tag:blogger.com,1999:blog-47743553742534987312024-03-13T19:31:41.915-07:00Роман "Русский крест" и проект "Дневник поколения".Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.comBlogger294125tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-30893521171190383962014-04-05T03:18:00.001-07:002014-04-05T03:27:35.684-07:00Голосуйте за понравившиеся истории - лучшие из них будут опубликованы в Альманахе "Дневник поколения"!<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Вот и подошел к завершению творческий марафон длиною в год, в течение которого писатели и непрофессиональные авторы в своих произведениях — рассказах, автобиографических историях и эссе — создавали коллективный художественный образ своего поколения (родившихся в 50-60-х), пережившего смену эпох, распад империи, выстоявшего и не потерявшего себя в «лихие 90-е». Итогом этого литературного проекта станет выход в издательстве<b> «Вече»</b> альманаха<b> «Дневник поколения»</b>, активная работа над композицией которого ведется уже сейчас.<br />
<br />
<div class="separator" style="clear: both; text-align: center;">
<a href="http://2.bp.blogspot.com/-lvQ1W5eqLQs/Uz_XcOfapxI/AAAAAAAAAOs/OuEv_V_X2CE/s1600/IEAh_hBFkUM+(1).jpg" imageanchor="1" style="margin-left: 1em; margin-right: 1em;"><img border="0" src="http://2.bp.blogspot.com/-lvQ1W5eqLQs/Uz_XcOfapxI/AAAAAAAAAOs/OuEv_V_X2CE/s1600/IEAh_hBFkUM+(1).jpg" height="243" width="320" /></a></div>
<br />
Главным инициатором и идейным вдохновителем проекта выступил известный писатель, журналист и общественный деятель <b>Александр Лапин</b>. На протяжении долгих лет он собирал и анализировал факты, проводил собственные исторические исследования, пока, наконец, накопленный им материал не вылился в масштабное и яркое произведение, посвященное последнему советскому поколению, – роман-эпопею <b>«Русский крест»</b>. Работа над созданием книги настолько увлекла писателя, что он решил выйти за пределы собственного литературного творчества и достичь более широкого отражения эпохи с помощью воспоминаний современников.<br />
<br />
Выпуск Альманаха с лучшими историями участников "Дневника" намечен на <b>осень 2014 года</b>, когда в печать выйдет 5-я, завершающая часть романа "Русский крест" - "Волчьи песни".<br />
<br />
Сборник, в котором найдет отражение изменчивый и неуловимый образ эпохи, бесспорно, вызовет неподдельный интерес у всех, кому небезразлична история родной страны. В «Дневнике», как в зеркале, вы сможете увидеть и себя, и своих близких, но главное - достоверный портрет поколения, которому суждено было принять на себя основной удар эпохальных изменений, охвативших страну в годы перестройки и строительства новой России.<br />
<br />
<b>ГОЛОСОВАНИЕ МОЖНО СЧИТАТЬ ОТКРЫТЫМ!</b><br />
<br />
Наш проект носит не только литературный, но и общественный характер – и поэтому у каждого участника и наблюдателя есть возможность высказаться и проголосовать за те работы, которые, по его мнению, обязательно должны оказаться на страницах<b> Альманаха!</b> Это можно сделать, оставив короткий комментарий <b>«+1»</b> под любым произведением (количество историй, за которые можно проголосовать, не ограничено), опубликованным здесь, в нашем творческом блоге.<br />
<br />
Для переключения между историями, вы можете использовать удобную панель навигации "АРХИВ БЛОГА", расположенную в правой части страницы:<br />
<br />
<div class="separator" style="clear: both; text-align: center;">
<a href="http://3.bp.blogspot.com/-orT7fNOt8MQ/Uz_WpoYS76I/AAAAAAAAAOk/P2pDO-W44ak/s1600/f72141fa651c689f8fcc34e464e4e14c.png" imageanchor="1" style="margin-left: 1em; margin-right: 1em;"><img border="0" src="http://3.bp.blogspot.com/-orT7fNOt8MQ/Uz_WpoYS76I/AAAAAAAAAOk/P2pDO-W44ak/s1600/f72141fa651c689f8fcc34e464e4e14c.png" height="320" width="274" /></a></div>
<br />
НАМ ОЧЕНЬ ВАЖНО ВАШЕ МНЕНИЕ.<br />
<br />
<b>УДАЧИ!</b></div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-40539152516610961592014-03-19T06:04:00.001-07:002014-03-19T06:05:53.236-07:00Сергей Павлович. "РОЖДЕННЫЙ В СССР, или ОДИН ДЕНЬ ИЗ СЕРЕЖКИНОГО ДЕТСТВА".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
- Вставай, сынок! Вставай, уже шесть часов! – слышу сквозь сон добрый мамин голос. Но вставать не хочется, и я переворачиваюсь на бок лицом к стене. Вдруг неожиданно загорается свет в комнате, заставляя уткнуться в подушку.<span class="Apple-tab-span" style="white-space: pre;"> </span> - Сережка, поднимайся! Тренировку проспишь, моя золотая сорвиголова! – мама наклоняется надо мной, и ее ласковые руки скользят по моим волосам. Я сажусь на край кровати, смотрю на спящую младшую сестру, которой свет нипочем, затем перевожу взгляд на висящий напротив портрет С. Есенина и начинаю одеваться.<br />
<br />
Да, сегодня вторник, и тренировка по плаванию с утра, поэтому надо делать все быстро – умываться, пить чай, по темной холодной улице бежать на автобусную остановку и к семи часам быть во Дворце спорта «Энергия». Я занимаюсь плаванием с шести лет и уже достиг определенных успехов, имея второй юношеский разряд. Сегодня тренировка прошла хорошо, сорок пять минут пролетели быстро, и я окончательно проснулся. На первом этаже, между женской и мужской раздевалками, стоял автомат газированной воды. Каждый раз после тренировки мы с пацанами обязательно пили здесь газировку, причем устраивали себе и двойные, и тройные сиропы. Изрядно пахнувшие хлоркой, с воспаленными красными глазами, мы облепляли автомат, и начиналось самое интересное! Пашка Смелов опускал в прорезь для монет три копейки с маленькой просверленной дырочкой, в которую была продета прочная нитка. Реле срабатывало, стакан начинался наполняться газировкой с сиропом. А Пашка аккуратно за ниточку вытаскивал монетку и снова запускал ее в таинственную внутренность аппарата. Мы забывались, начинали шуметь и визжать от восторга, а потом икать от выпитой воды, поскольку наши желудки после бассейна уже были полными. Если бы не вахтер Степаныч, который периодически нас гонял, веселью не было бы конца.<br />
<br />
В то же время надо торопиться, я учусь в первую смену, и в восемь часов сорок пять минут начинается первый урок. Сегодня я не буду заходить домой, а сразу поеду в школу, ранец с учебниками и принадлежностями со мной.<br />
<br />
На остановке я вглядываюсь вдаль, загадывая, чтобы автобус двадцать пятого маршрута был сегодня «ЛиАЗ». Эти новые теплые автобусы появились в городе совсем недавно, и я полюбил ездить в этих желтых «красавцах», особенно на переднем сидении со стороны водителя. Здесь было очень тепло, так как я сидел над передним колесом автобуса. Впервые водитель сам, по громкой связи, называл остановки. Здорово! Моя мечта сбылась, я поднялся по ступенькам в салон и подошел к аппарату продажи билетов. Опустил в приемник для денег пять копеек, крутонул валик и сам оторвал билет.<br />
<br />
-«Улица Комсомольская», - раздался голос водителя. – Мне выходить. Вот и школа, моя любимая средняя школа номер два. Рядом со школой длинное пятиэтажное здание, на первом этаже которого располагается трест «Казахтранстехмонтаж». В тресте работает мой папа. На крыше здания большими красными буквами составлено «Народ и партия едины! Вперед к победе коммунизма!». Я который раз читаю и спрашиваю себя: «А когда он настанет, этот коммунизм?!»<br />
<br />
Сегодня шесть уроков – это много! Но все терпимо, тем более я люблю учиться. Просто день сегодня тяжелый: после уроков надо нести на пункт приема макулатуру в зачет класса, потом сходить в магазин, сделать уроки на завтра, вечером поиграть с сестрой Ксюшкой. Да, но что поделать, ведь папа в командировке, а мама на работе.<br />
<br />
После четвертого урока, на большой перемене стремглав мчусь вниз, в школьный буфет. Мама дала мне десять копеек, и сейчас я куплю свою любимую «дорожку» с повидлом и фруктовый кисель. М-м-м, вкуснятина!<br />
<br />
Уже полчетвертого, тащим с Мишкой Золотаревым большую сумку со старыми газетами и журналами в пункт приема макулатуры. Мишка намного ниже меня, поэтому основная нагрузка ложится на мою ручку. Я злюсь, но молча несусь вперед. Пункт приема макулатуры – это простой строительный вагончик с двумя окнами, большим и маленьким. Нас встречает тетя Поля, которая знает по именам, наверное, все население города.<br />
<br />
- А, это вы, ученые?! – Полина Ивановна начинает принимать связки газет и журналов, а потом взвешивает их.<span class="Apple-tab-span" style="white-space: pre;"> </span> – Так, восемь шестьсот, дорогие мои! Записываю на 4 «в» сш. № 2, - сказала она и открыла журнал. – Скажите Валентине Петровне, что пока вы первые!<br />
<br />
Последние слова мы практически не слышали, так как, освободившись от ноши, толкаясь, уже неслись по шумной мостовой.<br />
<br />
Дома меня ждала приготовленная мамой брезентовая сумка с пустыми молочными бутылками. Иду в продовольственный магазин. Сегодня никаких денег не надо. Сдаю пустые бутылки: большие литровые по двадцать копеек, маленькие пол-литровые - по пятнадцать. У меня одной посуды на рубль сорок. Покупаю большую бутылку молока, бутылку сливок. Уйти из молочного отдела не тороплюсь, крышки на бутылках сверкают разноцветной фольгой, переливаются, и от этого становится тепло и весело. Вот зеленая крышечка – это кефир, белая – молоко, светло-малиновая – ряженка, белая в желтую полоску – сливки… В хлебном отделе покупаю булку «темного» за шестнадцать копеек и приятно осознаю, что у меня еще осталось четырнадцать копеек. Стограммовое мороженое обеспечено, это которое без горки, но я оставляю эти деньги на воскресенье, мама разрешила. Ура!<br />
<br />
Отдыхаю, готовлюсь делать уроки. Если честно, для меня это не проблема. Я учусь на «4» и «5», а за первые три класса имею похвальные грамоты за отличную учебу и примерное поведение. А вот аккуратно заправить перьевую ручку для письма чернилами – это проблема! Лишь бы Оксанка не увидела пузырек с чернилами, мама привела ее уже из садика, и она тут как тут. Правда, на случай кляксы у меня в каждой тетрадке по промокашке.<br />
<br />
Мама уводит Ксюшу на кухню, у меня есть время почитать про индейцев, которыми я сейчас очень увлечен. Да что я, почти весь класс! Беру с полки томик Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан». Вот суровый и справедливый, смелый и благородный охотник и следопыт Натти Бампо встречается с великим Ункасом… Я полностью погружаюсь в чтение.<br />
- Маю кижечку читай! Маю! – в дверном проеме появляется сестра. Она подбегает ко мне, бьет ладошками по моим коленям и ищет глазами свою любимую книжку с большими цветными рисунками.<br />
<br />
- Ну что ж, давай будем твою читать! – мы забираемся на мою кровать, я удобно усаживаю Ксюху на подушку и начинаю:<br />
<br />
- Где ты была сегодня, киска?<br />
<br />
- У королевы, у английской.<br />
<br />
- Что ты видала при дворе?<br />
<br />
- Видала мышку на ковре!<br />
<br />
Счастливая сестра хлопает в ладоши и раскачивается на подушке. Мы читаем С. Маршака, рассматриваем рисунки и не слышим, что нас уже давно зовет мамочка.<br />
<br />
- Дорогие мои, вы где? Идите быстрей в зал, «спокашки» начинаются!<br />
<br />
Я чуть ли не быстрей Оксанки несусь к телевизору. На черно-белом экране «Восхода» уже появились тетя Валя, Филя, Степашка и Хрюша. Мы замираем и внимательно «ловим» каждое сказанное героями слово. Потом радость доставил чешский мультик про крота. Сегодня он садовник и мучается с дырявым шлангом для полива сада.<br />
<br />
К сожалению, очередной зимний день подошел к своему концу. Мама уложила Оксанку, подготовила мне чистую рубашечку и пожелала спокойной ночи. Лежу и слушаю, как сопит сестра. Ну почему так: с вечера не хочется спать, а утром тяжело просыпаться! Я еще долго ворочаюсь, представляю далекое будущее, высчитываю - сколько лет мне будет в двухтысячном году.<br />
<br />
- Столько же, сколько сейчас моему папе, - шепчу я сам себе и проваливаюсь в сон.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-83292573095700857052014-03-01T01:39:00.000-08:002014-03-01T01:39:11.067-08:00Анатолий Кириллов. "НАШ ГОРОДСКОЙ РЫНОК. ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД XX ВЕКА".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Вспоминается Старооскольский рынок конца пятидесятых — начала шестидесятых годов прошлого столетия. Располагался он на Верхней площади, если идти снизу, по улице Интернациональной (впоследствии переименованной в улицу Ленина) за «Домом Обороны» (этого здания с массивными колонами в настоящее время нет), направо по улице 9 января. По старинке он иногда звался Ярмарочной площадью, но, как правило, в то время его называли традиционно базаром.<br />
Вывеска «Рынок» над воротами появилась позднее. Слева от рынка располагались здание городской электростанции и водонапорная башня, справа угольный склад. Современное расположение городского рынка в «старой части» города осталось прежним, только окружающая архитектура претерпела значительные изменения. Практически не осталось старинных построек вокруг.<br />
Вход на рынок обрамляли массивные кирпичные арочные ворота; в разное время побеленные в белый или в светло-желтый колер. Первое, что встречал горожанин у входа на рынок, – это сидящий по-татарски ряд нищих калек со снятыми с головы кепками или шапками, положенными у ног для сбора милостыни. Кто без руки или ноги, а кто и слепой. Одно время им запретили сидеть и собирать милостыню, но с «потеплением» в начале шестидесятых они вновь заняли свои места у ворот рынка.<br />
Запомнились слепые женщины с многочисленными щедринами на лицах от перенесенной оспы – завсегдаи нищенских посиделок. Поговаривали, что у некоторых из них от подачек имелись на сберкнижках суммы до двух тысяч рублей. Иногда среди нищих добывал деньгу на пропитание или выпивку танкист, потерявший обе ноги во время Великой Отечественной войны. Передвигался он на самодельной, с колесами из шарикоподшипников, плоской тележке, прикрепленной ремнями к нижней части туловища, отталкиваясь от земли руками с зажатыми в них специальными деревянными толкачами, похожими на кастеты. При движении тележка создавала характерный рокочущий шум. Он получал пособие и имел льготы, как участник войны, а нищенские подачки для него были дополнительным заработком.<br />
Сцену перед входом дополняли чистильщики обуви, в основном малолетки, оживленно предлагавщие свои услуги. Поставив ногу на специальную подставку, можно было стоять «руки в брюки» и с интересом взирать, как ловко и усердно чистится твоя обувь: сначала щетками в обеих руках, затем бархоткой до блеска.<br />
В базарные дни, в воскресенье, среду и пятницу, рынок представлял собой шумный гвалт от разговоров и споров покупателей и торговцев. Вдоль торговых рядов шмыгали пацаны с ведрами воды и алюминиевыми кружками, зазывая: «Кому воды напиться, кому воды напиться?!». Ему вторил другой разносчик: «Вот, кому воды холодной, вот, кому воды холодной?!» Я просил у отца копейку и покупал кружку воды. Вода почему-то казалась вкусней домашней.<br />
На прилегающей справа площади стояло много приезжих подвод или саней, если зима. Оттуда доносились отчаянный поросячий визг и хрюканье на фоне размеренного писка товарных цыплят, размещенных в больших коробках или корзинах. Шла оживленная торговля маленькими поросятами и цыплятами, привезенными из близлежащих деревень. После удачной торговой сделки покупатели поросят помещали их в мешки, клали на плечо и поросячий визг отмечал их дальнейший путь.<br />
