумал! На корабль похожа любовь, которая романтически отсвечивала алыми парусами где-то далеко на горизонте нашей юности, но уж никак не школа…

На картофельном поле мы с Галкой устраивали настоящие концерты. Пока все остальные в едином трудовом порыве собирали чуть подрытую трактором картошку, мы, переглянувшись, переворачивали свои ведра, присаживались на их твердые донышки, словно на пять минут передохнуть, и заводили: «Что ж ты, милый, не приехал…» или что-то такое же пронзительное из нашего обширного любовно-лирического репертуара.

Приставленный к нам куратором молодой преподаватель математики Александр Филиппович (в просторечии Сан Фил) сначала терялся от такой наглости, но пару минут послушав наши жалостливые вопли, сам присаживался рядом и задушевно спрашивал:

- Девчонки, а эту знаете?

Мы знали, конечно. Наш репертуар был не только обширен, но и разнообразен – от пионерских и русских народных песен до «Угольщика» Градского и «Коимбры» Лолиты Торрес. Помните? «Коимбра, ты город студентов…» И когда через полчасика мы как бы виновато спохватывались и хватались за ведра, чтобы броситься на битву за урожай картофеля, Сан Фил махал рукой и говорил:

- Да ладно, пойте уж… Производительность труда будете поднимать!

Научиться играть на гитаре – это была наша заветная мечта. И тут на сцену можно вывести ту личность, из-за которой Ленка вернулась в лагерь, несмотря на свои страшные угрозы. Этой личностью был вполне себе симпатичный паренек с архитектурного, который знал-то, может быть, три-четыре аккорда, да неплохо напевал пару веселых песенок тогдашней поры: «На старой кобыле, с ослом в поводу я еду в Монтану, овечек веду…» Мы дружно заводили припев: «Эгей, эге-ге-гей!» Звали его Лешей, и между ним и Ленкой явно заискрилась взаимная симпатия, которая ежевечернее подкреплялась романтической ночной обстановкой полулегального клуба по интересам на лесном холме. Особенно любили мы, когда Леша, глядя задумчиво на яркие иголочки костра, отскакивающие в темноту, затягивал напоследок: «Ночь притаилась за окном, туман рассорился с дождем…» И так он задушевно выводил про свечи, которые сгорая, пели «о чем-то дальнем, неземном, о чем-то близком, дорогом», что мы готовы были слушать об их страданиях снова и снова… «Мы вновь садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль…» Киношная, «не наша» картинка словно выглядывала на минутку из-за расступившихся темных кустов, мрак рассеивался – и вот он, рояль, белый (обязательно!), на клавишах которого почему-то вуаль (для рифмы, понятно, но красиво-то как!) появлялся в мареве костра зыбкой тенью. А за роялем, ах! романтический герой с тонкими пальцами и гривой волос, с глубоко запавшими от страданий глазами, во фраке, извлекал из клавиш прозрачную мелодию, которая словно проникала в кровь и растекалась по венам, то умирая, то воскресая. И ты умирала и воскресала вместе с ней, застывая в томительном ожидании чего-то неизбежного и неоспоримого. Куда-то совсем-совсем исчезала проклятая картошка, холодный барак и пшенка на завтрак, обед и ужин в столовке. Были только мы вдвоем – ОН и Я. Ну вот как-то так…

Мы долго приставали к Леше, чтобы он научил нас хотя бы тем трем аккордам, которые знал сам. Наконец он сдался, и по вечерам мы по очереди с Галкой терзали Лешину гитару, а он с грустью поглядывал на часы, отсчитывая драгоценные упущенные минуты свиданий с Ленкой, которой игра на гитаре была до лампочки в связи с полным отсутствием слуха. Ленка же, изнуренная томительным ожиданием кавалера и уже готовая сменить его кандидатуру на другую, не обремененную музыкальными талантами, вдруг пообещала найти мне в городе гитару и привезти в лагерь. Чтобы мы отстали от Леши и мучили несчастные струны самостоятельно.

И вот вожделенная гитара была у нас в руках! Уж где ее Ленка достала, я до сих пор не знаю, потому что дефицит это был страшный. Помню только, что стоила она 18 рублей и была сделана в славном городе Боброве. Сегодня бы ее, бедняжку, презрительно обозвали «дровами». А в семидесятые… У меня потом были другие гитары, в том числе знаменитая чешская Cremona, но переплюнуть мою первую шестиструнку по значимости не смог ни один из этих инструментов. Через пару вечеров девчонки, жившие в нашей комнате, пообещали выселить нас с Галкой на улицу – гитару из рук мы практически не выпускали. Если одна дергала струны, то другая что-то ей подвывала, и наоборот. Через неделю этих мучений мы довольно сносно могли пробренчать пару незатейливых песенок, но вершина исполнительского творчества – песня о свечах – нами еще достигнута не была.

