С юности я полюбила творчество Марины Цветаевой. Переписывала и перепечатывала ее стихи. В 1960-х годах еще не все из ее наследия было издано. На портативной пишущей машинке, которую дедушка привез с войны из Германии, я перепечатывала и дарила своим друзьям " Лебединый стан".
Особую роль в моем желании посетить Тарусу сыграл альманах " Тарусские страницы", вышедший в калужском издательстве в 1961 году и тут же запрещенный. В этом альманахе составители, в лице К.Паустовского, Н. Оттона, А.Штейнберга, объединили произведения молодых талантливых писателей и запретные в отечественной литературе имена . В сборник вошли 42 стихотворения и проза Марины Цветаевой с предисловием Всеволода Иванова. А также стихи Н.Заболоцкого, Н.Коржавина, Б.Слуцкого, Д.Самойлова, А.Штейнберга и др, проза Б.Акуджавы, К.Паустовского, Н.Мандельштам, Ф.Вигдоровой. Для большинства интеллигенции Таруса возникла в начале 1960-х годов именно из этого альманаха.
И вот как-то в середине 60-х, золотой осенью мы с двумя подружками решили посетить Тарусу. От Москвы на электричке мы доехали до Серпухова. А затем остальные 35 километров до Тарусы с трудом преодолели на автобусе. На гостиницу у нас денег не было, да и хотелось поселиться в каком-то домишке 1900-х годов, современном пребыванию здесь Марины Цветаевой. На высоком берегу Оки мы разыскали какой-то кирпичный дом начала ХХ века, где нас старенькая бабушка пустила переночевать в маленькую комнатенку. Потом мы с ней распивали чаи с московскими гостинцами. И, наконец , довольные улеглись спать. Но поспать нам так и не удалось. Всю ночь мы остервенело давили клопов. Но к утру , как нам показалось, их совсем не убавилось. Как только рассвело мы выскочили из дома и увидели, как и в Переделкино, пламенеющие кусты рябины. И тут же, конечно, из памяти поплыло:
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно,
И, может быть, всего равнее —
Роднее бывшее — всего.Все признаки с меня, все меты,Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
Тогда мы не знали , что Таруса начала 60-х годов была городом ссыльных, которым после смерти Сталина и выхода из лагерей , разрешалось жить за 101 километром.
Поэт Владимир Корнилов уже позже, в стихотворении «Таруса», писал о том времени:
… Здесь великолепны ландшафты,
И ссыльные селятся тут,
Оставили олпы и шахты,
Теперь под надзором живут.
Такое в Тарусе смешенье
Решений, умов и идей,
Прожектов, советов и мнений,
Что нищ Вавилон перед ней…
И в начале 1970-х Таруса была любимым пристанищем диссидентов. Также продолжалась традиция 101-го километра. Здесь, скрываясь от ареста, жил Иосиф Бродский; гостил автор нашумевшего самиздатовского сборника «Белые страницы» Александр Гинзбург и приезжал Солженицын.
Тогда я не знала, что как раз в то время , когда мы осматривали Тарусу, где-то по ее улочкам передвигались Эдик Штейнберг, Дима Плавинский, Саша Харитонов и другие нонконформистские художники, которые в конце 70-х прочно войдут в мою жизнь.
Но в этот приезд нас интересовала Марина Цветаева и ее жизнь в Тарусе. Поэтому прежде всего мы разыскали дом ее деда . Дом находился на пересечении улицы Кладбищенской (ныне Розы Люксембург) с улицей Огородной (ныне Пионерской). Дом этот был куплен в 1898—1899 годах дедом Марины Цветаевой по материнской линии Александром Даниловичем Мейном. После его смерти в тарусском доме прожила последние 20 лет своей жизни его вторая жена, которую малолетние Марина и Ася Цветаевы прозвали «Тьо». Не будучи им родной бабушкой, Сусанна Давыдовна Мейн просила называть ее тетей. Но так как она была иностранкой — уроженкой Швейцарии — и очень плохо говорила по-русски, то это слово не могла выговорить и вместо «тетя» говорила «тьо». Прозвище «Тьо» перешло и на дом.
В 1903 году Сусанна Давыдовна построила специально для Цветаевых соседний дом на улице Огородной, который официально принадлежал ей. Она назвала его гостевым флигелем. Он соединялся с домом «Тьо» общими воротами. Цветаевы жили в этом доме во время осенних и зимних приездов. Внутри осмотреть этот дом нам так и не удалось. Оказалось, что в доме располагаются детские ясли. Кто-то из местных жителей показал нам и бывший дом Добротворских, родственников Цветаевых, на ул. Ленина, где теперь располагалась артель вышивальщиц.