В небольших провинциальных городах во дворе коммунальных домов всегда имелись сараи, где квартиросъемщики могли держать свиней и кур. В своих домах содержание и выращивание живности было правилом. Мы тоже иногда брали на вырост кабанчика. Но отец зимой часто пользовался другим способом заготовки мяса. Покупал на рынке барана живьем и за рога приводил к своим сараям. Следом, по предварительной договоренности, приходил так называемый «секач». Он резал барана и разделывал тушу, и её затем на морозе подвешивали в сарае для дальнейшего потребления. Платой являлась снятая шкура, за услугу. Пока он занимался разделкой, дома готовили жаркое из заранее вырезанных потрохов барана. После сделанной работы «секач» приглашался на кухню, где ему наливали положенные «сто грамм». Он выпивал, закусывал приготовленной свежатиной и, не засиживаясь, уходил, бросив заработанную шкуру барана на плечо. Это был заведенный и устоявшийся порядок.<br />
Прямо за рынком по улице Пролетарской стоял небольшой сарайчик, в котором принимались телячьи и бараньи шкуры. Шкурник закупал также пушнину кроликов, зайцев и лис. В конце рынка размещался длинный мясной павильон, где можно был закупить мясную продукцию. При входе человек сразу попадал в мир запахов свежеванной живности и гамму звуков от стука топоров раздельщиков мяса, призывных голосов продавцов и гомона торгующихся покупателей. Разделанные туши телят, свиней и баранов висели на крючках рядами позади прилавков. По выбору можно было заказать прямо на месте вырезку понравившегося куска мяса или части тела туши. Имелась в продаже также крольчатина и битая птица. В наше время павильон продолжает функционировать, но свое былое значение утратил.<br />
Птицу — гусей, петушков, куриц и индюшек, часто покупали живьем; приносили домой во двор, у сараев забивали и затем ощипывали, обливая перья тушек кипятком. Холодильники были большой редкостью, поэтому зарезанную и обработанную птицу сразу приготавливали в пищу. Судаки, щуки, налимы, голавли, язи, линь и сазаны – обычный сезонный товар. Но большим спросом они не пользовались и продавались «по дешевке». Каждый рыбак или мальчишка мог наловить в богатых рыбой реках Осколе или Оскольце или в водоемах вокруг города рыбный продукт к столу. Караси, окуни и пескари – банальный результат любительской рыбной ловли. Если рыбалка была неудачной, то спрашивали: «Ну, хоть раков наловил?» Раков в тогда еще чистых реках было полным-полно. Их продавали ведрами. Речной рак не считался деликатесом и употреблялся как разновидность еды.<br />
Несмотря на богатое изобилие естественных продуктов питания, не следует идеализировать послевоенную жизнь горожан. Она была разношерстна и не всегда милостива. При любом описании выделяешь то, что запомнилось как положительное явление, а о прошлом мы можем вспоминать, как очевидцы, только из своего детства. Трудности старшего поколения в какой-то мере ограждались и защищались родительскими заботами или добрым отношением взрослых к детям. Мальчишки порой забегали на базар и просили у продавцов кусочки жмыха, который продавался ведрами, как отходы маслобойного производства. Если добрый «дяденька» давал целую горсть, то добытчик прибегал к себе во двор и делился подачкой с друзьями – мальчишками и девчонками. Больше всего нравилось грызть пахучий светло-желтый жмых от отжима шелушенных подсолнечных семечек. Конечно, жмых не являлся для нас питанием, а был очередной возможностью испробовать чего-то экзотического на зуб и вкус.<br />
Сами семечки, жареные и сушеные, продавались из приоткрытых мешков стаканами и являлись традиционно первой покупкой при заходе на рынок. Идя по рынку, лузгали семечки все, от мала до велика. Чтобы купить хорошее пахучее подсолнечное масло, всегда шли на рынок. Что удивительно, для жарки яичницы и многих других блюд использовалось сливочное масло, которое не пенилось, в отличие от современного. Куриные яйца неизменно пользовались успехом в продаже, т.к. магазины не обеспечивали полностью спрос, да и качество их было не то. Мед был традиционным товаром на рынке, но для большинства детей он был редким лакомством. Сладкое мы добывали зачастую самостоятельно, лазая по кустам черного паслена, в собираемых ягодах и фруктах. Из покупных сладостей в любое время года шла бойкая торговля самодельными леденцами вроссыпь и на спичках в форме петушков, курочек, медведей и других животных. Славились изготовлением сладких «петушков» Мухины из слободы Казацкой. Иногда вдоль торговых рядов проходил лоточник, предлагая конфеты в виде палочек – «тянучек», которые можно было, зажав зубами, растягивать.<br />
Из фруктов основным товаром на рынке осенью были яблоки и груши. Вспоминаются изобильные прилавки с уложенными в кучки местными яблоками: антоновкой, апортом, титовкой, ранетом. Из ранних сортов пользовался спросом белый налив. Детей, идущими вместе с родителями, продавцы частенько угощали яблоками просто так, тем самым призывая взрослых к покупке. Летом, после созревания, появлялось изобилие вишен и слив. Для заготовки их покупали ведрами и корзинами. На еду предлагались вишни с ветками, заплетенными на палочку красивой гирляндой. Взявшись за палочку, их можно было есть, отрывая плоды зубами от остова и сплевывая косточки на мостовую. Практиковалась продажа вишни в самодельных бумажных кулечках, скрученных конусом, для возможности есть на ходу, держа кулечек в руках. «Еда на ходу» была привычным делом. Бывало, когда родители посылали в магазин за хлебом, при возвращении, пока дойдешь до дома, «слямзишь» половину батона или вкусного с хрустящей корочкой хлеба.<br />
Окрест города выращивались и бахчевые культуры. Лето было жарким, что обеспечивало их благополучное вызревание. Арбузы, тыквы, кабачки – обычный осенний товар. С изменением климата и отказом от засева бахчевых полей арбузами, местный их сорт вывелся. В описываемые годы арбузы на продажу доставлялись возами. При проезде подвод к рынку по улице Пролетарской со стороны Стрелецкой или Едоцкой жители покупали арбузы у своих домов мешками. Про помидоры, огурцы и другие овощи писать излишне, настолько был благодатным для их выращивания старооскольский край. Разломишь помидор, — его красная мякоть с серебристым отливом искрится, как разрезанный сахаристый арбуз. Сегодня, несмотря на обилие томатных сортов, таких не попадается.<br />
В общий шум и гвалт базара примешивался шуршащий звук точила. Это одноглазый дядя Фирс точил бытовой инструмент на своем ножном станке. Помимо рынка он часто ходил по дворам, водрузив свое точило на плечо, и кричал: «Точу ножи и ножницы, точу ножи и ножницы!». Знаменит Фирс был тем, что имел два солдатских Георгиевских Креста, полученных в первую мировую войну. Георгиевский Крест приравнивался в советское время к ордену Славы. За них он получал право на бесплатное получение угля или торфа и льготу за жилье.<br />
Торф добывался в районе Котово и продавался прессованными брикетами. Был и завозной. Но торфа большим спросом не пользовались из-за низкой тепловой калорийности и покупались, как говорится, «на бедность». По рассказам старожилов, им отапливались детские сады. Уголь завозился с Кузбасса или Донбасса и порой менялся на картошку. Продавался пудами, взвешимаемый на больших рычажных весах в районе теперешнего Старооскольского универмага, напротив здания Военкомата. Заготовка дров, как правило, производилась в индивидуальном порядке.<br />
По окончании периода коровьего отёла и схода молозива перед входом на рынок появлялись вереницы крестьянок из близлежащих слобод и деревень, стоя предлагающих молочную продукцию. У их ног прямо на земле стояли рядком трехлитровые бутыли с молоком, называемые «четвертью», или крынки. Молоко было немного дороже магазинного, но большая его жирность оправдывала покупку. Отстоявшееся молоко покрывалось толстым слоем сливок.<br />
После денежной реформы 1961 года четверть молока стоила шестьдесят – семьдесят копеек. Цена зависела от времени года. Для сравнения в магазине литр молока стоил сначала 18 копеек, потом цена стала расти – 22 и затем 24 копеек. Топленое молоко можно было купить прямо с глиняным кувшином. Съедание верхней коричневой пенки в кувшине с налипшими сливками всегда доставляло удовольствие домашней ребятне. Обычно горожане шли на рынок с трехлитровыми эмалированными или алюминиевыми бидончиками, и приобретаемое молоко переливалось в них из четвертей и крынок. Позднее четвертями стали называть по традиции, используемые стеклянные трехлитровые банки, также равные по объему одной четвертой двенадцатилитрового ведра.<br />
Жители близлежащих к рынку домов могли по договору не нести молоко, а, указав свой адрес, идти дальше на рынок. Продавщица сама приносила молоко по указанному адресу, ставила банку у дверей и уходила по своим делам в город. Затем приходила обратно, и вернувшаяся домохозяйка с ней рассчитывалась. Трудно себе представить, что кто-то из торговок мог разбавлять молоко водой или продавать снятое или сепарированное. Честность в торговле была обиходным правилом. Хотя на самом рынке бытовали карманное воровство и хищение продуктов с прилавков молодой шпаной. Частная спекуляция, то есть перепродажа не своего товара по более высокой цене, в народе осуждалась. Оскол исстари славился купечеством, обеспечивающим централизованные поставки продуктов и товаров, и большим набором различных видов ремесел. Купцы и ремесленники торговали своим товаром, а спекуляция возникла, как отдельное явление.<br />
Помимо съестных продуктов на рынке шла бойкая торговля изделиями гончарного производства. Глиняные горшки для цветов, крынки и макитры пользовались спросом. Гончарное производство имело в Старом Осколе широкое развитие из-за наличия природных гончарных глин. Глину добывали в районе Крутого лога, расположенного в конце лесного урочища под названием «Горняшка». Местными и приезжими ремесленниками был представлен большой выбор глиняных игрушек: свистулек, фигурок зверей и статуэток. В этой череде неизменно присутствовали гипсовые копилки в виде сидящих на задних лапах кошек, собак, тигров и прочих зверушек с прорезью на голове. «Самоделкины» иногда продавали копилки из папье-маше, зарабатывая своими неискусными поделками.<br />
Собирание монет в копилках было увлекательным занятием юношей и детей. После заполнения копилки мелочью ее разбивали и подсчитывали накопленные барыши.<br />
На длинных крытых торговых прилавках можно было увидеть развернутые маленькие мешки с махоркой и местным табаком. Мой сосед дядя Миша курил самосад, набивая его в «козью ножку», скрученную из газеты. Самосад он постоянно покупал у одного хозяина. Вряд ли кто из современных курильщиков смог бы курить такой крепкий табак.<br />
Процветала торговля изделиями мастеров мелкой бытовой мебели: табуретки, стульчики, тумбочки, этажерки, полки, детские кроватки. В ходу были плетеные корзины и лукошки. Бондари выставляли рядами свои изделия. Бочки, маленькие и большие, узкие и широкие – на выбор. Мне приходилось катить новую бочку с базара по разрешению отца. Бочка вращаясь, гремела по тротуару и перекатывалась с боку на бок. Ею нужно было управлять. Это казалось интересным и увлекательным занятием. Старую бочку разбирали, а освободившиеся металлические обручи становились предметом игры в каталки. Из проволоки мастерилось водило с ручкой и согнутой спереди вилкой, охватывающей обруч. Нужно было катить обруч, умело управляя его движением и удерживая его вилкой водила. Летом по улицам и дворам часто можно было увидеть ребят, бегом катающих бочковые обручи проволочным водилом, создающим характерный металлический скрежет об сам обруч.<br />
Сразу при заходе на рынок бросались в глаза, расставленные на продажу резные, красиво разукрашенные ножные прялки. Стоили они двенадцать – пятнадцать рублей. Наличие вокруг Оскола больших стад овец в деревнях и селениях способствовало изготовлению шерстяной пряжи, которая продавалась готовыми мотками, с крашенной или натуральной нитью. Но можно было купить шерсть пуками или «волнами», которая в домашних условиях скручивалась ручными прялками в клубки, а затем из них рачительные домохозяйки вязали шерстяные носки и варежки для своих домочадцев. Готовые шерстяные изделия: свитера, шарфы, шапочки, носки и варежки продавались в конце осени и зимой местными мастерицами.<br />
Из зимней обувки был представлен широкий выбор войлочных валенок разных размеров, от детских до самых больших взрослых – изделий местных валяльщиков. Валенки при морозных и снежных зимах пользовались большим сезонным спросом. Можно сказать, на них была мода, менявшаяся от их вида: подшитые и не подшитые, с галошами и без, с высоким голенищем или низким, с узким носком или широким, серые или черные. С валенками конкурировали стеганые бурки, которые стоили дешевле и носились более бедной частью населения. Но стеганые фуфайки покупались и носились практически всем населением того времени. Пальто и шубы справлялись только «на выход». Для ребятни фуфайки были незаменимой одеждой в холодные времена года.<br />
Из головных уборов спросом пользовались мужские кроличьи шапки и стеганные матерчатые с меховой оторочкой. Пуховые платки и полушалки для женщин. Модные фетровые женские шляпки с утепленной подбивкой, кожаные и из дорогих мехов шапки не каждый мог себе позволить, но в продаже они были постоянно на виду. Носимая одежда подчеркивала и определяла принадлежность к тому или иному сословию. Летом неизменным товаром из головных уборов были кепки с длинным козырьком, позднее – коротким. Женщины покупали и пользовались легкими платками, завязанными сзади на шее. Шляпы: фетровые, соломенные – на выбор. Для детей – белые панамки.<br />
Следует отметить, что и летом вне дома народ ходил в головных уборах. Зато снятие головного убора мужчинами в общественных учреждениях было не писаным правилом. Мода ходить с непокрытой головой, пришла позже. Из обуви в летнее и межсезонное время традиционно на рынке были представлены мужские ботинки, женские «румынки», туфли, галоши, «танкетки», босоножки, тапочки. Хромовые сапоги, как правило, делались на заказ и были дорогим приобретением.<br />
В середине шестидесятых годов на рынке можно было еще увидеть в продаже плетеные лапти. Но они потеряли свое прежнее назначение. Помнится мне, во время учебы в Москве, заказывали покупку лаптей на нашем рынке в качестве сувениров или вычурного их ношения вместо домашних тапочек. Было одно время такое модное поветрие. Традиционно на рынке был и «толчок», на котором сбывались поношенные вещи и предметы домашнего обихода.<br />
Все упомянутые товары изготавливались местными мастерами и артелями. Они были дешевле «магазинных» и поэтому пользовались спросом. Для пятидесятых — шестидесятых годов описывать жизнь рынка, значит рассказать многое о быте горожан. Посещая рынок, горожане вели пересуды и делились новостями. Рынок был не только местом торговли, но и частью общественной жизни города.<br />
Автор коснулся тех сторон торговли на рынке, с которыми сталкивался и которые отложились в памяти. Некоторые подробности уточнены из рассказов старожилов. Можно было описать продажу изделий шорного, кузнечного производств и многих других, но как очевидец не могу взять их в пример. Припоминаются развешенные на стенке деревянной постройки рынка изделия конной упряжи – хомуты, сбруи, на деревянных временных прилавках – подковы, скобяные изделия, но они, в силу возраста, меня не интересовали. Что касается еды и одежды – естественное внимание.<br />