Приблизительно в это же время комитет комсомола озадачился проблемой нашего досуга, то бишь выведения гитаристов и их поклонников из темных лесов на свет Божий и легализации их полуночного творчества. Словом, решили провести смотр самодеятельности факультетов. Кому тогда в голову пришла идея, чтобы Леша сыграл, а мы с Галкой спели про эти несчастные свечи, не помню. Но факт остается фактом – решили петь именно эту песню. И все бы ничего, да только мы почему-то запомнили первый ее куплет, а второй и третий как-то не зацепились за память и проскальзывали мимо сознания, теряясь в той самой романтичной дымке, окутывавшей сие лирическое произведение. Куплеты нужно было, кровь из носу, выучить до завтра. Репетировать особо некогда – картошку никто не отменял. На поле пару раз мы песенку промурлыкали, вроде помним слова, да ведь и Леша с нами рядом, в случае чего подхватит, подпоет, если где-то запнемся. Но Лешка вдруг петь отказался наотрез, сказал, что будет только аккомпанировать, мол, стесняется на публике. А Галка меня честно предупредила:

- У меня со словами проблема, я их плохо запоминаю. Так что вся надежда на тебя!

- Ой, да что там запоминать, - отмахнулась я. – И потом, у меня память, сама знаешь, стоит повторить разика два – и все, на всю жизнь отпечаталось!

На концерт нас снаряжали всей комнатой. Как же – честь факультета доверили защищать! И упасть лицом в грязь мы не должны были ни при каких обстоятельствах. Светка Хорошкина, тяжело вздохнув, отдала мне свои небесно-голубые джинсы, которые тогда только что появились у фарцовщиков, стоили неимоверно дорого, и обладатели их, а особенно обладательницы, получали значительную фору в привлечении внимания противоположного пола перед теми, кто такими джинсами не обзавелся. Еще раз прорепетировав свою коронную песню, мы дружной гурьбой двинулись в столовую, где смотр самодеятельности и должен был проходить.

После песенки конкурирующего факультета про комиссаров в пыльных шлемах настала очередь выходить нам на импровизированную сцену. То, что наше появление произвело неизгладимое впечатление, стало ясно сразу. Небесно-голубые джинсы были одеты явно не зря – по залу пронесся вздох восхищения. «Щас еще как запоем, погодите», - успела подумать я, краем глаза выхватывая в зале профиль того самого симпатичного брюнета с архитектурного. Но тут Леша взял первые аккорды песни. Мы бодро завели: «Ночь притаилась за окном, туман рассорился с дождем…» Первый куплет благополучно спели. В зале стояла благоговейная тишина. Еще несколько аккордов и – начало второго куплета. И тут я понимаю, что напрочь забыла слова! Ну хоть убейте, не помню даже, про что там дальше речь идет… Гляжу на Галку и вижу, что и она судорожно вспоминает хоть какую-то зацепку, и надежды на нее никакой. Так ведь она и предупреждала! Тем временем Леша с абсолютно непроницаемым выражением на лице заканчивает еще один, повторный проигрыш между куплетами, и я прыгаю в ледяную прорубь, не придумав ничего лучше, как запеть: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…» Галка с облегчением подхватывает это «ла-ла-ла», Леша в полуобморочном состоянии бьет по струнам, и мы в полной тишине бросаемся вон из столовой. Подальше от нашего позора!

… Через час, когда, закрывшись в комнате, мы уже нарыдались вдоволь, кто-то робко постучал в дверь.

- Девчонки, откройте! Очень нужно!

Галка нехотя оторвалась от подушки, промокшей насквозь:

- Вот они, пришли полюбоваться на наши страдания…

- Да уж, - уныло согласилась я. И подумала: «А все равно – джинсы на мне сидели классно!» Про симпатичный профиль брюнета-архитектора я старалась даже не вспоминать…

- Девчонки! Да откройте же! – за дверью уходить не собирались.

Я сползла с кровати и, скорчив как можно более скорбную физиономию, приоткрыла дверь. На пороге стояла целая делегация из параллельной группы.

- Девчонки! Какую красивую песню вы пели! Спишите слова, а?

В комнате раздался истерический хохот. Это у Галки окончательно сдали нервы…

На гитаре мы играть все-таки научились. Правда, бобровская шестиструнка уже в этой истории не фигурировала. Прибежав в комнату после нашего дебюта в институтской самодеятельности, закончившегося таким фиаско, я в приступе гнева на саму себя швырнула ее об стенку… Хотя гитара-то как раз ни в чем не была виновата. Да, и песню о свечах поем, когда встречаемся с однокурсниками. Но сначала – обязательное: «А помните?..».