Цветаевы приехали в Тарусу по приглашению двоюродной сестры Ивана Владимировича, Елены Александровны Добротворской, которая была замужем за тарусским земским врачом и проживала здесь постоянно.
Впервые родители Марины: Иван Владимирович и Мария Александровна, приехали в Тарусу в 1891 г. Этому приезду предшествовали трагические обстоятельства. Первая жена Ивана Владимировича Варвара Дмитриевна — дочь знаменитого русского профессора-историка Д. И. Иловайского — умерла в 1890 году, спустя три недели после рождения сына.
Поэтому Иван Владимирович Цветаев, который в это время был уже всемирно известным ученым, одним из основателей Музея изящных искусств ( теперешнего Пушкинского) в Москве, через год после кончины любимой жены решает жениться, чтобы у его малолетних детей была мать. День 22 мая 1891 года был расписан по часам: 9.00 — венчание с Марией Александровной Мейн, 11.00 — свадебный завтрак для гостей, 12.30 — отъезд с семьей в Тарусу.
В семью входили дети Ивана Владимировича от первого брака: семилетняя дочь Валерия и годовалый сын Андрей.
Цветаевых называли в Тарусе первыми дачниками, ибо именно после них пошла мода на приезд в Тарусу москвичей на отдых в летнее время.Летом 1891 г. Цветаевы жили в доме Бутурлиных в Игнатовском – имении под Тарусой. А в 1892 г., т.е. в год рождения Марины, они сняли в долгосрочную аренду городскую дачу «Песочное», которая находилась на расстоянии 2 верст от Тарусы. Цветаевы стали приезжать в «Песочное» ежегодно с 1893 года и арендовали ее по 1910 г.
Марину родители стали привозить в Тарусу с грудного возраста, когда ей еще не исполнилось и года. Путь следования был таков: из Москвы с Курского вокзала поездом до станции Ивановской, затем переименованной в Тарусскую. Оттуда на тарантасе до Оки, через которую переправлялись на пароме. Далее через Тарусе на том же тарантасе ехали в Песочное.
После осмотра городских домов, связанных с семьей Цветаевых , мы отправились на поиски дачи " Песочное". Местные жители нам объяснили, чтобы не заблудиться, лучше идти по тропинке вдоль реки Оки . Не доходя немного до городского пляжа, нужно свернуть вправо на дорожку, поднимающуюся вверх (перпендикулярно пляжу). Она проложена до корпусов санатория имени Куйбышева. На этой территории и находится дом, в котором много лет подряд в летнее время жили Цветаевы (дача в Песочном). Дом уже давно находится в ветхом состоянии, и его вроде бы даже собираются снести. Дорожку мы нашли, на холм поднялись , но на территорию проникнуть нам не удалось. Потом мы узнали, что в конце 60-х годов его все-таки снесли
Так что описание дачи мы потом прочитали в описаниях Марины Цветаевой: «город Таруса, Калужской губернии. Дача «Песочное» (старый барский дом исчезнувшего имения, пошедший под дачу). Дача «Песочное» в двух верстах от города, совсем одна, в лесу, на высоком берегу Оки,- с такими березами…»
Сохранились более подробные воспоминания младшей сестры, Анастасии: «Простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень. Столбы качелей; старая скамья под огромной ивой еле видна - так густо кругом. В высоком плетне - калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними - малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка.
Две террасы (одна над другой, столбиком); балюстрада нашей детской доверху продолжена перекладинами, чтобы мы не упали. Перед террасами - площадка меж четырех тополей; между двух из них - мои детские, стульчиком, с загородками качели. А настоящие качели между четырех орешников, носящих наши четыре имени: Лёра, Андрюша, Муся и Ася.»
В «Песочном» Муся и Ася (так называли Марину и Анастасию домашние) жили в верхней части дома, в мезонине. Когда были маленькими — в общей детской, а когда стали старше — у каждой была своя отдельная комнатка, «светелка». Светелки были абсолютно одинаковые, чтобы девочки не ссорились, будто у кого-то окажется что-то лучше. Возле дома И.В. Цветаев посадил четыре орешника в честь всех своих детей и три ели в честь дочерей. Ели воспринимались как символ женственности. У каждой из сестер Цветаевых была своя ель.