По-прошествии времени, могу только отметить, что товаров местного ремесла и производства было множество. Крестьяне, ремесленники и умельцы не только поставляли съестные продукты и предметы домашнего обихода, но всегда являлись воспитателями дееспособного потомства. Их дети шли учиться и работать на предприятия, уже имея представления и навыки практической деятельности.<br />
В Японии, промышленно развитой стране, мелкое ремесленничество не умерло, а прижилось, поставляя на рынок предметы домашнего обихода, бумажные украшения и игрушки. Это большой культурный пласт, который на фоне современных технических достижений внешне не заметен, тем не менее, он является одним из демографических источников восполнения способных трудовых ресурсов.<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-57521945621678265632014-03-01T01:37:00.000-08:002014-03-01T01:37:27.859-08:00Андрей Жданов. "ЗОРКИЙ-С".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Памяти Жданова Николая Андреевича, талантливого человека и самого лучшего в мире деда, открывшего для меня неповторимый и сладостный мир светописи, посвящаю…<br />
Кто такой в понимании обывателя фотограф?<br />
Это человек, снимающий его на документы, это дяденька, фотографирующий детей в парке, и, по большому счету любой, кто держит в руках фотоаппарат.<br />
Для меня же слово фотограф – в первую очередь означает «светописец». Я ведь тоже занимался и занимаюсь «халтурой», совсем как тот дяденька в парке, понуро бродящий возле стендов с фотографиями, и с надеждой бросающий взгляды на проходящих мимо детишек и их родителей. Подойдут «сфоткаться» со Шреком или нет?<br />
А зайди к этому дяденьке в гости, да загляни в его альбомы… вот тут и откроется целый мир «светописи».<br />
Там в парке – это для заработка, для «прокорма», а здесь в альбомах — непостижимый мир природы, лиц, глаз, улыбок, фигур и… света. Того самого света, которым все это пишется.<br />
Так как же создается настоящая фотография?<br />
Я отлично помню тот день, седьмой день моего рождения, когда родной дед торжественно вручил мне в руки мой первый в жизни фотоаппарат. Я взял из его рук «Зоркий-С» 1939 года выпуска с чувством благоговения в душе, и еще не зная, как им пользоваться, уже тогда начал мечтать о выставках, конкурсах, призах и признании. Конечно, спустя много лет я понял, что не это главное. Главное — чтобы люди, увидев фотографии, которые ты сделал, постигли то, что ты хотел им показать, увидели мир по другому, твоим взглядом, частичкой твоей души.<br />
И через восемь лет, когда с замиранием сердца я получал из рук председателя жюри фотоконкурса республиканского слета юных туристов свой первый в жизни приз, я в первый раз мысленно сказал деду: «СПАСИБО!».<br />
Сейчас техника шагнула далеко вперед, и я, держа в руках свой репортерский цифровой фотоаппарат, способный «отщелкать» пять кадров в секунду и сделать снимок затмения Солнца или Луны, с тоской вспоминаю свой «Зоркий-С», которым нельзя было снимать против солнца. А мне очень хотелось!… Я все стремился запечатлеть «что-то» против Светила, чем вызывал у деда сильное раздражение.<br />
-Сколько раз я тебе говорил! — кипел он, — Нельзя снимать против солнца.<br />
А мне хотелось, мне очень хотелось знать, что же получится, если навести объектив туда, на солнце, и нажать кнопку спуска? Что получится, если сфотографировать темноту? А вдруг явится миру гениальный кадр, прославленный потом в веках? Но после долгого ночного сидения в ванной с бачком для проявки пленок приходило разочарование.<br />
-Не получилось, — шептал я, сквозь слезы рассматривая пустую пленку с абсолютно черными и белыми кадрами.<br />
Потом я ревел, когда на пленке проявлялись черные или белые лица, фигуры, очертания деревьев, какие-то непонятные абстрактные пятна…<br />
-Как же покорить этот свет, как заставить его рисовать? – этот вопрос мучил меня последующие два года.<br />
И только в девять лет я первый раз запрыгал от радости, опрокинув ванночки с проявителем, закрепителем и промывочной водой.<br />
-Есть! Ура-а-а-а! – верещал я, ликуя.<br />
В дверь ванной ломились бабушка с дедушкой, взволнованными голосами повторяя: «Что случилось? Немедленно открой дверь!…»<br />
А я, ничего не слыша от восторга, собирал с пола мокрые отпечатки и ликовал: «Наконец то, получилось…»<br />
Вот сестренка с бабушкой сидят на скамейке в парке имени Горького, вот дед выходит из машины, вот отец с потным лицом прет по тянь-шаньской тропе тяжеленный рюкзак… ВСЕ! Я фотограф…<br />
И я радостный, выскакиваю, наконец-то из темной ванной и ору в лицо деду: «У меня получилось!»<br />
Дедушка берет снимки, ведет меня в свою мастерскую и, рассматривая их под лампой дневного света, начинает меня «шкурить»:<br />
-Ну что же, — говорит он, — неплохо. Но ни одного удачного кадра я не вижу.<br />
Я сначала обалдеваю, потом, испытывая шок и глотая подступивший к горлу комок слез, говорю:<br />
-Дед, как же так?! Дед, ведь получилось же! Смотри: пересветов нет, затемненных участков тоже, ну не в резкости кое-что…<br />
И вот тут я начинаю узнавать о композиции, о построении кадра, о жанрах фотографии, приемах художественной съемки, где оказывается и пересвет, и глубокая тень, и неправильная композиция могут украсить снимок, сделать его неповторимым. Я узнаю про фильтры, насадки, сменные объективы, типы пленок, спектр цветов, постановку света и многое, многое другое.<br />
А ближе к семи часам утра, после почти четырехчасовой лекции по фотографии, я слышу от деда фразу, которая впечаталась в мою память на всю жизнь.<br />
-Учись видеть… Я научу тебя технике съемки, композиции, владению фотоаппаратурой и многому другому, но я никогда не смогу научить тебя видеть. Видеть в объективе готовый снимок, видеть там то, что потом проявиться на бумаге, видеть то, чего не видят другие люди. Проходя мимо человека или дерева, они не заостряют на них своего внимания. А ты должен суметь зафиксировать миг жизни этого человека, миг жизни дерева, бабочки, травинки, здания. Посмотреть на все это другим глазом…<br />
-Каким глазом, дед? — ошарашено спрашиваю я. — Правым или левым?<br />
-Третьим, — смеется он, — третьим глазом, — он у тебя есть. Вот тут. — стучит он мне пальцем по лбу. — И если ты его разовьешь и научишься им видеть, вот тогда станешь настоящим фотографом.<br />
-Деда, а как это третьим глазом? — недоуменно спрашиваю я. — Ведь у человека всего два глаза.<br />
-У некоторых людей три, — опять смеется дед. — Просто нужно его научить видеть, и кроме тебя самого этого никто не сделает.<br />
-Как это? — недоуменно спрашиваю я.<br />
-Если не будешь лениться, включишь фантазию и научишься видеть мир немного по-другому, не так как все, то разовьешь его. А теперь пошли спать, — треплет он меня по вихрастой макушке.<br />
Но я в то утро долго не мог уснуть, пытаясь осмыслить море полученной информации, а самое главное, гадая, что же это за «третий глаз»…?<br />
А через много лет, на одном из мировых спортивных состязаний именитый спортсмен, думая, что я простой «залетный» болельщик, рассматривая свои фотографии, сделанные мной, сказал: «Ого, да ты браток «профи».<br />
Я услышал это в первый раз в жизни. Этот спортсмен тогда еще действительно не знал, что я журналист, что это моя работа, и что шел я к этому признанию долгих тридцать лет.<br />
И тогда, не знаю уж в который раз, я мысленно сказал своему деду, которого уже два года как не было со мной: «СПАСИБО».<br />
Вернувшись из командировки, я заехал домой к родителям, достал с самой верхней полки кладовой свой старенький «Зоркий-С», обтер его от пыли, взвел затвор и…, замирая от удовольствия, нажал на спуск.<br />
Вот это техника! Ведь работает, чертяка! Только пленку вставь…<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-6491468003884282322014-03-01T01:34:00.003-08:002014-03-01T01:34:27.243-08:00Виктория Гарифуллина. "ВАУЧЕР".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Я окончила школу в 1984 году. А в 1985 началась перестройка. Первые её годы не оставили в моей памяти никаких особенно ярких впечатлений. Юность, студенчество, создание семьи – вот что было главным на тот момент.<br />
Чуть позже политические выкрутасы коснулись каждой семьи персонально. Вы помните, что такое ваучеры? Я помню. О, это такой кусочек бумаги, номиналом в 10 тысяч рублей. На него можно было приватизировать «кусочек» завода, фабрики, вложить в инвестиционный фонд – стать акционером! И получать дивиденды! Но кто-то просто обменял их на мешок сахара или муки…<br />
А мы поверили в то, что ваучеры – это вклад в будущее наше и наших детей. Муж – учитель по профессии и призванию – предложил вложить их в созданный фонд «Образование». И мы вложились…<br />
Основатель фонда «Образования» сегодня «рублевый мультимиллиардер». Так о нем пишет Википедия. А вот простые акционеры этого фонда последний раз получали свои дивиденды в начале 2000-х. По 15 копеек за акцию. Я на наши семейные дивиденды (мои, отца, мужа, двоих детей) в тот год в день их получения купила себе билет на автобус, который и довез меня «счастливую» до дома за полчаса…<br />
Трудные были годы. Но интересные. Мы стали свидетелями рождения новой России. Непривычной, непредсказуемой. Но родной и по-прежнему любимой.<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-29064540223976039892014-03-01T01:33:00.002-08:002014-03-01T01:33:36.158-08:00Екатерина Сумарова. "ТРАВА".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Произошло это совершенно неожиданно: старая малолитражка, на которой нас подкинули до деревни, раздражённо фыркнув, как вкопанная остановилась у покрытого голубоватым лишайником забора, из-за которого одна за другой выкатились мои двоюродные бабушки и, пытаясь привлечь моё детское внимание, что-то залопотали наперебой. Увы! Всё было напрасно. Как заворожённая, я смотрела туда, где, возвышаясь над столетним частоколом, высокая и могучая, простиралась Она…”Что это?” – произнесла я онемевшими от изумления губами. “Трава,”- донёсся ответ. ( Трава?! Неужели всё так просто? Не может быть! Ведь я знала, что такое наша городская трава – куцый, тёмно-зелёный коврик, быстро теряющий цвет.) “Мне туда можно?” Я не слышала, как открылась калитка; не видела, кто взял меня за руку и, поставив на узкую тропинку, ведущую в неизведанное, отошёл в сторону. Мы остались наедине. Трава и я. Трава была выше меня раза в два; в нашем человеческом понимании я едва доходила ей до пояса. Тимофеевка, медуница – все хорошо известные названия стушевались перед целым и неделимым – Трава. Неожиданно тропинка закончилась. Постояв в растерянности перед непроницаемой стеной, я сделала шаг вперёд, потом ещё один. «Дальше нельзя! Нельзя мять траву, – дядя Миша скосит её коровам, » — донеслось сверху. Я не возражала. Очумев от счастья и незнакомого запаха, я позволила кому-то взять себя за руку и увести в дом. Меня и так на удивление легко допустили в волшебное царство. Я ни на секунду не сомневалась в том, что у него должен быть владелец – пусть даже с таким повседневным именем как дядя Миша, в моём воображении он был отважным рыцарем в золочёном как солнце шлеме. Только одного я не сумела понять – как такое можно косить, да ещё на корм коровам. Меня утешили, сказав, что сенокос нескоро, но много лет я ждала его почти со священным ужасом, с трепетом ожидая преждевременной гибели роскошного травяного царства.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-81334563792418738332014-03-01T01:31:00.003-08:002014-03-01T01:31:56.548-08:00Валентина Коростелева. "ЖИЗНЬ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Поднялись – ура! – с колен,<br />
Да порою жутко.<br />
Жить в эпоху перемен –<br />
Это вам не шутка!<br />
(В.К.)<br />
<br />
Такие вот новости…<br />
<br />
Вот уже несколько дней не могу сесть за стол. Состояние почти шоковое. Да, надо продолжать книгу. Но о чем она? Кажется, обо всем, а на самом деле — о душе. А когда она буквально застывает от растерянности, ужаса, бессилия что- либо изменить сегодня, сейчас?..<br />
Одна за другой — две передачи на ТВ: «Совершенно секретно» — о нравах в прославленной некогда дивизии имени Дзержинского — почти рядом, в Реутово, и в «Новостях» — убийство журналистки из Калмыкии Ларисы Юдиной. Где мы живем? Американская дикая фантастика со всеми их звездными войнами и чудищами в масках и без оных — ерунда в сравнении с тем, что происходит сегодня с Россией.<br />
Вчерашние мальчишки в дивизии с героическим прошлым — жестоко, больно, хладнокровно, с улыбкой — измываются над сверстниками. Основание – «старшинство» величиной с год. Логика пещерного человека, не правда ли? Через год-два они выйдут из этих стен и будут жить среди нас, — и те, наглые циники, и другие, – по сути калеки. Одни, и навсегда,- нравственно, другие, может быть, на всю жизнь — и нравственно, и физически. И то, что отныне тлеет в их душах, этот адский огонь — будет вырываться время от времени из недр души и страшно обжигать – как их самих, так и тех, кто рядом. А еще — у тех и других будут появляться дети, не ведая, что родители им «подарили» этот самый, тлеющий до поры, до времени, — губительный огонь.<br />
Когда это произошло? Сейчас много охотников утверждать, что все это было и раньше, только тщательно скрывалось.<br />
- Ничего подобного,- протестует мой муж.- Мне выпало три года служить в разных частях, с разным, как говорят, контингентом,- такого зверства, таких «традиций» — не было. Конечно, в семье не без урода, и отдельные ЧП таковыми и расценивались. Сейчас вся армия, судя по фактам,- в непрерывном ЧП.<br />
И прошли эти страшные изменения за какие-то десять лет,- когда Россия вкусила новую свободу. Наивная новорожденная демократия, сама того не ведая,- открыла двери не столько свободе, сколько всему нечистому, что до поры контролировалось общественным сознанием, моральными принципами, спасавшими Россию на самых крутых поворотах истории. А коли пришло время нечисти,- круши все без исключения, будь суперменом, который сутками стреляет и насилует на экранах ТВ. А растерянная и временами жуликоватая власть, лишенная элементарного уважения граждан,- и вовсе опустила поводья.<br />
Какая уж тут лирика! О каких надеждах может идти речь! И это самое страшное — когда у людей отнимается последнее золото: вера в завтрашний день. В той же цепи — убийство Ларисы Юдиной. Быть честным стало не только не модно, но и опасно для жизни. Похоронили и генерала Рохлина. Черная цепь не обрывается. Найдут, не найдут убийц — какая разница? Тех исключительных людей уже не будет на Руси. Как многих и многих, о которых не сообщали радио и ТВ. Господин Ельцин призвал интеллигенцию в короткий срок выработать национальную идею. Как будто это табуретка. Пригласил хорошего столяра — и готово. Сегодня вся Россия бастует, но нет лидера, способного опрокинуть уже дырявую лодку власти.<br />
Вот и вздрогнула нежная ива,<br />
Вот и кончился в сердце покой,<br />
Вот и встали у края обрыва,<br />
Вот и пропасть уже под ногой…<br />
Вот и выросли мы из пальтишек,<br />
Что кроили для нас в суете…<br />
Слишком много Отрепьевых Гришек,<br />
А Донские и Невские — где?..<br />
(В.К.)<br />
