- Пап, хочешь загадку?
- Ну, давай.
- Что светит, а не греет?
- Лампочка?
-Не-а.
- Может быть, луна?
- Опять нет.
- Ладно сдаюсь, - пожал он плечами.
- Прожектор перестройки! – выпалила я довольно.
Мама хихикнула. Папа нахмурил брови.
- Это кто ж тебе такую загадку загадал?
- Да там, в школе… - растерянная от такой реакции промямлила я.
- Не очень удачная шутка, – сказал папа строго.
Папа был заведующий отделом образования молодежи ЦК ВЛКСМ, поэтому шутка была действительно неудачная.
Раздался телефонный звонок. Звонил дядя Игорь, папин друг. Они недолго поговорили, папа все отпирался, говорил, что не пойдет, не до того сейчас, но потом все-таки согласился.
- Собирайтесь, - резюмировал он, положив трубку. – Будем капитализм на вкус пробовать.
Февраль девяностого года выдался холодным. В тот день было особенно морозно. Несмотря на это Пушкинская площадь была запружена людьми, а через дорогу вокруг бульварного кольца образовалась гигантская очередь, которой не было видно конца.
- Как в мавзолей, - сказала мама.
Нас было шестеро: дядя Игорь с тетей Леной и их дочкой Анькой, моей ровесницей, и я с родителями. Мы вышли из новенького "Опеля" дяди Игоря. Папа, ездивший на служебной "Волге" и собственного транспорта не имевший, окинул взглядом автомобиль, но ничего не сказал.
- Пап, - дернула за рукав отца Анька и поджала губы, - мы что ж стоять будем?
- Нет. Сейчас я все устрою. А вы пока посидите в машине, - сказал дядя Игорь деловито и кинул ключи тете Лене, - Юра, поможешь?
Папа кивнул, и они исчезли в толпе.
Дядя Игорь, старинный папин друг, всегда был очень предприимчивый. Как говорил папа, он был делец с рождения. Когда в Москве появились первые палатки, дядя Игорь недолго думая, открыл несколько собственных. Торговал сигаретами, жвачками, шоколадками импортными и прочими разностями. Поэтому у Аньки всегда было много вкусностей, и одевались они с тетей Леной модно. Мне тоже, конечно, хотелось, все-таки уже взрослая - девять лет, но особо я не волновалась. Спасала школьная форма, в которой положено было всем ходить в школе, а вне школы вещей мне хватало. Мама по этому поводу переживала больше моего. Поэтому она себе всегда что-нибудь вязала или шила из «Бурда моден» и выглядела, на мой взгляд, очень даже ничего. Папа с дядей Игорем последнее время часто спорили, закрываясь на кухне. Потом успокаивались, пили пиво, папа играл на гитаре, и они пели. Я чувствовала, что что-то происходит, но мне ничего не объясняли. Папа стал все больше отмалчиваться, мама старалась его не трогать. Я жила своей жизнью: школа – музыкальная школа – двор.
Пока мы сидели в машине, мама с тетей Леной болтали, Анька играла в «Ну погоди!», я от нечего делать рассматривала очередь. Кого там только не было: и бабули с авоськами, которые, казалось, не понимали за чем стоят, и галдевшие школьники, пришедшие целыми классами, и мамы с колясками и даже люди с чемоданами, похоже, что иногородние. Все были взволнованы и не выглядели уставшими, видимо, привыкли стоять в очередях. Меня внезапно тоже охватило волнение, ощущение чего-то нового, приближения перемен.
Я вышла из машины и глотнула морозного воздуха. Мимо по бульвару проходила женщина. Она выглядела растерянно и оглядывалась по сторонам.
- За чем стоят-то? – тревожно спросила она проходящего мимо мужчину.
- За счастьем, – ухмыльнулся тот.
Вскоре дядя Игорь с папой принесли два пакета, на которых красовалась большая округлая буква «М» красного цвета. Ничего вкуснее я в жизни не ела.
Этой же весной нас принимали в пионеры. Все мои одноклассники заранее готовились к этому событию: девочки вышивали новые воротнички для формы, мальчишки старались не хулиганить, и, конечно же, зубрили текст клятвы. Все радовались, но не я. Меня заставляли, а я не хотела. Я завидовала двоечникам и хулиганам, которых не брали в пионеры. Я не понимала, почему даже Чебурашка и Крокодил Гена – и те рвутся в пионеры.
Мероприятие, старательно организованное моим папой проходило в Центральном музее В.И. Ленина, что на Площади Революции. Наш 3 «В» дружно стоял в линейке перед красной ковровой дорожкой, на которой, торжественно поклявшись, нам всем предстояло шагнуть в новую взрослую жизнь. Мои одноклассники по очереди читали клятвы, и им надевали галстук, выглядевший как некое клеймо: мол, и ты тоже. Подошла моя очередь. Я робко сделала шаг вперед, промямлила «клянусь», замолчала и опустила голову. В зале музея воцарилась гробовая тишина. Я чувствовала, что на меня все смотрят: испуганные одноклассники, переживающие родители, недоумевшая классная руководительница и даже сам дедушка Ленин, бюст которого венчал красную дорожку. Наконец, я подняла голову и увидела лицо отца, который губами произносил строчку клятвы. Я не хотела расстраивать папу. Я была хорошей девочкой, и меня приняли в пионеры.