Любимейшим местом для прогулок у Цветаевых была находившаяся недалеко от дачи Почуевская долина.Долина Грез (она же Почуевская долина) — длинный овраг на южной окраине Тарусы, на высоком левом берегу Оки. По словам местных жителей эту долину Марина Цветаева окрестила Долиной Грез .
Но любимым местом при прогулках был, конечно, сад хлыстовок.
“А вот и ихнее гнездо хлыстовское”, – без осуждения, а так, простая отмета очередного с дачи Песочной в Тарусу этапа: “Вот и часовню миновали... Вот и колода видна: полдороги... А вот и ихнее...”
Ихнее гнездо хлыстовское было, собственно, входом в город Тарусу. Последний – после скольких? – спуск, полная, после столького света, тьма (сразу полная, тут же зеленая), внезапная, после той жары, свежесть, после сухости – сырость, и, по раздвоенному, глубоко вросшему в землю, точно из нее растущему бревну, через холодный черный громкий и быстрый ручей, за первым по левую руку ивовым плетнем, невидимое за ивами и бузиною – “ихнее гнездо хлыстовское”. Именно гнездо, а не дом, потому что дом за всеми этими зарослями был совершенно невидим, а если и приоткрывалась изредка калитка, глаз, потрясенный всей той красотой и краснотой, особенно смородинной, того сереющего где-то навеса и не отмечал, не включал его, как собственного надбровного. О доме Кирилловн никогда не было речи, только о саде. Сад съедал дом. Если бы меня тогда спросили, чту хлыстовки делают, я бы, не задумываясь: “Гуляют в саду и едят ягоды”.
Но еще о входе. Это был вход в другое царство, этот вход сам был другое царство, затянувшееся на всю улицу, если ее так можно назвать, но назвать так нельзя, потому что слева, кроме нескончаемого их плетня, не было ничего, а справа – лопух, пески, та самая “Екатерина”... Это был не вход, а переход: от нас (одинокого дома в одинокой природе) – туда (к людям, – на почту, на ярмарку, на пристань, в лавку Наткина, позже – на городской бульвар), – средостояние, междуцарствие, промежуточная зона. И, вдруг, озарение: а ведь не вход, не переход – выход! (Ведь первый дом – всегда последний дом!) И не только из города Тарусы выход, – из всех городов! Из всех Тарус, стен, уз, из собственного имени, из собственной кожи – выход! Из всякой плоти – в простор."
Отдыхали на даче в Песочном всей семьей Цветаевы каждое лето, за исключением 1903 -1905 годов. Мария Александровна с дочерьми Мариной и Асей находилась тогда сначала за границей, а затем в Ялте, где она лечилась от чахотки. С 1911 года семья Цветаевых в результате недоразумения лишилась аренды " Песочного".
Летом 1903 года на даче «Песочное» жил со своей семьей профессор Дмитрий Владимирович Цветаев, родной брат Ивана Владимировича. Иван Владимирович с дочерью Валерией приехали в Тарусу в конце лета 1903 года, возвратившись из Италии.
1905 - 1906 годы были трагическими на даче " Песочное"
В 1905 году на цветаевской даче полгода по приглашению Ивана Владимировича жил известный русский художник Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов со своей семьей. Он здесь провел последние месяцы жизни.
Гуляя и любуясь окрестными пейзажами, он как-то раз в шутку сказал, что хотел бы быть похоронен здесь, на берегу Оки. Кто бы мог подумать, что жизнь художника внезапно оборвется в 35 лет.
В начале лета 1906 года наконец вся семья собралась на даче в Тарусе в полном составе. Туда привезли из Ялты Марину, Асю и их маму Марию Александровну Цветаеву, для которой этот приезд в Тарусу оказался последним. Она умерла на тарусской даче 5 июля, отпевали ее в тарусской Воскресенской церкви. Хоронить отвезли в Москву.
В 1941 году произошла почти мистическая история. Сразу после гибели Цветаевой в Елабуге засохла ее ель в Тарусе. Но память о Марине Цветаевой в Тарусе нашла свое, не только духовное , но и материальное воплощение.
Когда-то в Париже Марина Цветаева писала:
"Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника.
Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень:
Здесь хотела бы лежать
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Париж, май 1934
Когда я приехала в Тарусу, мне было известно об этом завещании. И когда мы с моими подругами очень приблизительно определили это место, я решила, что если все-таки никто не поставит, я постараюсь поставить этот камень сама. Тогда я не знала, что уже в 1962 в первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского, но затем памятник был убран «во избежание". Но в 1988 году справедливость восторжествовала. На высоком берегу Оки согласно воле Цветаевой установлен был камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». . С этого места видно впадение реки Тарусы в Оку и противоположный берег тульской области с Троицким храмом в селе Бёхове. Рядом находилось имение В.Поленова, куда Цветаевы часто ездили в гости.
Камень располагается на возвышенности, где когда-то стояла часовня. Мимо неё сестры Цветаевы проходили, следуя с дачи в Песочном в центр Тарусы (к дедушке Мейну или к Добротворским).
Здесь же неподалеку нашел свой последний покой и чудесный русский художник Борисов-Мусатов. Пройдя еще несколько метров до родника и «Дерева желаний» и поднявшись по крутому склону, который местные жители называют «Мусатовским косогором» , мы оказались на огороженной площадке-некрополе. Здесь могилы умершего в Тарусе в 1905 году художника Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова и его сестры Елены. Об этом месте К.Г. Паустовский напишет такие слова: «Борисов-Мусатов любил этот косогор. С него он написал один из лучших своих пейзажей - такой тонкий и задумчивый, что он мог бы показаться сновидением, если бы не чувствовалось, что каждый желтый листок березы прогрет последним солнечным теплом».
Разные стихи Марины Цветаевой
Молитва
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
- "Терпи, еще не кончен срок".
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
и амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень...
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след...
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
26 сентября 1909, Таруса
****
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы — и что ей хаты!
Что Чингис-Хан ей и что — Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных — и сытость сытых!
5 августа 1918
****
В огромном городе моем - ночь.
Из дома сонного иду - прочь
И люди думают: жена, дочь,-
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет - путь,
И где-то музыка в окне - чуть.
Ах, нынче ветру до зари - дуть
Сквозь стенки тонкие груди - в грудь.
Есть черный тополь, и в окне - свет,
И звон на башне, и в руке - цвет,
И шаг вот этот - никому - вслед,
И тень вот эта, а меня - нет.
Огни - как нити золотых бус,
Ночного листика во рту - вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
*****
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
*
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле!- Неба дочь!
С полным передником роз!- Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре!- Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез...
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
Особую роль в моем желании посетить Тарусу сыграл альманах " Тарусские страницы", вышедший в калужском издательстве в 1961 году и тут же запрещенный. В этом альманахе составители, в лице К.Паустовского, Н. Оттона, А.Штейнберга, объединили произведения молодых талантливых писателей и запретные в отечественной литературе имена . В сборник вошли 42 стихотворения и проза Марины Цветаевой с предисловием Всеволода Иванова. А также стихи Н.Заболоцкого, Н.Коржавина, Б.Слуцкого, Д.Самойлова, А.Штейнберга и др, проза Б.Акуджавы, К.Паустовского, Н.Мандельштам, Ф.Вигдоровой. Для большинства интеллигенции Таруса возникла в начале 1960-х годов именно из этого альманаха.
И вот как-то в середине 60-х, золотой осенью мы с двумя подружками решили посетить Тарусу. От Москвы на электричке мы доехали до Серпухова. А затем остальные 35 километров до Тарусы с трудом преодолели на автобусе. На гостиницу у нас денег не было, да и хотелось поселиться в каком-то домишке 1900-х годов, современном пребыванию здесь Марины Цветаевой. На высоком берегу Оки мы разыскали какой-то кирпичный дом начала ХХ века, где нас старенькая бабушка пустила переночевать в маленькую комнатенку. Потом мы с ней распивали чаи с московскими гостинцами. И, наконец , довольные улеглись спать. Но поспать нам так и не удалось. Всю ночь мы остервенело давили клопов. Но к утру , как нам показалось, их совсем не убавилось. Как только рассвело мы выскочили из дома и увидели, как и в Переделкино, пламенеющие кусты рябины. И тут же, конечно, из памяти поплыло:
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно,
И, может быть, всего равнее —
Роднее бывшее — всего.Все признаки с меня, все меты,Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
Тогда мы не знали , что Таруса начала 60-х годов была городом ссыльных, которым после смерти Сталина и выхода из лагерей , разрешалось жить за 101 километром.