Оппозиция наша — или уповает на мудрость парламентариев, или откровенно призывает к топору обескровленную Россию. Интеллигентность и решительность, как видно, не часто сочетаются в одном человеке или одном общественном движении. Оппозиция у нас еще очень молодая и все больше оглядывается по сторонам,- как бы чего не вышло. Товарищ Сталин надолго отучил — и от своего мнения, и от своих поступков. Страх до сих пор сидит в генах. А молодые, что свободны от него,- и безбожны, и безграмотны по большому счету. Урвать свой кусок, и непременно сегодня,- вот вся философия. Круг, что называется, замкнулся. Нужно новое поколение людей — не только свободных, но и духовно воспитанных. Но, если ждать его — не будет ли слишком поздно? К тому же воспитывать можно и на собственном примере, — не только возмущаясь, критикуя всех и вся,- но и действуя, но и делая что-то конкретное и важное.<br />
Вот так я и вернулась к книге. Это — мое дело, мой поступок. 1998<br />
Мы то всего вернее губим…<br />
В шестидесятилетие Василия Макаровича в одной из передач телевидения, прохожие, в основном молодые люди, отвечали на вопрос, кто такой Шукшин. Заметьте, не о произведениях или фильмах вначале шла речь, а о том, знают ли хотя бы. Ответы тех, кому завтра быть хозяевами страны — ошеломили, думаю, не только меня. Нет, не какие-нибудь бомжи, путаны или “крутые” парни отвечали “нет”. Очень миловидные девушки, недавно окончившие школу, вполне приличные на вид юноши. В центре России, первопрестольной Москве, не знают одного из самых русских, самых талантливых, самых ярких людей, почти современника. И, если говорить вполне определенно, то они, эти молодые, уже предали — в духовном аспекте — Россию, ибо нет России без её культуры, и нет её культуры без Шукшина. Совсем недавно прошла по ТВ серия его фильмов, в том числе «Калина красная». Значит, те, кто не видел его работы ещё тогда, могли посмотреть нынче, ведь не в пустыне живут, и хоть от родителей, хоть по радио, да слыхали эту фамилию: «Шукшин». А в библиотеках — разве нет тех или иных его книг?.. Не читали, не слышали, не знают и, самое страшное, — знать не хотят. Согласитесь, таких предателей мы ещё не знали: без доносов, без обрезов, с очень открытыми, без комплексов, лицами, с искренним недоумением: что это за Шукшин такой?..<br />
И уж вовсе повергла в отчаянье меня убеждённость Федосеевой-Шукшиной в насильственной смерти мужа. История нашей культуры настолько «щедра» на подобные финалы судеб, что ведь и поверить не составит труда. Отчего ужас охватывает душу: неужели всё продолжается? И уже логично вписываются в это русло рассказы участников передач о многолетней изощрённой травле писателя и актёра. И я помню, — когда имя его только поднялось над болотом безызвестности и безысходности, как тут же, то там, то здесь раздались недремлющие голоса «доброжелателей». И о том, что спешит издаваться, и о том, что проза «ещё зелена», и прочие «перлы» откровений. Как правило, это писали те, кто регулярно поливал сахарным сиропом «кирпичи» здравствующих классиков от писательской номенклатуры.<br />
Я училась тогда в Литинституте, мало чего понимала во всех подводных течениях литературно-общественной жизни под дирижёрством невидимой, но властной цензуры. В прихлебателях её и доносчиках недостатка не было никогда. Чем ярче талант, тем коварней и жёстче на него давление. Так было и тогда. Но для наивной поэтессы, верящей в торжество искусства и справедливости, было во многом неожиданным выступление Шукшина в дубовом зале ЦДЛ в один из зимних вечеров. Он читал известный теперь рассказ о больнице, в котором очень сильна документальность. Но даже не сама тема о временах и нравах брала, что называется, за горло. Шукшин сидел за небольшим журнальным столиком в центре зала, читал рассказ, и время от времени тяжело, исподлобья взглядывал на светскую публику в дорогих перстнях и заграничных костюмах, пришедшую в престижный ЦДЛ послушать модных тогда Беллу Ахмадулину, Валерия Золотухина и «этого бунтаря» Щукшина. Потому что не вписывался тот в гладкие, в позолоченных завитушках, рамки, а значит, и не стоил узаконенного верхами уважения.<br />
Понятно, что писатель всё это уже почувствовал — и кожей, и нервами, и сердцем. И потому так смотрел на эту публику. Думаю, в ЦДЛ он ожидал встретить несколько других слушателей — более близких по духу. Не менее определенно отнеслась к этой знати тогда, на вечере, и Белла Ахмадулина. Глядя поверх голов, она читала свои знаменитые стихи о литературоведе и его гостях. Сколько иронии было в этом исполнении, — ведь тут были те, что могли пригласить на званый обед в качестве закуски и её, и Золотухина, и Шукшина. Как в своё время Высоцкого…<br />
Да, тогда лучшие писатели были по одну сторону так называемых баррикад. А что сейчас — когда России несравненно более тяжко? Попытка к объединению писателей России встречает отпор у тех, кому борьба слаще, кому сподручней давать советы как народу, так и президенту, кому и так неплохо живётся во всех смыслах.<br />
Но вернёмся к Шукшину и теме предательства. Вот я напомнила о библиотеках, где есть его книги. Слава богу, хоть в этом ему повезло. Хотя какова цена этого «повезло» — только ему известно, да, может быть, ещё жене. Но статистика говорит, что библиотеки закрываются. И в столицах, и в глубинке. О чём говорить, если известная прекрасными традициями московская библиотека имени Некрасова находится в критическом состоянии? Дикому рынку нет до этого дела. А у властей нет денег, зато они есть на громадный госаппарат. И я не удивлюсь, что при таком раскладе через 5-10 лет молодые россияне будут с трудом вспоминать, кто такой Пушкин. На радио и телевидение надежды мало: в лучшие эфирные часы главных программ идут другие фильмы, другие передачи. И, кажется, крепко засела как в обществе, так и среди властей одна роковая ошибка, что культура — это творческая интеллигенция. Коли она есть, коли проходят дорогостоящие конкурсы, фестивали, значит, Россия — страна культурная.<br />
Но во-первых, при такой «поддержке» художников, писателей, актёров, что сейчас, число их будет резко сокращаться, ибо не творчество, а хлеб насущный становится для нас главной целью. А ведь речь идёт о тех, кто в своём городе, селе ещё как-то пытается сберечь духовную ауру, противопоставляя её бандитизму всех видов. Во-вторых, как-то не поворачивается язык — при всей любви к родине — называть её культурной, когда мат стал чуть не основной частью языка слишком многих сограждан, а в душах подрастающего поколения порой днём с огнем не сыщешь моральных ценностей. Всегда отвечаю за свои слова, и эти — тоже. Кто не согласен — оглянитесь получше по сторонам, посидите с полчасика хоть в московском, хоть в саратовском дворике. Посмотрите, послушайте. Впечатлений хватит надолго, а настроения как не бывало. А причём тут предательство? — напомнит читатель. А как бы вы назвали это обвальное падение нравов — по отношению к России, всегда бывшей мерилом духовной высоты?<br />
Но, как бы там ни было, на нас, интеллигенции, лежит тяжкая ноша — остановить лавину пошлости, жестокости, махрового невежества. Каждому на своём месте, посильным трудом. Но насколько это возможно сегодня, вот в чём вопрос. И конкретнее — что может сделать писатель? Конечно, коли призвание, а не что иное вывело его на эту стезю, — он должен заниматься своим делом, обогащать духовное пространство россиян. Но если поэт или прозаик ещё не дотянул до пенсии, надо сперва заработать на хлеб. Но радио и газеты (а писателю всё-таки ближе журналистика) платят с гулькин нос, а иные и вовсе не делают этого. Причины тут разные, в том числе и объективные. Но и попытка эксплуатировать наш труд тоже налицо. Знают, что, к примеру, поэту аудитория необходима, как воздух. А как отказать местной газете, радио? Даже если речь идёт, к примеру, о регулярном и серьёзном радио-журнале, — про гонорар лучше не заикаться. Вот и получается сплошная благотворительность. А в магазине за всё требуют деньги, и немалые.<br />
И встаёт ребром вопрос: когда же интеллектуальный труд будет цениться, как ему и положено? Когда поднимем снова престиж художника, писателя, актёра на Руси? Когда они, наконец, займутся своим, по Блоку, «старинным делом»? Ведь без этого не поднять духовность в обществе, как ни бейся. А тех, кто уронил авторитет художника в народе, надо спокойно игнорировать, а не смешивать с теми, кто вёл себя достойно даже в самые критические дни нашей новой истории.<br />
Тут, конечно, надо помнить, что в последние годы расписались в своём бессилии творческие профессиональные союзы. И только-только начинают вставать на ноги, во многом почти с нуля. И без ощутимой помощи государства тут не обойтись. А годы идут, и лучшие силы уходят на выживание, поскольку даже изданные книги редко соседствуют с гонораром.<br />
О, как убийственно мы любим,<br />
Как в буйной слепости страстей<br />
Мы то всего вернее губим,<br />
Что сердцу нашему родней!<br />
(Ф.Тютчев)<br />
Вопрос в том, как скоро это убеждение дойдёт до наших средств пропаганды, до каждого парламентария, до каждого представителя власти на местах. Только истинная культура, вошедшая в любой дом и семью, способна пусть медленно, но верно повернуть корабль нашей жизни к свету и разуму. За это бился и сгорел великий сын своего народа Шукшин и другие, не менее достойные люди. Пусть же не напрасны будут высокие жертвы, пусть же само понятие предательства — во всех его видах— станет анахронизмом. А это произойдёт, когда будет, наконец, принят закон о культуре с полной программой его реализации. Ибо без него не будут работать и все остальные: ведь правила игры диктует душа.<br />
1994<br />
«Граждане, подтяните штаны!..»<br />
Москва. Метро. Эскалатор. Внизу в будке сидит женщина (немало за 60) и просвещает пассажиров:<br />
- Не наваливайтесь на поручни!<br />
- Освободите левую сторону для прохода!<br />
Потом, после паузы:<br />
- Граждане, подтяните штаны!- и добавляет: — Особенно женщины!<br />
Речь, по-видимому, идет о длинных и широких брюках, которые может защипнуть эскалатор.<br />
А мне показалось, что это самое «Граждане, подтяните штаны!» мы слышим лет уже десять. Не далее как вчера высокий чиновник из правительства сетовал, что мало еще брали с простого россиянина: и цены, мол, пора корректировать (самые высокие в мире — относительно зарплаты), и что де пенсионерам зря с февраля прибавили (копейки вместо обещанных по ТВ аж самим Президентом — 100 рублей). И налогов де наш простой человек мало платит (еще и с копеек на черный день надо поболее в дырявый карман государства отчислять), и за коммунальные услуги пора три шкуры драть,- словом, нельзя ли новые проблемы решить старым способом, за счет дальнейшего обнищания народа?<br />
Конечно, вернуть в казну наворованные миллиарды – это ж совсем не просто, не дай бог свата или брата задеть, а тут — вот он, тощий карман простого человека, протяни руку – и кое-что выловишь, авось. А страна-то большая! И если в каждый карман — вот так, тихонечко, — то и увидит мало кто, а когда расчухают — уже и поезд ушел, и виновники на Канарах отдыхают…<br />
Безобидное на Западе слово «господин» у нас звучит, как издевательство над теми, за чей счет жиреют бывшие и нынешние «предводители», не выдавшие на гора ни грамма материальных ценностей, но срочно и на широкую ногу (не стесняясь, уверенные, что все схвачено и куплено) возводящие свои замки и дворцы (в сравнении с коммунальными клетками тех, на чьи плечи эти господа взобрались основательно и, по-видимому, надолго). Это, по-видимому, и есть торжество демократии по-русски.<br />
Высвечивают вновь прожектора<br />
Очередного князя и мессию,<br />
Опять идет великая игра<br />
Сердцами и растерянной Россией.<br />
И жизнь проходит в этой кутерьме,<br />
Порой игривой, а порой кошмарной,<br />
И вновь совсем не те, не те в тюрьме,<br />
А те опять живут себе шикарно.<br />
Россия-мама, милая земля,<br />
Где наши души брошены на рынок,<br />
Я так боюсь — и разве только я,<br />
Что в плен тебя возьмут и сердце вынут!..<br />
1997<br />
Хлестаковы от культуры<br />
На недавней встрече с журналистами известный режиссёр Роман<br />
Козак на вопрос, доволен ли он приходящей в театральные вузы молодёжью, удручённо вздохнул. В разное время и другие истинные авторитеты в искусстве сетовали на низкий культурный уровень поступивших даже в престижные вузы. И чему удивляться, если царём Борисом многие из них искренно считают Бориса Ельцина, а великую Екатерину считают женой Петра I. А на недавнем большом концерте в честь «ТВ Центра» более чем известная Лолита прямо-таки поразила такой развязной пошлостью, что стыдно стало даже за уважаемых участников-артистов, которые или не видят всего этого или не хотят видеть, что не делает им чести. И это – звенья той же цепи: катастрофически низкого уровня культуры.<br />
В год русского языка, хотя и не только, не грех почаще возвращаться к нашим шедеврам, тому же Александру Грибоедову, который, как это не удивительно, чем далее, тем современней. Вот уже два века, как живёт и здравствует его бессмертное «Горе от ума», целый свод главнейших жизненных правил. До православия, его нетленных заповедей по-настоящему добираются единицы, а в «Горе от ума» — ответы чуть ли не на все вопросы, волнующие сегодня и старого, и малого. К примеру, не один папаша и нынче то охнет, то воскликнет:<br />
«Что за комиссия, создатель,<br />
Быть взрослой дочери отцом!»<br />
Еду на автолайне, напротив — две школьницы, весёлые такие, и одна громко делится с другой: «Испортил мою кофту, чувак, я ему покажу! Завтра два сока куплю — и оболью так же!» Вот и вся философия «чистейшей прелести чистейшего образца». Личики ещё почти ангельские, а по душе уже прошёл каток новой «цивилизации». Героини-то нынче кто? И у кого в доме нет «голубого ящика»? А там — то Никита с приключениями во всех видах, то «Воровка», то «Леди бомж», и так далее, всё с уклоном авантюризма.<br />
Или — в очередном ток-шоу дебелая представительница древнейшей профессии делится секретами своего «изысканного» призвания и в награду получает дружные аплодисменты аудитории.<br />
К слову, пошлость давно уже захлестнула наш экран, и мы всё это продолжаем проглатывать, а потом удивляемся, откуда же в наших детях столько цинизма… Другая юная леди, и снова на ТВ, преспокойно заявляет, что из-за строгости мамы, наперекор ей, «пойдёт по рукам». И добрая половина аудитории искренно недовольна такой нехорошей мамой. И нынче — впрямь по Грибоедову:<br />
«Как платья, волосы, так и умы коротки!»<br />
Насчёт коротких платьев умолчать просто трудно, потому что платьями эти кусочки материала (почти условно прикрывающих то, что в цивилизованном обществе не принято выставлять на показ) – назвать трудно, а «виновниц сего торжества» разве что с иронией можно величать «леди», к чему так рвутся наши юные красавицы.<br />
Известно, кто подарил нам всё это «великолепие» нового образа жизни, новых, мнимых, ценностей. Журналы с красочными полуголыми дивами на обложке, культ шоуменов и безголосых, но ловких певцов, которых раскручивают богатые тёти и дяди; столица, где нынче, как никогда, процветает смешенье «французского с нижегородским», — тяжёлый каток так называемой массовой культуры продолжает и сегодня мять юные души, отравлять само будущее России.<br />
«Но хуже для меня наш Север во сто крат<br />
С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад…»<br />