В канун нового 1991 года папа пришел с работы позднее обычного, но с полными сумками. Он стал вытаскивать паек и класть на стол. Мама принялась нарезать финский сервелат и выкладывать шпроты на тарелку, а я стащила мандарин и отправилась к себе в комнату. Покидая кухню, я услышала усталый папин голос:
- Последний, наверное.
Я обернулась. Мама подошла к папе и обняла его.
- Ничего, прорвемся! – сказала она.
Папе было 32 года, но внезапно он мне показался гораздо старше.
С Нового года маме в школе стали выдавать талоны на хлеб, сахар и соль. Мама старалась кормить меня в школе – дети учителей питались бесплатно. Зарплату платили редко и не полностью. На прилавках магазинов были лишь слипшиеся пельмени в красно-белой картонной упаковке и не первой свежести селедка, утрамбованная в огромные бочки. На Украине было получше, и мы часто получали посылки от бабушек и дедушек с продовольствием и товарами первой необходимости. Дедушка, работавший в детском мире в Николаеве, прислал мне новую красивую школьную форму синего цвета. Из старой я выросла. Я танцевала от счастья.
Как-то в школу привезли гуманитарную помощь из Европы. Мне достался двусторонний пуховик и брюки, в которых я проходила следующие два года. Мама где-то отхватила мне сиреневый капор, в котором позже ходила вся женская половина Москвы.
Все лето я провела в Москве. К бабушке направлять меня было не на что. Мы бегали по улицам, играли в казаки-разбойники, а по воскресеньям спешили вечером домой на «Утиные истории», которые показывали раз в неделю по Первому каналу. Папа все больше пропадал. Мама говорила, что он много работает, чтобы нас прокормить. Как-то вечером я подслушала их разговор: он торговал на рынке в Лужниках.
А потом в конце августа по улицам, по которым мы беззаботно бегали все лето, из нашей воинской части пошли танки, и мама запретила выходить мне на улицу.
- Что происходит? – спросила я.
Мама обхватила меня и сильно прижала к себе:
- Ничего, дочка, скоро все кончится. И все будет хорошо.
Но оказалось, что все только начиналось.
- Ну, давай.
- Что светит, а не греет?
- Лампочка?
-Не-а.
- Может быть, луна?
- Опять нет.
- Ладно сдаюсь, - пожал он плечами.
- Прожектор перестройки! – выпалила я довольно.
Мама хихикнула. Папа нахмурил брови.
- Это кто ж тебе такую загадку загадал?
- Да там, в школе… - растерянная от такой реакции промямлила я.
- Не очень удачная шутка, – сказал папа строго.
Папа был заведующий отделом образования молодежи ЦК ВЛКСМ, поэтому шутка была действительно неудачная.
Раздался телефонный звонок. Звонил дядя Игорь, папин друг. Они недолго поговорили, папа все отпирался, говорил, что не пойдет, не до того сейчас, но потом все-таки согласился.
- Собирайтесь, - резюмировал он, положив трубку. – Будем капитализм на вкус пробовать.
Февраль девяностого года выдался холодным. В тот день было особенно морозно. Несмотря на это Пушкинская площадь была запружена людьми, а через дорогу вокруг бульварного кольца образовалась гигантская очередь, которой не было видно конца.
- Как в мавзолей, - сказала мама.
Нас было шестеро: дядя Игорь с тетей Леной и их дочкой Анькой, моей ровесницей, и я с родителями. Мы вышли из новенького "Опеля" дяди Игоря. Папа, ездивший на служебной "Волге" и собственного транспорта не имевший, окинул взглядом автомобиль, но ничего не сказал.
- Пап, - дернула за рукав отца Анька и поджала губы, - мы что ж стоять будем?
- Нет. Сейчас я все устрою. А вы пока посидите в машине, - сказал дядя Игорь деловито и кинул ключи тете Лене, - Юра, поможешь?
Папа кивнул, и они исчезли в толпе.
Дядя Игорь, старинный папин друг, всегда был очень предприимчивый. Как говорил папа, он был делец с рождения. Когда в Москве появились первые палатки, дядя Игорь недолго думая, открыл несколько собственных. Торговал сигаретами, жвачками, шоколадками импортными и прочими разностями. Поэтому у Аньки всегда было много вкусностей, и одевались они с тетей Леной модно. Мне тоже, конечно, хотелось, все-таки уже взрослая - девять лет, но особо я не волновалась. Спасала школьная форма, в которой положено было всем ходить в школе, а вне школы вещей мне хватало. Мама по этому поводу переживала больше моего. Поэтому она себе всегда что-нибудь вязала или шила из «Бурда моден» и выглядела, на мой взгляд, очень даже ничего. Папа с дядей Игорем последнее время часто спорили, закрываясь на кухне. Потом успокаивались, пили пиво, папа играл на гитаре, и они пели. Я чувствовала, что что-то происходит, но мне ничего не объясняли. Папа стал все больше отмалчиваться, мама старалась его не трогать. Я жила своей жизнью: школа – музыкальная школа – двор.