Поэт Владимир Корнилов уже позже, в стихотворении «Таруса», писал о том времени:
… Здесь великолепны ландшафты,
И ссыльные селятся тут,
Оставили олпы и шахты,
Теперь под надзором живут.
Такое в Тарусе смешенье
Решений, умов и идей,
Прожектов, советов и мнений,
Что нищ Вавилон перед ней…
И в начале 1970-х Таруса была любимым пристанищем диссидентов. Также продолжалась традиция 101-го километра. Здесь, скрываясь от ареста, жил Иосиф Бродский; гостил автор нашумевшего самиздатовского сборника «Белые страницы» Александр Гинзбург и приезжал Солженицын.
Тогда я не знала, что как раз в то время , когда мы осматривали Тарусу, где-то по ее улочкам передвигались Эдик Штейнберг, Дима Плавинский, Саша Харитонов и другие нонконформистские художники, которые в конце 70-х прочно войдут в мою жизнь.
Но в этот приезд нас интересовала Марина Цветаева и ее жизнь в Тарусе. Поэтому прежде всего мы разыскали дом ее деда . Дом находился на пересечении улицы Кладбищенской (ныне Розы Люксембург) с улицей Огородной (ныне Пионерской). Дом этот был куплен в 1898—1899 годах дедом Марины Цветаевой по материнской линии Александром Даниловичем Мейном. После его смерти в тарусском доме прожила последние 20 лет своей жизни его вторая жена, которую малолетние Марина и Ася Цветаевы прозвали «Тьо». Не будучи им родной бабушкой, Сусанна Давыдовна Мейн просила называть ее тетей. Но так как она была иностранкой — уроженкой Швейцарии — и очень плохо говорила по-русски, то это слово не могла выговорить и вместо «тетя» говорила «тьо». Прозвище «Тьо» перешло и на дом.
В 1903 году Сусанна Давыдовна построила специально для Цветаевых соседний дом на улице Огородной, который официально принадлежал ей. Она назвала его гостевым флигелем. Он соединялся с домом «Тьо» общими воротами. Цветаевы жили в этом доме во время осенних и зимних приездов. Внутри осмотреть этот дом нам так и не удалось. Оказалось, что в доме располагаются детские ясли. Кто-то из местных жителей показал нам и бывший дом Добротворских, родственников Цветаевых, на ул. Ленина, где теперь располагалась артель вышивальщиц.
Цветаевы приехали в Тарусу по приглашению двоюродной сестры Ивана Владимировича, Елены Александровны Добротворской, которая была замужем за тарусским земским врачом и проживала здесь постоянно.
Впервые родители Марины: Иван Владимирович и Мария Александровна, приехали в Тарусу в 1891 г. Этому приезду предшествовали трагические обстоятельства. Первая жена Ивана Владимировича Варвара Дмитриевна — дочь знаменитого русского профессора-историка Д. И. Иловайского — умерла в 1890 году, спустя три недели после рождения сына.
Поэтому Иван Владимирович Цветаев, который в это время был уже всемирно известным ученым, одним из основателей Музея изящных искусств ( теперешнего Пушкинского) в Москве, через год после кончины любимой жены решает жениться, чтобы у его малолетних детей была мать. День 22 мая 1891 года был расписан по часам: 9.00 — венчание с Марией Александровной Мейн, 11.00 — свадебный завтрак для гостей, 12.30 — отъезд с семьей в Тарусу.
В семью входили дети Ивана Владимировича от первого брака: семилетняя дочь Валерия и годовалый сын Андрей.
Цветаевых называли в Тарусе первыми дачниками, ибо именно после них пошла мода на приезд в Тарусу москвичей на отдых в летнее время.Летом 1891 г. Цветаевы жили в доме Бутурлиных в Игнатовском – имении под Тарусой. А в 1892 г., т.е. в год рождения Марины, они сняли в долгосрочную аренду городскую дачу «Песочное», которая находилась на расстоянии 2 верст от Тарусы. Цветаевы стали приезжать в «Песочное» ежегодно с 1893 года и арендовали ее по 1910 г.
Марину родители стали привозить в Тарусу с грудного возраста, когда ей еще не исполнилось и года. Путь следования был таков: из Москвы с Курского вокзала поездом до станции Ивановской, затем переименованной в Тарусскую. Оттуда на тарантасе до Оки, через которую переправлялись на пароме. Далее через Тарусе на том же тарантасе ехали в Песочное.