В том числе и язык наш. А это не так безобидно, как многим кажется. «Учились бы, на старших глядя»? На кого, скажите? В моде литература, где мат заменяет былую образность — прочную и душевную нить к сердцу читателя. Естественно, эти книги и заполонили развалы, рассчитанные на массовый спрос, они же издаются большими тиражами за счёт крепких фирм. Тут и серийная любовь, и серийный детектив, предполагающие ограниченность читателя или незаметно формирующие его таким. Нормальному писателю, создающему «штучный товар», соревноваться со всем этим и невозможно, и не стоит. Но именно он поставлен почти в невыносимые условия в плане издания книги и вынужден просить средства на неё порой за тридевять земель от места, где живёт и работает на культуру как писатель. О гонорарах за серьёзную творческую работу мы забыли, дай бог рассчитаться как-то с долгами, если книга всё-таки выйдет. И так — по всей России, кроме городов, где власти помогают не только выжить своим художникам (слова, кисти и т. д.), но и осуществлять на деле творческие замыслы, понимая, что без истинной культуры и жизни достойной не может быть. А в общем и целом писатель остаётся один на один со всеми своими проблемами. Просто кому-то больше повезёт — с теми же властями, кому-то меньше, а кому-то и вовсе судьба не потрафит. То же и с прессой литературной. Нынче куда охотнее опубликуют эпатажного «раскрученного» прозаика или скандально известную поэтессу, чем просто хорошего писателя. И у бедного читателя нашего давно уже «мозги набекрень». Вот вам и вся «национальная идея». Государство выправляет экономику, когда-то дойдёт дело до души? Один Бог знает.<br />
Но продолжим о языке. На радио и ТВ то и дело слышишь обороты, которые — «ни в какие ворота». Ударения — и так, и этак, фразы спотыкаются, как ржавое колесо в поле. И обидно, когда грешат этим люди в самой сфере культуры. Риторике нас давно нигде не учат, но грамотно связывать слова всё-таки сам Бог велел, если говорим с людьми… А порой диву даёшься — то ли глупости, то ли осознанному цинизму. Так, в передаче «Ваш адвокат» на радио России — всех страждущих, обратившихся за помощью, упорно продолжают называть «господами», несмотря на такое же упорное неприятие этого самими слушателями. Да ведь у господ-то свои адвокаты, и проблемы остаться на улице или умереть с голоду им и не снились!.. Словом, «всё смешалось в доме Облонских», то бишь в русском языке — может быть, единственном богатстве, что ещё осталось у нас. Остальное — распродано, разворовано московскими и местными ловкими тузами времён «катастройки».<br />
«Приехал — и нашёл, что ласкам нет конца;<br />
Ни звука русского, ни русского лица…»<br />
Когда словарный запас ограничивается десятком «крутых» выражений, когда девчонки наши лезут из кожи, чтобы быть похожими на кого угодно, только не на себя, а в общении молодых парней царит безобразный мат и он-то в первую очередь слышен, то и выходит по Грибоедову: ни звука русского, ни русского лица… И все ваши байки, товарищи взрослые, о том, что без мата да ещё без водки в России не прожить — признак малодушия и лени, так как всё это — ядовитая и коварная грязь в нашем общем доме, от которой одни не хотят, а другие из-за слабоволия не могут избавиться. Если я не права, то откуда же так много больных — и нравственно, и физически – даже среди молодёжи?<br />
«О! если б кто в людей проник:<br />
Что хуже в них? душа или язык?»<br />
«У меня с мамой обалденное взаимопонимание!» — заявляет девчонка в очередном ТВ-шоу и гордо смотрит в зал, потому что так «красиво» выразилась. «Остановите на остановке!» — обращаются почти все пассажиры автолайна к шофёру. И это — наш «великий и могучий», где у каждого слова — столько «братьев», то есть, схожих по смыслу выражений: «притормозите», «задержитесь», «разрешите сойти», «высадите» и так далее. Но «остановить на остановке» — это пример того самого запаса в десять слов. Да мы же в России живём! И большинство читали не только Гоголя и Грибоедова. А «перлы» эти — всё оттуда, от плохого вкуса и такой же культуры. Когда по региональному радио идёт речь о Рождестве Христовом и гостья, рассказывая о вечерах и встречах явно духовного содержания, не устаёт называть их «мероприятиями», ей же богу, стыдно становится — и за гостью, и за само радио. Причём почти все передачи ведутся, как правило, в записи, то есть, всегда есть возможность что-то подправить, не выдавать в эфир в таком количестве подобные «ляпы». Я уже не говорю, когда целые газеты заполняются административными указами, положениями и отчётами, что всё-равно не читается большинством людей, а кому положено всё это знать и помнить — и по служебным каналам получают во-время. А ведь свою газету подписчик хочет не только читать, но и любить. Выбор-то нынче — богатый! И защищать наше живое слово должны все мы. На фоне такого базара в языке как-то наивно выглядят споры о какой-нибудь букве в алфавите. Тут впору ответить на главный вопрос: «Как это по-русски?..» А там и до деталей дело дойдёт.<br />
«Учились бы, на старших глядя»?<br />
Я не поверила своим глазам, когда увидела на странице «МК» крупный заголовок: «Уродина-мать зовёт». Это уже слишком даже для жёлтой прессы! И мы снова проглотили очередную осознанную гадость в адрес наших военных святынь. Или вспомним тему, обозначенную в программе ТВ: «Патриотизм — последнее прибежище негодяя». Негодяй, он и в демократах – дрянь, и в либералах — тоже. А причём здесь патриотизм? Одно из самых высоких русских слов шельмуется теми, кому не нужна достойная Россия. В Московской областной думе была создана фракция патриотов. Интересно, каково им было читать такие «перлы»? И они это тоже «не заметили»? Тогда и удивляться ничему не стоит, и остаётся плыть по течению, даже если впереди — болото… Такое оно, слово: и поднять, и ранить может.<br />
Слава богу, ещё не перевелись люди — подвижники русской культуры, не щадящие ни времени своего, ни здоровья — на то, чтобы во-время дать в руки другим единственно верный компас. Судя по тому, что в подмосковном Железнодорожном, где я живу, подрастают юные поэты, художники и музыканты, — есть надежда на лучшее будущее. Судьба свела меня в своё время с Екатериной Ивановной Локтевой, преподавателем гимназии № 11. Надо сказать, воспитанникам её очень повезло: тут и литературные гостиные, и встречи с творческими людьми, и поездки по святым местам нашей культуры, и постоянная конструктивная связь с родителями, и многое другое, что сделает учёбу этих детей, может быть, самым светлым и «урожайным» периодом во всей их жизни, будет тем ориентиром, что не даст свернуть с достойной и ясной дороги к истинному человеческому счастью. Не случайно многие из них стали авторами известного уже московского сборника «Подсолнушек», журнала «Школьная роман-газета», участниками городских литературных мероприятий. И я надеюсь, что в своё время они уверенно повторят вслед за Чацким:<br />
«Служить бы рад, прислуживаться тошно», -<br />
в отличие от тех, кто служит вовсе не делу. Тот — шефу, этот — карьере, а третий — собственному карману. «По делам их узнаете их» — говорит Библия. А служить делу, по большому счёту, — это и есть жить ради людей. В своём селе, городе, а значит, в России.<br />
Кстати, говоря о культуре в наших городах, поневоле задаёшься вопросом: почему мы, творческие люди, так разобщены? Почему идея о полноценном художественном совете, что давно витает в воздухе и у нас, в Железнодорожном, редко претворяется в жизнь? Сколько вопросов можно было бы решать оперативно, в естественном обмене мнениями, предложениями и даже, по-нынешнему, — проектами? Естественно, с участием администрации. Даже у Президента есть советники, почему бы не быть такому коллективному помощнику у городской власти?.. И громадный положительный потенциал не востребован, причём на уровне всей страны. Хлестаковы от культуры и политики правят бал, размахивая, а то и вдаряя рыночной кувалдой по душам людей, в том числе творческих.<br />
И последнее. Что ни говори, а мысли наши то и дело направляются вверх, туда, откуда идёт не только политическая, но и нравственная погода.<br />
«Где, укажите нам, отечества отцы,<br />
Которых мы должны принять за образцы?»<br />
Так и хочется крикнуть: «Ау!..» Но наметился просвет и в самом центральном российском доме, где время отбивают кремлёвские куранты… А, может, перестать ждать этой самой погоды и менять постепенно её у себя — в селе, посёлке, городе, творческой организации? Тогда и там, наверху, почище да посветлей станет — в том самом главном смысле, о чём больше всего болит сегодня душа любого, прикипевшего сердцем к России… Да будет так!<br />
1999<br />
Эпидемия пошлости,<br />
или<br />
Гоголь всегда прав<br />
1<br />
В новеньком «Рафике» мы ехали из Солнечногорска в Москву на вечер, посвященный Николаю Рубцову. Я везла своих «парнасовцев», членов литературного клуба. Мысли теснились, естественно, вокруг Рубцова, его поэзии. Были тут и школьники, что впервые ехали в столицу на такое важное творческое мероприятие. Но и разговор, и мысли о поэзии сбивали модные ныне песни, которые на всю катушку запустил шофёр.<br />
Влюблён мой Юрочка<br />
В мою фигурочку,<br />
И не нужны нам больше фонари! —<br />
так заканчивался каждый куплет бойкой, не претендующей на какой-либо смысл песни. За абсолютную точность последней строчки не ручаюсь, но и без того, как говорят, всё ясно. Попросить хотя бы убавить звук — как-то не хватало смелости. До этого мы намёрзлись, ожидая транспорт, и были довольны, что едем, наконец. Да и шофёр был явно не в восторге от неожиданной вечерней работы.<br />
А «песни» продолжали греметь.<br />
Отказала мне два раза,<br />
«Не хочу»— сказала ты,<br />
Ах ты, экая зараза,<br />
Погубила все мечты!<br />
«Щедевр» этот окончательно оторвал от Рубцова даже самых стойких.<br />
Нет, молодой шофёр тут, в общем-то, не причём. ЭТО записывают, ЭТО передают по радио, ЭТО транслируют по ТВ на всю Россию, ЭТО продают на каждом шагу и весьма недорого, как и водку.<br />
Вечер проходил в доме Российской армии. Большинство выступающих с любовью и тактом рассказывали о большом поэте, его творчестве, встречах с ним. Но эпидемия пошлости не знает границ и запретов, и один стихотворец очень «порадовал» зал, когда прочитал целую поэму о том, как выпивал с поэтом. Наверно, кому-то это пришлось по душе: вот ведь, не без греха был, как и я! А другой вообще где-нибудь это-то и выставит на передний план, причём с умыслом. Ведь не случайно же в одной хрестоматии для старших классов я, как ни старалась, не нашла даже упоминания о Рубцове!<br />
Говорить о большинстве фильмов на ТВ — уже набило оскомину. Передач, подобных “Мир вашему дому” с ведущим отцом Марком, взявшим удивительно точную ноту беседы, дающей нравственный настрой человеку — кот наплакал. Причём в те же самые минуты (случайно?) — «Звезды говорят». Популярность астрологии велика, и люди не знают, что выбрать. А вдруг звёзды предскажут что-нибудь такое-этакое?. Ну, как пропустить! И смотрят — то на чавкающего, то просто кривляющегося ведущего, — вероятно, так оживляющего свой образ, и слышат умопомрачительные перлы: «какая-то лета», «лес шумит зимой — к снегу», «чтобы вас не перезатуманило», «Вы уж сегодня не лечитесь, ни к чему это совсем, понимаете?..» — и далее, в том же духе. Понятно, что ведущему хочется разнообразия, — но ведь кто-то есть рядом, наверное? В смысле редактора, режиссёра… За что уж так-то не уважать зрителя?<br />
В конце ноября умер Евгений Шутов, киноактер, которого помнят и любят в России. Был партнёром Шукшина («Живые и мёртвые»), Высоцкого (начальник МУРа в «Место встречи изменить нельзя»), Урбанского («Коммунист»), Соломина («Адъютант Его Превосходительства»), создал не один десяток ярких образов, объехал с блестящими концертами всю страну, пользовался истинной и неизменной любовью не одного поколения, — и телевидение в этот день не сказало даже прощального слова. Экран был отдан на откуп известному юмористу, которого все без исключения превозносили до небес. Этакий отец нации. Что это, как не пошлость, возведённая на пьедестал? Я не против юмористов, многих искренно уважаю, но такие славословия и роскошные банкеты юбиляров порой сильно смахивают на пир во время чумы. Не только ТВ, но и ни одна центральная газета, кроме «Литературной России», не сказала последнее прости Народному артисту России, более того, за пять строчек некролога запрашивались такие деньги, что приводили в ужас родных. Откуда они возьмутся у вдовы или друзей — достойных, но отнюдь не богатых актёров? Разве всё это — не торжество пошлости?<br />
И последний пример: 100-летие Есенина в Рязани.<br />
Городской парк, где ежегодно к памятнику поэта приходят земляки и писатели. Где, естественно, звучит поэзия… Но что это? Парк оцеплен милицией, у памятника — группка людей, специально для этого организованных, а писателям, приехавшим на встречу с Поэтом и его земляками, не было дано слова. Так же, как и накануне на торжественном вечере в областном драматическом театре. Говорили, что всё это — меры безопасности, поскольку Рязань удостоили своим посещением две чиновные особы из Москвы. Уму непостижимо, и только. И это сегодня, когда многого в стране не хватает, кроме (по уверениям сверху) — демократии.<br />
2<br />
Мудрый Даль определил пошлость как состояние. Причина же — низкий уровень культуры. Вот наша молодёжь валом валит на эстрадных звёзд. Что там поётся по большей части — мы знаем. Все вдруг стали гениями: сами поют, сами слова и музыку сочиняют. Почему — как говорится, ежу понятно. Мало того, о разборках с трехэтажным матом на этих самых подмостках исправно— со смаком и всеми пикантными подробностями — регулярно сообщают наши газеты. Кумиры оказываются по уши в грязи, но остаются кумирами. Культ пошлости в своём зените, и заката его пока не предвидится. Само творчество стало разменной монетой на пути к славе и благам. Исключений, слава богу, немало, но не они делают погоду. А эпидемия не дремлет. Вопросы культуры зачастую находятся в руках бойких и корыстных людей. Потому и поддерживают они менее щепетильных и, как правило, менее талантливых. Истинный талант не лебезит, не лезет целоваться к начальству, — он уважает себя, хоть это ему и дорого обходится.<br />
Мнимые звёзды заполонили наш небосклон. Когда писателя, взявшего курс на низменные инстинкты, объявляют новатором; когда другая звезда не додумывается сверить со словарем хотя бы ударения в своих стихах, не говоря о более важном; когда формальные упражнения выдаются за достижения в литературе; когда эстрадная певица выскакивает на сцену почти раздетой и встречает восторженный вопль зала, — что это, как не эпидемия пошлости? И выводит их на высшие орбиты конкретный класс людей. И тут уже речь не только об искусстве.<br />
А причём тут Гоголь? — спросите вы. А при том. Поторопился Виссарион Григорьевич Белинский в своё время со страшным приговором ему. Речь идёт о духовной прозе патриота России в самом высоком и вечном смысле этого слова. Вот что говорит он о тех самых посредниках, которые и ныне — там и тут — правят бал.<br />