Пока мы сидели в машине, мама с тетей Леной болтали, Анька играла в «Ну погоди!», я от нечего делать рассматривала очередь. Кого там только не было: и бабули с авоськами, которые, казалось, не понимали за чем стоят, и галдевшие школьники, пришедшие целыми классами, и мамы с колясками и даже люди с чемоданами, похоже, что иногородние. Все были взволнованы и не выглядели уставшими, видимо, привыкли стоять в очередях. Меня внезапно тоже охватило волнение, ощущение чего-то нового, приближения перемен.
Я вышла из машины и глотнула морозного воздуха. Мимо по бульвару проходила женщина. Она выглядела растерянно и оглядывалась по сторонам.
- За чем стоят-то? – тревожно спросила она проходящего мимо мужчину.
- За счастьем, – ухмыльнулся тот.
Вскоре дядя Игорь с папой принесли два пакета, на которых красовалась большая округлая буква «М» красного цвета. Ничего вкуснее я в жизни не ела.
Этой же весной нас принимали в пионеры. Все мои одноклассники заранее готовились к этому событию: девочки вышивали новые воротнички для формы, мальчишки старались не хулиганить, и, конечно же, зубрили текст клятвы. Все радовались, но не я. Меня заставляли, а я не хотела. Я завидовала двоечникам и хулиганам, которых не брали в пионеры. Я не понимала, почему даже Чебурашка и Крокодил Гена – и те рвутся в пионеры.
Мероприятие, старательно организованное моим папой проходило в Центральном музее В.И. Ленина, что на Площади Революции. Наш 3 «В» дружно стоял в линейке перед красной ковровой дорожкой, на которой, торжественно поклявшись, нам всем предстояло шагнуть в новую взрослую жизнь. Мои одноклассники по очереди читали клятвы, и им надевали галстук, выглядевший как некое клеймо: мол, и ты тоже. Подошла моя очередь. Я робко сделала шаг вперед, промямлила «клянусь», замолчала и опустила голову. В зале музея воцарилась гробовая тишина. Я чувствовала, что на меня все смотрят: испуганные одноклассники, переживающие родители, недоумевшая классная руководительница и даже сам дедушка Ленин, бюст которого венчал красную дорожку. Наконец, я подняла голову и увидела лицо отца, который губами произносил строчку клятвы. Я не хотела расстраивать папу. Я была хорошей девочкой, и меня приняли в пионеры.
В канун нового 1991 года папа пришел с работы позднее обычного, но с полными сумками. Он стал вытаскивать паек и класть на стол. Мама принялась нарезать финский сервелат и выкладывать шпроты на тарелку, а я стащила мандарин и отправилась к себе в комнату. Покидая кухню, я услышала усталый папин голос:
- Последний, наверное.
Я обернулась. Мама подошла к папе и обняла его.
- Ничего, прорвемся! – сказала она.
Папе было 32 года, но внезапно он мне показался гораздо старше.
С Нового года маме в школе стали выдавать талоны на хлеб, сахар и соль. Мама старалась кормить меня в школе – дети учителей питались бесплатно. Зарплату платили редко и не полностью. На прилавках магазинов были лишь слипшиеся пельмени в красно-белой картонной упаковке и не первой свежести селедка, утрамбованная в огромные бочки. На Украине было получше, и мы часто получали посылки от бабушек и дедушек с продовольствием и товарами первой необходимости. Дедушка, работавший в детском мире в Николаеве, прислал мне новую красивую школьную форму синего цвета. Из старой я выросла. Я танцевала от счастья.
Как-то в школу привезли гуманитарную помощь из Европы. Мне достался двусторонний пуховик и брюки, в которых я проходила следующие два года. Мама где-то отхватила мне сиреневый капор, в котором позже ходила вся женская половина Москвы.
Все лето я провела в Москве. К бабушке направлять меня было не на что. Мы бегали по улицам, играли в казаки-разбойники, а по воскресеньям спешили вечером домой на «Утиные истории», которые показывали раз в неделю по Первому каналу. Папа все больше пропадал. Мама говорила, что он много работает, чтобы нас прокормить. Как-то вечером я подслушала их разговор: он торговал на рынке в Лужниках.
А потом в конце августа по улицам, по которым мы беззаботно бегали все лето, из нашей воинской части пошли танки, и мама запретила выходить мне на улицу.
- Что происходит? – спросила я.
Мама обхватила меня и сильно прижала к себе:
- Ничего, дочка, скоро все кончится. И все будет хорошо.
Но оказалось, что все только начиналось.
Комментариев нет:
Отправить комментарий