После осмотра городских домов, связанных с семьей Цветаевых , мы отправились на поиски дачи " Песочное". Местные жители нам объяснили, чтобы не заблудиться, лучше идти по тропинке вдоль реки Оки . Не доходя немного до городского пляжа, нужно свернуть вправо на дорожку, поднимающуюся вверх (перпендикулярно пляжу). Она проложена до корпусов санатория имени Куйбышева. На этой территории и находится дом, в котором много лет подряд в летнее время жили Цветаевы (дача в Песочном). Дом уже давно находится в ветхом состоянии, и его вроде бы даже собираются снести. Дорожку мы нашли, на холм поднялись , но на территорию проникнуть нам не удалось. Потом мы узнали, что в конце 60-х годов его все-таки снесли
Так что описание дачи мы потом прочитали в описаниях Марины Цветаевой: «город Таруса, Калужской губернии. Дача «Песочное» (старый барский дом исчезнувшего имения, пошедший под дачу). Дача «Песочное» в двух верстах от города, совсем одна, в лесу, на высоком берегу Оки,- с такими березами…»
Сохранились более подробные воспоминания младшей сестры, Анастасии: «Простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень. Столбы качелей; старая скамья под огромной ивой еле видна - так густо кругом. В высоком плетне - калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними - малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка.
Две террасы (одна над другой, столбиком); балюстрада нашей детской доверху продолжена перекладинами, чтобы мы не упали. Перед террасами - площадка меж четырех тополей; между двух из них - мои детские, стульчиком, с загородками качели. А настоящие качели между четырех орешников, носящих наши четыре имени: Лёра, Андрюша, Муся и Ася.»
В «Песочном» Муся и Ася (так называли Марину и Анастасию домашние) жили в верхней части дома, в мезонине. Когда были маленькими — в общей детской, а когда стали старше — у каждой была своя отдельная комнатка, «светелка». Светелки были абсолютно одинаковые, чтобы девочки не ссорились, будто у кого-то окажется что-то лучше. Возле дома И.В. Цветаев посадил четыре орешника в честь всех своих детей и три ели в честь дочерей. Ели воспринимались как символ женственности. У каждой из сестер Цветаевых была своя ель.
Любимейшим местом для прогулок у Цветаевых была находившаяся недалеко от дачи Почуевская долина.Долина Грез (она же Почуевская долина) — длинный овраг на южной окраине Тарусы, на высоком левом берегу Оки. По словам местных жителей эту долину Марина Цветаева окрестила Долиной Грез .
Но любимым местом при прогулках был, конечно, сад хлыстовок.
“А вот и ихнее гнездо хлыстовское”, – без осуждения, а так, простая отмета очередного с дачи Песочной в Тарусу этапа: “Вот и часовню миновали... Вот и колода видна: полдороги... А вот и ихнее...”
Ихнее гнездо хлыстовское было, собственно, входом в город Тарусу. Последний – после скольких? – спуск, полная, после столького света, тьма (сразу полная, тут же зеленая), внезапная, после той жары, свежесть, после сухости – сырость, и, по раздвоенному, глубоко вросшему в землю, точно из нее растущему бревну, через холодный черный громкий и быстрый ручей, за первым по левую руку ивовым плетнем, невидимое за ивами и бузиною – “ихнее гнездо хлыстовское”. Именно гнездо, а не дом, потому что дом за всеми этими зарослями был совершенно невидим, а если и приоткрывалась изредка калитка, глаз, потрясенный всей той красотой и краснотой, особенно смородинной, того сереющего где-то навеса и не отмечал, не включал его, как собственного надбровного. О доме Кирилловн никогда не было речи, только о саде. Сад съедал дом. Если бы меня тогда спросили, чту хлыстовки делают, я бы, не задумываясь: “Гуляют в саду и едят ягоды”.
Но еще о входе. Это был вход в другое царство, этот вход сам был другое царство, затянувшееся на всю улицу, если ее так можно назвать, но назвать так нельзя, потому что слева, кроме нескончаемого их плетня, не было ничего, а справа – лопух, пески, та самая “Екатерина”... Это был не вход, а переход: от нас (одинокого дома в одинокой природе) – туда (к людям, – на почту, на ярмарку, на пристань, в лавку Наткина, позже – на городской бульвар), – средостояние, междуцарствие, промежуточная зона. И, вдруг, озарение: а ведь не вход, не переход – выход! (Ведь первый дом – всегда последний дом!) И не только из города Тарусы выход, – из всех городов! Из всех Тарус, стен, уз, из собственного имени, из собственной кожи – выход! Из всякой плоти – в простор."