«…знаю, как много у нас есть охотников прикомандироваться сбоку во всяком деле. Чуть только явится какое место и при нем какие-нибудь денежные выгоды, как уже вмиг пристегнется сбоку секретарь. Откуда он возьмётся, Бог весть: точно как из воды выйдет; докажет тут же свою необходимость ясно, как дважды два; заведёт вначале бумажную кропотню только по экономическим делам, потом станет понемногу впутываться во всё, и дело пойдет из рук вон. Секретари эти, точно какая-то незримая моль, подточили все должности…» И далее: «Много истинно полезных и нужных людей иногда бросали службу единственно из-за скотинства секретаря…» А вот уж и совсем родное: «…он, мало-помалу втираясь, становится посредником и даже вершителем в деле искусства… Выходит инструкция для художника, писаная вовсе не художником; бумага вышла из такого угла, откуда и подозревать никто не мог, по пословице: «Писал писачка, а имя ему собачка».<br />
Ну, разве можно сказать лучше? Если такой человек вдолбит себе, что Чайковский — композитор хороший, а Шостакович — плохой, тут его уже не свернёт никакая сила. И моя собственная творческая память «бережёт» немалую коллекцию таких вершителей судеб. Вспомнишь, глянешь сегодня по сторонам — и уже не до смеха. Почему же им так вольготно и ныне? Потому что всё ниже опускается общая культура людей, а эпидемия пошлости, то бишь безнравственности, — рубит сук под самыми благими начинаниями в государстве.<br />
И всё-таки выход один — не только у нас, людей искусства. Ведь истинное творчество в любой сфере как бы очищает самый воздух вокруг себя, тесня наглость, грубость и стяжательство, а значит, и саму пошлость. Только творческому человеку свойственна гармоничность, глубина и высота намерений. Ограниченность, односторонность натуры — источники и частных, и общих наших бед.<br />
«…друг мой, храни вас Бог от односторонности: с нею всюду человек произведёт зло: в литературе, на службе, в семье, в свете, словом, — везде… Односторонний человек ни в чём не может найти середины. Односторонний человек не может быть истинным христианином, он может быть только фанатиком». Вот ключ ко многим явлениям нашей жизни. Разве не фанатизм — навязывание рынка где надо и не надо? Разве не фанатизм — стремление победить в предвыборной гонке любой ценой? И разве это не одна из сторон пресловутой пошлости?.. Но задавать вопросы всё же легче, чем самому впрягаться в трудное, но созидательное дело, вечным двигателем которого является любовь к родине. И, будто споря со стонами о бессмысленности сегодня истинно духовной работы, Гоголь всей силой души призывает творца:<br />
«Воззови, в виде лирического сильного воззвания, к прекрасному, но дремлющему человеку. Брось ему с берега доску и закричи во весь голос, чтобы спасал свою бедную душу: уже он далеко от берега, уже несёт и несёт его ничтожная верхушка света, несут обеды, ноги плясавиц, ежедневное сонное опьяненье; нечувствительно облекается он плотью и стал уже весь плоть, и уже почти нет в нём души».<br />
Да, Гоголь всегда прав. Потому что, даже ошибаясь, он думал прежде всего о России. Он первый вывел на ослепительный свет Её Величество Пошлость и клеймил эту нечисть до конца дней своих, в том числе и в знаменитых «Выбранных местах…», и в «Авторской исповеди». И, как всякий русский гений, остался современен и необходим, причём сегодня, кажется, — как никогда прежде. Если отмечать все «горячие», совершенно актуальные, спасительные строки в книге «Духовная проза» (Москва, «Русская книга», 1992), то придется «не забыть» почти всё подряд. Это та книга, что призвана стать настольной для любого человека, которому небезразлична судьба России. И разве можно не привести в заключение такие слова Николая Васильевича:<br />
«Всякое истинное русское чувство глохнет, и некому его вызвать! дремлет наша удаль, дремлет решимость и отвага на дело, дремлет наша крепость и сила, — дремлет ум наш среди вялой и бабьей светской жизни, которую привили к нам, под именем просвещения, пустые и мелкие нововведенья. Стряхни же сон с очей своих и порази сон других».<br />
1996 г.<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-86294629276130219042014-03-01T01:30:00.000-08:002014-03-01T01:30:03.621-08:00Елена Курдюмова. "КОМСОМОЛ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
1<br />
По дороге в школу мы, трое друзей, обычно встречались на углу: со стороны рабочих домиков колхоза имени Димитрова подходили Олег с Алёной, а я – с улицы Чкалова. Дальнейшие полчаса пути до школы мы преодолевали вместе. Я и Алёна были подружками и ровесницами, Олег – на год старше нас. Он нравился мне, и это было моей тайной. Алёна в нашей небольшой компании всегда являлась центром внимания: маленькая и ладненькая, очень красивая, юморная, она никогда не лезла за словом в карман, а поэтому скучать рядом с ней не приходилось. Я в её присутствии всегда оставалась в тени и, в основном, больше молчала.<br />
В тот день Олег появился на месте нашей встречи сам. Он сказал, что Алёна с мамой срочно уехали к родственникам: там заболела бабушка.<br />
Оставшись впервые с Олегом один на один, я вдруг поняла, что нам сейчас будет совершенно не о чем говорить, и очень растерялась, ведь главным связующим звеном между нами была Алёна. Некоторое время мы помолчали. Потом Олег взял инициативу на себя, беседа завязалась и вошла в обычное русло. Сначала говорили о школе и об уроках, остановились на литературе, он сообщил мне, что любит Есенина и не любит Маяковского, потом читал мне Есенина, потом читал свои стихи…<br />
Когда уже почти дошли до школы, Олег вдруг сказал:<br />
– Мне через неделю исполняется четырнадцать. Надо вступать в комсомол. А так не хочется!<br />
– Ты что? – удивилась я. – Как можно не хотеть в комсомол?<br />
– Я про то, – ответил Олег, – что мне дадут какое-нибудь общественное поручение. И надо будет тянуть эту нагрузку! Ведь комсомольцу стыдно не выполнять поручение!<br />
Как в воду глядел мой товарищ. Примерно через полмесяца он стал комсомольцем. А ещё через пару месяцев его, скромного, ничем не выделяющегося хорошиста, вдруг выбрали комсоргом школы. Как это произошло – для меня осталось загадкой. Теперь в подчинении у восьмиклассника Олега находилось около 250 комсомольцев нашей школы – ученики 8-10 классов. Он оказался на виду, и многие интересные девочки обратили на него внимание. А я вдруг решила, что мне совсем не светит быть рядом с ним…<br />
2<br />
Прошёл год. Было 20 сентября – день моего рождения. У нас в школе в комсомол принимали 20 числа каждого месяца. Мне не терпелось попасть туда, поэтому я написала заявление заранее, чтобы стать комсомолкой прямо в день своего четырнадцатилетия.<br />
Комиссию по приёму возглавлял Олег, а в саму комиссию входили члены школьного комитета комсомола. За порядком следила вожатая, но, так как наши комитетчики были ребятами серьёзными, она там просто отдыхала. После школьного этапа, примерно через неделю, нас водили в райком и там уже принимали окончательно. Задачей школьного комитета комсомола было подготовить кандидатов, а именно: заставить выучить всё то, что полагалось знать настоящему комсомольцу.<br />
Для поступления в комсомол, прежде всего, требовалась серьёзная теоретическая подготовка. Перво-наперво учили комсомольский устав. Вообще само поступление напоминало мини-экзамен по истории КПСС и истории комсомола. На вопрос «Для чего ты поступаешь в комсомол?» полагалось отвечать: «Чтобы быть в рядах передовой советской молодёжи!» Этот ответ звучал, как клич, как призыв, как заклинание, как пароль к будущей комсомольской жизни. А главное – мы свято верили в эти слова.<br />
В школе я была отличницей, у меня была хорошая память. Выучить устав и историю для меня не составляло труда. Но вот материалы пленумов… Так до сих пор и не поняла, как их можно запомнить.<br />
В день рождения родители подарили мне наручные часы минского завода «Луч» – самые красивые часы в Советском Союзе. Они были маленькие, изящные, золотистые – мечта любого! Но в нашей школе запрещали носить часы до 14 лет – считалось, что это предмет роскоши, и, кроме того, отвлекает детей от учёбы. Поэтому мои законопослушные родители позволили себе купить такой подарок дочери только в день моего четырнадцатилетия.<br />
Итак, я стояла перед комиссией. Часики приятно и непривычно оттягивали мне левую руку, я была вся во внимании, готова ответить на любые вопросы. Сначала всё шло замечательно. Для порядку, у меня спросили имя и фамилию, хотя все сидящие хорошо меня знали. Потом спросили дату рождения. «Так ты у нас сегодня именинница! – сказал Олег. – Ну тогда с днём рождения!»<br />
А дальше последовали вопросы и ответы. Сначала я отвечала блестяще, потом раза три «сыпонулась» на пленумах. Меня приняли с условием, что перед приёмом в райкоме пленумы я должна ещё подучить. В перерыве Олег подошёл ко мне. «Ты что так плохо подготовилась? – возмутился он. – Не вздумай меня опозорить в райкоме!»<br />
Вопреки нашим опасениям, в райкоме всё прошло гораздо проще. Первое, о чём меня спросили: «Как ты учишься?» Я ответила, что на «отлично». «Отличница?! – переспросил секретарь райкома. – А чем летом занималась?» Я ответила, что работала в колхозе в огородной бригаде по уборке овощей. «Я предлагаю принять!» – сказал секретарь, и все проголосовали единогласно. Впрочем, как ещё могли проголосовать в то время?<br />
Через некоторое время, довольно быстро, я тоже стала членом школьного комитета комсомола, где выполняла обязанности секретаря: писала протоколы заседаний комитета и школьных комсомольских собраний. Попросту говоря, я стала личным секретарём у Олега.<br />
3<br />
Близился День рождения комсомола. Мы готовили праздничный концерт. К мероприятию подходили ответственно и серьёзно.<br />
Несколькими годами ранее в нашей школе был замечательный хор. Его организовал новый учитель музыки Николай Викторович Мозговский. Он начинал с того, что записывал учеников 4 – 7 классов на хор практически принудительно. Но надо сказать, что, попав туда однажды, дети ходили на хор с большим удовольствием.<br />
Мы были обычными учениками без специального музыкального образования, тем не менее, пели на два голоса. Хор занимал на областных смотрах города Харькова на ниже 3 места среди всех районных и городских хоров. Наши выступления были сделаны профессионально и всегда занимали основную часть всех школьных и районных праздничных мероприятий.<br />
Но в последнее время Николай Викторович начал очень усиленно заниматься своей карьерой, и это пошло не на пользу нашему хору. Во-первых, Мозговский решил, что, учителем музыки, скорее всего, многого не добьёшься, и поступил на исторический факультет, чтобы получить второе высшее образование. Во-вторых, он вступил в партию и стал парторгом школы. С этого момента наш хор попросту прекратил своё существование.<br />
Шёл концерт. Каждый класс приготовил свои художественные номера, основой которых всё равно были те песни, что мы когда-то выучили на хоре.<br />
В середине концерта в актовый зал завалила группа подростков хулиганского вида. Они уселись на последнем ряду и стали вести себя развязно: громко разговаривали, бросали в адрес выступавших непристойные реплики. Несколько раз им делали замечания. Дважды прерывали концерт, чтобы призвать их к дисциплине. Потом хулиганов попросили уйти. Они на время замолчали, но вскоре снова принялись за своё.<br />
После того, как пропели последнюю песню, на сцену поднялся Николай Викторович Мозговский. На правах парторга он заявил, что концерт был практически сорван, и поэтому все комсомольцы нашей школы лишаются праздничной дискотеки. Я думала, что все сейчас обижено и обречённо разойдутся: в наше время учителей было принято слушаться. Но не тут-то было: на сцену к парторгу вышел наш комсорг Олег и заявил, что мы, добропорядочные комсомольцы, концерт не срывали, осуждаем поведение этих хулиганов и не собираемся разделять наказание, предназначенное им. Николай Викторович ответил, что если комсомольцы, считающие себя добропорядочными, допустили подобное поведение в своих рядах, то должны быть лишены дискотеки в обязательном порядке. Страсти накалялись. На сцену поднялся директор школы Корякин Николай Алексеевич.<br />
Наш директор запомнился мне, прежде всего, своей золотозубой, и, при этом, ленинской улыбкой. Никогда не помню, чтобы он ругался или повышал на кого-то из учеников голос. Этим занимались завучи. Вообще у наших завучей был имидж церберов: всегда свирепый вид, взгляд исподлобья и ужасно злые глаза. Когда они подходили к нам, то у нас тут же, невольно, холодком по спине, пробегало чувство, что мы в чём-то провинились. Улыбка директора, напротив, всегда внушала доброжелательность, была вывеской нашей школы, а самого директора мы видели, в основном, только на общих праздниках. Как он работал с подчинёнными педагогами, мне не ведомо, но в нашей большой школе на 1500 детей всегда был порядок.<br />
Директор сказал: «Ребята, раз уж мы с вами здесь собрались вот так подискутировать, то давайте проведём внеочередное комсомольское собрание. Пусть каждый, кто хочет, выйдет и выскажет своё мнение». Собрание – так собрание: я быстренько достала блокнот и ручку и приготовилась стенографировать.<br />
Наши комсомольцы выходили один за другим. Каждый говорил примерно одно и то же: что все мы ждали этот день, что с удовольствием трудились и готовили концерт, что мы заслужили эту дискотеку, и было бы несправедливо в день рождения комсомола лишать нас праздника… Николай Викторович Мозговский стоял на своём, говоря, что дискотеки быть не должно. А Николай Алексеевич, с одной стороны, совсем не хотел наказывать нас за то, в чём мы были не виноваты, а, с другой стороны, пытался вырулить перегиб Николая Викторовича, не уронив при этом его достоинства перед лицом учеников. Но тот не знал меры. В конце концов Мозговский заявил: «Перед вами здесь стоят: директор и «выше», а вы так себя ведёте!» На что Олег ему ответил: «Вы считаете, что вы выше директора? Да если хотите знать, то, что сейчас говорит нам Николай Алексеевич, верно и справедливо, а то, что говорите вы, нам вообще – до лампочки!»<br />
Сообразив, что ему всё равно придётся капитулировать, Николай Викторович решил сдаться малыми потерями. Он закончил словами: «Что ж, пусть тот, кто считает себя настоящим комсомольцем, перед лицом своей комсомольской совести откажется от дискотеки, а все остальные могут туда идти, и пусть им будет стыдно!» – и с этими словами ушёл со сцены.<br />
Писать протоколы – очень нудная работа. А я была человеком творческим. Очень часто, чтобы не умереть со скуки от нудной формы и регламента, я писала протоколы в виде интересных диалогов, которые у нас порою случались на комсомольских собраниях. Никто не ругал меня за такие протоколы, я подозреваю, что их вообще никто никогда не читал. В протоколе этого собрания я описала всё, что говорил каждый, со всеми их репликами, даже самыми резкими. Это было целое литературное произведение, жалко, что я не сохранила его для себя.<br />
Мне не нравились наши школьные дискотеки. Музыка там гремела очень громко, а я не люблю, когда много грохота. Но всё равно ходила туда, ведь дискотеки любили мои товарищи, а мне хотелось быть рядом с ними. В тот день мы плясали с огромным удовольствием и с чувством победы, воплощая в танце всю страсть своей детской наивной души. После дискотеки шли домой в том же составе: я, Олег и Алёна. Нас обогнали Мозговский и моя классная руководительница, и так и шли почти всю дорогу в десяти метрах впереди нас. Людмила Николаевна что-то страстно пыталась доказать Николаю Викторовичу, очень темпераментно жестикулируя при этом. А Мозговский всё время крутил головой, и не соглашался с ней.<br />
«Когда он был простым учителем музыки, то был моим любимым учителем. А теперь я даже не знаю.» – сказала Алёна, смотря ему вслед…<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-16182663865486403792014-02-13T09:48:00.000-08:002014-07-23T09:51:14.207-07:00Александр Беляев. "МОЖЕТ БЫТЬ, ОДИН ВЗГЛЯД НАЗАД МНЕ ОТКРОЕТ В БУДУЩЕЕ ГЛАЗА…"<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
<br />
Запечатленная отроческой памятью строчка русскорокового хита с возрастом всплывает как-то все чаще и чаще. Плохой или хороший признак? Вроде бы легкий намек на приближающуюся старость, а вроде – и на первые признаки формирования мудрости. Как бы там ни было, но взгляд, бросаемый c вершины сегодняшнего дня в прожитые за этим рубежом десятилетия – это, скорее, больше позитив, нежели обратное...<br />
<br />
Нам не суждено точно, доподлинно знать историю. Просто потому, что мы самолично, к примеру, не стояли на улицах Питера осенью 1917-м в очереди за хлебом, не слушали витий на митингах, кожей не ощущали т о г о ветра с Финского залива. Точно так же не попадали мы по струи дождя, пролившегося на Москву в тот самый парад Победы, не просыпались апрельским утром, чтобы в скромных стенах обычной кухни услышать из маленького радиоприемника весть о первом человеке в космосе. Перечислять можно до бесконечности, но все это – удел наших предков, и ушедших, и ныне здравствующих. Мы можем только судить по воспоминаниям, но, с другой стороны – мы сами ежедневно проживаем с в о ю историю. О которой не будут доподлинно, на личном опыте, знать наши далекие потомки. Все справедливо. Но главное даже не это…<br />
<br />
«Уважаемые товарищи потомки, роясь в сегодняшнем окаменевшем г…., наших дней освещая потемки, вы, быть может, вспомните и обо мне…» - от души чеканил строчки Маяковский. Однако у меня – и не исключено, что благодаря именно ему – никогда не возникало ни ощущения грязи, ни ощущения потемок в прошлом нашего поколения. Скорее наоборот – сам не знаю почему… Хотя…<br />
<br />
Я абсолютно не помню точной даты, но все остальное – до кастанедовской точности…<br />
<br />
…Моим дедушке с бабушкой по материнской линии принадлежал удивительной красоты хутор, где я проводил в детстве каждое лето. Мир ярчайших открытий, невообразимой полноты жизни – уже зимой я начинал мечтать о том, как отправлюсь туда.<br />
<br />
.. И вот, одним летним вечером, я отправился на Босаковище – расположенный близ крепкого дедова дома холм. Некогда эта земля принадлежала поляку – Гжегошу Босаку, о чем напоминали чудом сохранившиеся межевые столбики – посреди луга росла (растет, слава Богу, и сейчас) живописная группа высоких, крепких лип. Их аромат во время цветения сладчайше кружил голову, а мед, который мы с дедом выкачивали обычно в августе, услаждал вкус получше любых кулинарных изысков.<br />
<br />
…Я любил забираться на самый верх одного из деревьев. Вы меня поймете – вид, открывавшийся оттуда способен привести в восторг и трепет самого мрачного человека, а уж меня, ребенка, познающего азы жизни, и подавно…<br />
<br />
… В тот вечер все было точно так же. Солнце садилось за подернутыми мягкой дымкой холмами, внизу поблескивало наше озеро со смешным названием Котелок (из-за идеально круглой формы), бесконечный ковер лесов играл красками – вряд ли какая палитра способна передать всю их глубину и богатство. Отчетливо слышались в умиротворяющей тишине голоса мамы и бабушки, обсуждавших, что лучше подать на ужин, и деда с папой – где завтра начинать покос. И вот, в этот момент, я абсолютно точно, нутром понял – кто я есть в истории. Сквозь меня проследовали все пращуры, возделывавшие эту землю, охотившиеся в этих лесах, отплывавшие за далекие моря, принимавшие роды и отправляющие в последний путь, торговавшие и прядущие, жегшие костры на Ивана Купалу и точно так же, как и я в должный день созерцавшие на том же горизонте тысячи огоньков от таких же праздничных костров… Конечно, я не мог знать будущего, но в далекой дымке, там, зарождались и школа, и университет, и будущие Новые года, благоухавшие мандаринами и снегом, и афганские повестки, и холод 1992-го, когда деньги обесценивались ежечасно, а несколько часов операций на рынке приносили больше, чем месяцы работы по прямой специальности, и стылый мрак, и безвременье безнадежности… Однако тут же оно сменялось свадьбой, рождением сына, страстным желанием идти вперед и многим другим, что я едва не задохнулся – настолько сильным, мощным оказался этот поток, столь внезапно и столь великолепно меня захлестнувший…<br />
<br />
.. Эти строки я пишу на острове Крит, на берегу Ливийского моря. Городок Иерапетра – самая южная точка Европы. Севернее от меня Кносский дворец, легендарный лабиринт Минотавра и прочие прелести. Сидел ли здесь когда-нибудь минойский мальчик лет 9-10, смотря в бесконечную аквамариновую даль, - не знаю… Но между тем далеким днем, когда я замирал от восторга и полноты ощущений на верхушке могучей и доброй липы, и днем сегодняшним, между смутным прозрением будущего и нынешним обращением к прожитому – связь прямая и непосредственная. Это не хорошо и не плохо. Это – данность. У каждого она своя. Каждый проживает свою историю. Из которой потом складывается история страны. И поколение родившихся в 60-е прожило свою жизнь со всеми ее сложностями и трудностями вовсе не зря – чтобы там не пытались утверждать глаголящие о «невписанности» в новые реалии. Насколько именно не зря – выяснится позже. Ведь это, напомню, - история. И она не может быть плохой или хорошей, она такая, какая получилась. И если вы сможете передать то лучшее из пережитого вами своим детям и внукам – замечательно. Не получится – ничего страшного. Вечер на чудесной липе обязательно будет и у них.<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-83894043425296678252014-02-12T06:03:00.002-08:002014-02-12T06:03:17.144-08:00Лариса Кашук. "MEMORY. ДОМ НА НАБЕРЕЖНОЙ."<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Мой интерес к антиквариату, зародившийся в антикварном магазинчике на Арбате в 1960-е годы, получил дальнейшее развитие в последующие десятилетия. Благодаря тому, что меня обучили реставрации в Грабаревских мастерских, я потом долгие годы получала заказы от комбината им. Вучетича. Работала с иконами и картинами, что называется, напрямую руками. Но и искусствоведческие статьи о разном искусстве тоже кропала. В частности в журнале "Искусство" я опубликовала статью " Русский пейзаж 2-ой половины 19 - нач. 20 вв". Может быть , именно поэтому в конце1980-х годов мой бывший однокурсник по университету Валерий Дудаков предложил мне поучаствовать в организации выставки " Русский пейзаж из частных коллекций". В это время впервые после революции частные коллекционеры стали пытаться легализовать свои собрания. При Фонде культуры на Гоголевском бульваре ,усилиями С.Ямщикова, В.Дудакова и других коллекционеров, был организован Клуб коллекционеров. Это был второй Клуб коллекционеров в Москве. Первый клуб был организован при Московском Союзе художников в 60-е годы когда-то известным искусствоведом Владимиром Ивановичем Костиным и функционировал с 1968 по 1974 год.<br />
Второй клуб коллекционеров был создан при Советском Фонде культуры в мае 1987 года. Клуб объединял свыше ста собирателей из многих городов, прежде всего Москвы, Петербурга, Киева, Риги. Его председателем «де юре» был Сав-ва Ямщиков, а фактически клубом руководил Дудаков. Валерий Дудаков вспоминал о деятельности Клуба коллекционеров :"Наш Клуб просуществовал до 1993 года. Что он сделал? Прежде всего он вывел коллекционеров из разряда подозреваемых в разряд уважаемых. Оказалось, что частное собирательство - благороднейшее дело и что собиратели вовсе не скопидомы, что они готовы показывать вещи на выставках. За период с 1987-го по 1993-й годы мы провели 140 (!) выставок в России и 23 экспозиции за рубежом, в крупнейших столицах мира - Нью-Йорке, Лондоне, Мадриде, Риме и других городах."<br />
Вот одной из таких выставок клуба и была выставка " Русский пейзаж". Мне необычайно повезло. Благодаря подготовке этой выставки мне удалось просмотреть более двух десятков частных коллекций Москвы. Как средних , так и собрания<br />
всех крупнейших коллекционеров. Чтобы попасть в их круг со стороны, надо было соблюсти определенные условия, главным из которых было то, что кто-то должен был вас туда ввести. И, конечно, без рекомендации Дудакова и, соответственно Фонда культуры, я в большинство из них никогда бы не попала. В основном это было поколение людей, кто начали коллекционировать сразу после смерти Сталина. Наиболее широкая прослойка этих послевоенных коллекционеров была медиками. Довольно много представителей богемы: режиссеры, писатели и артисты. Были и юристы. Но было довольно много средних коллекций у людей с достаточно ограниченным достатком. Многие из них , также как и Ф.Вишневский, и другие крупные коллекционеры, паслись в антикварном магазине на Арбате. Из всех этих посещений мне запомнились коллекции Н.Н.Блохина, А.Я.Абрамяна, Мясникова, Смолянникова и др. Все эти коллекционеры были крупнейшими медиками .<br />
Особенно интересным для меня оказалось знакомство с коллекциями хирурга-онколога Николая Николаевича Блохина и дипломата Владимира Семеновича Семенова, живших в Доме на набережной. Да и сам Дом произвел на меня незабываемое впечатление.<br />
О Доме на набережной я узнала, как и многие мои современники, из романа Юрия Трифонова, написанного в 1976 году. Дом на набережной-такое название закрепилось за комплексом домов для советской элиты на улице Серафимовича именно после выхода этого романа. До этого здание называли Дом ЦИК и СНК (Совета народных комиссаров), сейчас официальное название «Жилой комплекс «Дом правительства». После сталинских репрессий, под которые попали треть жильцов дома, почти 800 человек, в народе его прозвали «Улыбкой Сталина», «Ловушкой для большевиков», «Домом предварительного заключения».<br />
Строительство городка для высшего советского руководства курировал сам глава правительства Алексей Рыков, выписавший из Италии известного архитектора Бориса Иофана. Это был городок будущего - со своими кинотеатром (в «Ударнике» перед сеансом играл джаз и иногда пели Утесов и Шульженко), клубом, прачечной, поликлиникой, почтой, детсадом, невиданная для Москвы начала 30-х роскошь: круглосуточно горячая вода, газ, телефоны в каждой квартире. Дом начал заселяться осенью 1931 года. Здесь собралась вся советская элита:<br />
Руководители партии и правительства и их родственники:<br />
Куйбышев В.В., Аллилуева С.И., Сталин В.И. , Димитров Г. Хрущев Н.С. , Микоян А.И., Косыгин ,Косырев , Семенов В.С., Поскребышев А.Н, Радек К.Б., Рыков А.И., Стасова Е.Д., Шумяцкий Б.З.<br />
Военные: Жуков Г. К, Тухачевский М.Н., Водопьянов<br />
Артисты и режиссеры: Александров Г.В., Моисеев И. , Лепешинская О.<br />
Архитекторы, искусствоведы, историки: Иофан Б. , Кеменов В., Тарле Е.В.<br />
Писатели: Кольцов ,Демьян бедный, Серафимович А.,Лавренев Б.А, Трифонов Ю , Тихонов Н. , Шатров М. и многие другие.<br />
А в конце 30-х годов начались массовые репрессии, и 800 человек из этого элитного дома было уничтожено и сослано в лагеря. Но свято место не бывает пусто. И опустевшие квартиры постоянно заселялись новыми жильцами.<br />
Вот в этот дом, напичканная всевозможными ужасными сведениями, я и направилась в один прекрасный день в гости к коллекционеру Николаю Николаевичу Блохину, крупнейшему хирургу-онкологу. Доехав до метро Кропоткинская по мосту перешла на Берсеньевскую набережную, предварительно полюбовавшись на панораму с Домом на набережной. Вход во внутренний двор знаменитого дома был со стороны улицы Серафимовича через колонный портик. Поднявшись на шестой этаж, я позвонила в квартиру 395. Дверь открыл некрасивый крепкий мужчина с очень живыми и острыми глазами. Это и был академик Николай Николаевич Блохин. Квартира была большая из четырех-пяти комнат. И , как потом я увидела, все стены в этих комнатах были завешены картинами и графикой. На тот период Блохин собирал "Союз русских художников", " Мир искусства", русских импрессионистов, художников начала ХХ века.<br />
Чтобы было понятно в каких верхних социальных слоях собирались коллекции, привожу официальную справку о Блохине:<br />
<br />
Николай Николаевич Блохин ― всемирно известный хирург и онколог, профессор, ректор Горьковского медицинского института, академик АМН СССР и член Польской и Нью-Йоркской академии наук. Пять раз подряд академика Блохина избирали президентом Академии медицинских наук СССР, президент общества «СССР ― США», генеральный директор Всесоюзного онкологического центра, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР восьми созывов, председатель Комитета по международным Ленинским премиям «За укрепление мира между народами», почетный гражданин г. Горького."<br />
Блохин оказался очень живым и общительным человеком, и мы с ним как-то сразу нашли общий язык. Он с увлечением стал показывать мне коллекцию, а узнав, что я еще и реставратор, решил заодно и получить какие-то экспертизы. Составление коллекции , как я поняла, шло достаточно стихийно, как это делается и до сих пор, хотя, конечно, у него были хорошие консультанты-коллекционеры. Однако, в этом была тоже своя опасность, так как все хотели всучить Блохину какие-то картинки, отнюдь не всегда качественные. Блохин крепко подсел на иглу коллекционирования, страстно отдавая этому делу все свободное время. Суббота и воскресенье были святыми днями искусства, когда ни о какой онкологии говорить не разрешалось. В эти дни Николай Николаевич встречался со своими друзьями урологом А.ЯАбрамяном и паталогоанатомом Смолянниковым, и они страстно занимались игрой в обмены. В.Дудаков писал об этом способе коллекционирования: " Собирал тоже обменами. В 50-х–70-х годах действительно существовала такая форма. Например, у меня было 22 Фалька и 40 М. К. Соколовых. Из них я продал не больше 20%. Остальное все ушло в обмене. . Обмен был очень распространенная форма в те времена."<br />
Характеризуя это поколение коллекционеров, Дудаков очень точно определил их сущность: "Те, кто раньше занимался собирательством, были люди увлеченные. Собирательство было для них сутью жизни. Была страсть, без которой ничего бы не получилось. Это были люди, глубоко привязанные к своей коллекции, и продавать даже втридорога любимую вещь они бы никогда не стали, в отличие от теперешних антикваров, которые рассматривают процесс только с экономической точки зрения.<br />
И еще одно отличие стариков – их увлеченность, переходящая в эрудицию. Это были люди, систематически изучавшие предметы, входящие в их коллекции. Мы ведь иногда ждали по 20-30 лет вожделенную картину. Конечно, это были знатоки. В своем большинстве, они не были профессионалами. Искусствоведов-коллекционеров можно перечесть по пальцам. Кроме меня, это были Соломон Абрамович Шустер и его жена; Феликс Евгеньевич Вишневский, чья коллекция после его кончины вошла в основу нового созданного музея Тропинина в Москве; Арам Яковлевич Абрамян, завещавший свое собрание городу Еревану для создания музея русского искусства, и еще несколько некрупных собирателей.<br />
Большинство широкими граблями не загребало. Обычно они бывали увлечены определенной темой, периодом. Хотя, естественно, если человек собирал, скажем, живопись Серебряного века, то он знал и книги этого периода, и у него наверняка было собрание поэтов этого времени. Существовали, конечно, и более “широкие” люди. Был такой Невзоров, который покупал все, что можно было выгодно продать. Был Безобразов в Ленинграде. Был Свешников, знаменитый киевский спекулянт, который покупал все, что угодно, “от неолита до Главлита”.<br />