Отдыхали на даче в Песочном всей семьей Цветаевы каждое лето, за исключением 1903 -1905 годов. Мария Александровна с дочерьми Мариной и Асей находилась тогда сначала за границей, а затем в Ялте, где она лечилась от чахотки. С 1911 года семья Цветаевых в результате недоразумения лишилась аренды " Песочного".
Летом 1903 года на даче «Песочное» жил со своей семьей профессор Дмитрий Владимирович Цветаев, родной брат Ивана Владимировича. Иван Владимирович с дочерью Валерией приехали в Тарусу в конце лета 1903 года, возвратившись из Италии.
1905 - 1906 годы были трагическими на даче " Песочное"
В 1905 году на цветаевской даче полгода по приглашению Ивана Владимировича жил известный русский художник Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов со своей семьей. Он здесь провел последние месяцы жизни.
Гуляя и любуясь окрестными пейзажами, он как-то раз в шутку сказал, что хотел бы быть похоронен здесь, на берегу Оки. Кто бы мог подумать, что жизнь художника внезапно оборвется в 35 лет.
В начале лета 1906 года наконец вся семья собралась на даче в Тарусе в полном составе. Туда привезли из Ялты Марину, Асю и их маму Марию Александровну Цветаеву, для которой этот приезд в Тарусу оказался последним. Она умерла на тарусской даче 5 июля, отпевали ее в тарусской Воскресенской церкви. Хоронить отвезли в Москву.
В 1941 году произошла почти мистическая история. Сразу после гибели Цветаевой в Елабуге засохла ее ель в Тарусе. Но память о Марине Цветаевой в Тарусе нашла свое, не только духовное , но и материальное воплощение.
Когда-то в Париже Марина Цветаева писала:
"Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника.
Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень:
Здесь хотела бы лежать
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Париж, май 1934
Когда я приехала в Тарусу, мне было известно об этом завещании. И когда мы с моими подругами очень приблизительно определили это место, я решила, что если все-таки никто не поставит, я постараюсь поставить этот камень сама. Тогда я не знала, что уже в 1962 в первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского, но затем памятник был убран «во избежание". Но в 1988 году справедливость восторжествовала. На высоком берегу Оки согласно воле Цветаевой установлен был камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». . С этого места видно впадение реки Тарусы в Оку и противоположный берег тульской области с Троицким храмом в селе Бёхове. Рядом находилось имение В.Поленова, куда Цветаевы часто ездили в гости.
Камень располагается на возвышенности, где когда-то стояла часовня. Мимо неё сестры Цветаевы проходили, следуя с дачи в Песочном в центр Тарусы (к дедушке Мейну или к Добротворским).
Здесь же неподалеку нашел свой последний покой и чудесный русский художник Борисов-Мусатов. Пройдя еще несколько метров до родника и «Дерева желаний» и поднявшись по крутому склону, который местные жители называют «Мусатовским косогором» , мы оказались на огороженной площадке-некрополе. Здесь могилы умершего в Тарусе в 1905 году художника Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова и его сестры Елены. Об этом месте К.Г. Паустовский напишет такие слова: «Борисов-Мусатов любил этот косогор. С него он написал один из лучших своих пейзажей - такой тонкий и задумчивый, что он мог бы показаться сновидением, если бы не чувствовалось, что каждый желтый листок березы прогрет последним солнечным теплом».
Разные стихи Марины Цветаевой
Молитва
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
- "Терпи, еще не кончен срок".
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
и амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень...
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след...
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
26 сентября 1909, Таруса
****
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы — и что ей хаты!
Что Чингис-Хан ей и что — Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных — и сытость сытых!
5 августа 1918
****
В огромном городе моем - ночь.
Из дома сонного иду - прочь
И люди думают: жена, дочь,-
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет - путь,
И где-то музыка в окне - чуть.
Ах, нынче ветру до зари - дуть
Сквозь стенки тонкие груди - в грудь.
Есть черный тополь, и в окне - свет,
И звон на башне, и в руке - цвет,
И шаг вот этот - никому - вслед,
И тень вот эта, а меня - нет.
Огни - как нити золотых бус,
Ночного листика во рту - вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
*****
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
*
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле!- Неба дочь!
С полным передником роз!- Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре!- Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез...
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
Комментариев нет:
Отправить комментарий