<br />
Вот как раз о ситуации, которая произошла между Блохиным и Невзоровым, я и хочу поведать. С первого же раза мы как-то сошлись с Блохиным на почве искусства, и он стал меня приглашать 2-3 раза в месяц посмотреть новые приобретения , а главное - поговорить о искусстве. Тем временем я продолжала собирать выставку русского пейзажа, и посещала и другие коллекции. В один прекрасный день я оказалась в гостях у коллекционера Невзорова, который жил на Ленинградском шоссе. Огромная квартира была заставлена и завешана картинами. Если у Блохина в комнатах была салонная развеска, то у Невзорова все это скопище напоминало захоронения Плюшкина. В общем, я в растерянности озираюсь по сторонам, и вылупляю глаза - передо мной на стенке висит " Букет сирени" русского импрессиониста Н Тархова. В России его работы встречались вообще редко, так как в 1914 году он уехал во Францию. Но дело даже не в этом, а в том, что несколько дней назад я точно такой же " Букет сирени" видела у Блохина, который похвалялся мне своим новым приобретением. Как только я выскочила от Невзорова, я созвонилась с Н.Н.Блохиным. И на следующий день мы уже внимательно рассматривали блохинский вариант " Сирени". Пришли к выводу, что это достаточно свежая копия. Блохин был разъярен. Приписывал он эту подмену какому-то реставратору. Не знаю, как эта ситуация разруливалась. Но в следующий мой приход Тархова на стенке уже не было.<br />
Впоследствии в моей экспертно-реставрационной деятельности такие ситуации встречались довольно часто. И, наверняка, не только у меня. Поэтому меня искренне удивляет, когда в современных условиях коллекционеры все еще полагаются на собственную "интуицию", вербальные провенансы и честное слово авторитета, не зафиксированное документально. Поэтому могу только посоветовать :" Коллекционеры будьте бдительны!" Проверяйте все, что можно проверить, и даже то, что проверить нельзя.<br />
А Николая Николаевича Блохина я вспоминаю , как интереснейшего собеседника и страстного коллекционера.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-13588255257148627622014-02-12T06:01:00.001-08:002014-02-12T06:01:06.554-08:00Лариса Кашук. MEMORY. ТАРУСА МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
С юности я полюбила творчество Марины Цветаевой. Переписывала и перепечатывала ее стихи. В 1960-х годах еще не все из ее наследия было издано. На портативной пишущей машинке, которую дедушка привез с войны из Германии, я перепечатывала и дарила своим друзьям " Лебединый стан".<br />
<br />
Особую роль в моем желании посетить Тарусу сыграл альманах " Тарусские страницы", вышедший в калужском издательстве в 1961 году и тут же запрещенный. В этом альманахе составители, в лице К.Паустовского, Н. Оттона, А.Штейнберга, объединили произведения молодых талантливых писателей и запретные в отечественной литературе имена . В сборник вошли 42 стихотворения и проза Марины Цветаевой с предисловием Всеволода Иванова. А также стихи Н.Заболоцкого, Н.Коржавина, Б.Слуцкого, Д.Самойлова, А.Штейнберга и др, проза Б.Акуджавы, К.Паустовского, Н.Мандельштам, Ф.Вигдоровой. Для большинства интеллигенции Таруса возникла в начале 1960-х годов именно из этого альманаха.<br />
И вот как-то в середине 60-х, золотой осенью мы с двумя подружками решили посетить Тарусу. От Москвы на электричке мы доехали до Серпухова. А затем остальные 35 километров до Тарусы с трудом преодолели на автобусе. На гостиницу у нас денег не было, да и хотелось поселиться в каком-то домишке 1900-х годов, современном пребыванию здесь Марины Цветаевой. На высоком берегу Оки мы разыскали какой-то кирпичный дом начала ХХ века, где нас старенькая бабушка пустила переночевать в маленькую комнатенку. Потом мы с ней распивали чаи с московскими гостинцами. И, наконец , довольные улеглись спать. Но поспать нам так и не удалось. Всю ночь мы остервенело давили клопов. Но к утру , как нам показалось, их совсем не убавилось. Как только рассвело мы выскочили из дома и увидели, как и в Переделкино, пламенеющие кусты рябины. И тут же, конечно, из памяти поплыло:<br />
<br />
Тоска по родине! Давно<br />
Разоблаченная морока!<br />
Мне совершенно все равно —<br />
Где совершенно одинокой<br />
<br />
Быть, по каким камням домой<br />
Брести с кошелкою базарной<br />
В дом, и не знающий, что — мой,<br />
Как госпиталь или казарма.<br />
<br />
Мне все равно, каких среди<br />
Лиц ощетиниваться пленным<br />
Львом, из какой людской среды<br />
Быть вытесненной — непременно —<br />
<br />
В себя, в единоличье чувств.<br />
Камчатским медведем без льдины<br />
Где не ужиться (и не тщусь!),<br />
Где унижаться — мне едино.<br />
<br />
Не обольщусь и языком<br />
Родным, его призывом млечным.<br />
Мне безразлично — на каком<br />
Непонимаемой быть встречным!<br />
<br />
(Читателем, газетных тонн<br />
Глотателем, доильцем сплетен…)<br />
Двадцатого столетья — он,<br />
А я — до всякого столетья!<br />
<br />
Остолбеневши, как бревно,<br />
Оставшееся от аллеи,<br />
Мне все — равны, мне всё — равно,<br />
И, может быть, всего равнее —<br />
<br />
Роднее бывшее — всего.Все признаки с меня, все меты,Все даты — как рукой сняло:<br />
Душа, родившаяся — где-то.<br />
<br />
Так край меня не уберег<br />
Мой, что и самый зоркий сыщик<br />
Вдоль всей души, всей — поперек!<br />
Родимого пятна не сыщет!<br />
<br />
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,<br />
И все — равно, и все — едино.<br />
Но если по дороге — куст<br />
Встает, особенно — рябина…<br />
<br />
Тогда мы не знали , что Таруса начала 60-х годов была городом ссыльных, которым после смерти Сталина и выхода из лагерей , разрешалось жить за 101 километром.<br />
Поэт Владимир Корнилов уже позже, в стихотворении «Таруса», писал о том времени:<br />
… Здесь великолепны ландшафты,<br />
И ссыльные селятся тут,<br />
Оставили олпы и шахты,<br />
Теперь под надзором живут.<br />
Такое в Тарусе смешенье<br />
Решений, умов и идей,<br />
Прожектов, советов и мнений,<br />
Что нищ Вавилон перед ней…<br />
<br />
И в начале 1970-х Таруса была любимым пристанищем диссидентов. Также продолжалась традиция 101-го километра. Здесь, скрываясь от ареста, жил Иосиф Бродский; гостил автор нашумевшего самиздатовского сборника «Белые страницы» Александр Гинзбург и приезжал Солженицын.<br />
Тогда я не знала, что как раз в то время , когда мы осматривали Тарусу, где-то по ее улочкам передвигались Эдик Штейнберг, Дима Плавинский, Саша Харитонов и другие нонконформистские художники, которые в конце 70-х прочно войдут в мою жизнь.<br />
Но в этот приезд нас интересовала Марина Цветаева и ее жизнь в Тарусе. Поэтому прежде всего мы разыскали дом ее деда . Дом находился на пересечении улицы Кладбищенской (ныне Розы Люксембург) с улицей Огородной (ныне Пионерской). Дом этот был куплен в 1898—1899 годах дедом Марины Цветаевой по материнской линии Александром Даниловичем Мейном. После его смерти в тарусском доме прожила последние 20 лет своей жизни его вторая жена, которую малолетние Марина и Ася Цветаевы прозвали «Тьо». Не будучи им родной бабушкой, Сусанна Давыдовна Мейн просила называть ее тетей. Но так как она была иностранкой — уроженкой Швейцарии — и очень плохо говорила по-русски, то это слово не могла выговорить и вместо «тетя» говорила «тьо». Прозвище «Тьо» перешло и на дом.<br />
В 1903 году Сусанна Давыдовна построила специально для Цветаевых соседний дом на улице Огородной, который официально принадлежал ей. Она назвала его гостевым флигелем. Он соединялся с домом «Тьо» общими воротами. Цветаевы жили в этом доме во время осенних и зимних приездов. Внутри осмотреть этот дом нам так и не удалось. Оказалось, что в доме располагаются детские ясли. Кто-то из местных жителей показал нам и бывший дом Добротворских, родственников Цветаевых, на ул. Ленина, где теперь располагалась артель вышивальщиц.<br />
Цветаевы приехали в Тарусу по приглашению двоюродной сестры Ивана Владимировича, Елены Александровны Добротворской, которая была замужем за тарусским земским врачом и проживала здесь постоянно.<br />
Впервые родители Марины: Иван Владимирович и Мария Александровна, приехали в Тарусу в 1891 г. Этому приезду предшествовали трагические обстоятельства. Первая жена Ивана Владимировича Варвара Дмитриевна — дочь знаменитого русского профессора-историка Д. И. Иловайского — умерла в 1890 году, спустя три недели после рождения сына.<br />
Поэтому Иван Владимирович Цветаев, который в это время был уже всемирно известным ученым, одним из основателей Музея изящных искусств ( теперешнего Пушкинского) в Москве, через год после кончины любимой жены решает жениться, чтобы у его малолетних детей была мать. День 22 мая 1891 года был расписан по часам: 9.00 — венчание с Марией Александровной Мейн, 11.00 — свадебный завтрак для гостей, 12.30 — отъезд с семьей в Тарусу.<br />
В семью входили дети Ивана Владимировича от первого брака: семилетняя дочь Валерия и годовалый сын Андрей.<br />
<br />
Цветаевых называли в Тарусе первыми дачниками, ибо именно после них пошла мода на приезд в Тарусу москвичей на отдых в летнее время.Летом 1891 г. Цветаевы жили в доме Бутурлиных в Игнатовском – имении под Тарусой. А в 1892 г., т.е. в год рождения Марины, они сняли в долгосрочную аренду городскую дачу «Песочное», которая находилась на расстоянии 2 верст от Тарусы. Цветаевы стали приезжать в «Песочное» ежегодно с 1893 года и арендовали ее по 1910 г.<br />
Марину родители стали привозить в Тарусу с грудного возраста, когда ей еще не исполнилось и года. Путь следования был таков: из Москвы с Курского вокзала поездом до станции Ивановской, затем переименованной в Тарусскую. Оттуда на тарантасе до Оки, через которую переправлялись на пароме. Далее через Тарусе на том же тарантасе ехали в Песочное.<br />
<br />
После осмотра городских домов, связанных с семьей Цветаевых , мы отправились на поиски дачи " Песочное". Местные жители нам объяснили, чтобы не заблудиться, лучше идти по тропинке вдоль реки Оки . Не доходя немного до городского пляжа, нужно свернуть вправо на дорожку, поднимающуюся вверх (перпендикулярно пляжу). Она проложена до корпусов санатория имени Куйбышева. На этой территории и находится дом, в котором много лет подряд в летнее время жили Цветаевы (дача в Песочном). Дом уже давно находится в ветхом состоянии, и его вроде бы даже собираются снести. Дорожку мы нашли, на холм поднялись , но на территорию проникнуть нам не удалось. Потом мы узнали, что в конце 60-х годов его все-таки снесли<br />
Так что описание дачи мы потом прочитали в описаниях Марины Цветаевой: «город Таруса, Калужской губернии. Дача «Песочное» (старый барский дом исчезнувшего имения, пошедший под дачу). Дача «Песочное» в двух верстах от города, совсем одна, в лесу, на высоком берегу Оки,- с такими березами…»<br />
Сохранились более подробные воспоминания младшей сестры, Анастасии: «Простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень. Столбы качелей; старая скамья под огромной ивой еле видна - так густо кругом. В высоком плетне - калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними - малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка.<br />
Две террасы (одна над другой, столбиком); балюстрада нашей детской доверху продолжена перекладинами, чтобы мы не упали. Перед террасами - площадка меж четырех тополей; между двух из них - мои детские, стульчиком, с загородками качели. А настоящие качели между четырех орешников, носящих наши четыре имени: Лёра, Андрюша, Муся и Ася.»<br />
<br />
В «Песочном» Муся и Ася (так называли Марину и Анастасию домашние) жили в верхней части дома, в мезонине. Когда были маленькими — в общей детской, а когда стали старше — у каждой была своя отдельная комнатка, «светелка». Светелки были абсолютно одинаковые, чтобы девочки не ссорились, будто у кого-то окажется что-то лучше. Возле дома И.В. Цветаев посадил четыре орешника в честь всех своих детей и три ели в честь дочерей. Ели воспринимались как символ женственности. У каждой из сестер Цветаевых была своя ель.<br />
<br />
Любимейшим местом для прогулок у Цветаевых была находившаяся недалеко от дачи Почуевская долина.Долина Грез (она же Почуевская долина) — длинный овраг на южной окраине Тарусы, на высоком левом берегу Оки. По словам местных жителей эту долину Марина Цветаева окрестила Долиной Грез .<br />
Но любимым местом при прогулках был, конечно, сад хлыстовок.<br />
<br />
“А вот и ихнее гнездо хлыстовское”, – без осуждения, а так, простая отмета очередного с дачи Песочной в Тарусу этапа: “Вот и часовню миновали... Вот и колода видна: полдороги... А вот и ихнее...”<br />
<br />
Ихнее гнездо хлыстовское было, собственно, входом в город Тарусу. Последний – после скольких? – спуск, полная, после столького света, тьма (сразу полная, тут же зеленая), внезапная, после той жары, свежесть, после сухости – сырость, и, по раздвоенному, глубоко вросшему в землю, точно из нее растущему бревну, через холодный черный громкий и быстрый ручей, за первым по левую руку ивовым плетнем, невидимое за ивами и бузиною – “ихнее гнездо хлыстовское”. Именно гнездо, а не дом, потому что дом за всеми этими зарослями был совершенно невидим, а если и приоткрывалась изредка калитка, глаз, потрясенный всей той красотой и краснотой, особенно смородинной, того сереющего где-то навеса и не отмечал, не включал его, как собственного надбровного. О доме Кирилловн никогда не было речи, только о саде. Сад съедал дом. Если бы меня тогда спросили, чту хлыстовки делают, я бы, не задумываясь: “Гуляют в саду и едят ягоды”.<br />
Но еще о входе. Это был вход в другое царство, этот вход сам был другое царство, затянувшееся на всю улицу, если ее так можно назвать, но назвать так нельзя, потому что слева, кроме нескончаемого их плетня, не было ничего, а справа – лопух, пески, та самая “Екатерина”... Это был не вход, а переход: от нас (одинокого дома в одинокой природе) – туда (к людям, – на почту, на ярмарку, на пристань, в лавку Наткина, позже – на городской бульвар), – средостояние, междуцарствие, промежуточная зона. И, вдруг, озарение: а ведь не вход, не переход – выход! (Ведь первый дом – всегда последний дом!) И не только из города Тарусы выход, – из всех городов! Из всех Тарус, стен, уз, из собственного имени, из собственной кожи – выход! Из всякой плоти – в простор."<br />
<br />
Отдыхали на даче в Песочном всей семьей Цветаевы каждое лето, за исключением 1903 -1905 годов. Мария Александровна с дочерьми Мариной и Асей находилась тогда сначала за границей, а затем в Ялте, где она лечилась от чахотки. С 1911 года семья Цветаевых в результате недоразумения лишилась аренды " Песочного".<br />
Летом 1903 года на даче «Песочное» жил со своей семьей профессор Дмитрий Владимирович Цветаев, родной брат Ивана Владимировича. Иван Владимирович с дочерью Валерией приехали в Тарусу в конце лета 1903 года, возвратившись из Италии.<br />
1905 - 1906 годы были трагическими на даче " Песочное"<br />
В 1905 году на цветаевской даче полгода по приглашению Ивана Владимировича жил известный русский художник Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов со своей семьей. Он здесь провел последние месяцы жизни.<br />
Гуляя и любуясь окрестными пейзажами, он как-то раз в шутку сказал, что хотел бы быть похоронен здесь, на берегу Оки. Кто бы мог подумать, что жизнь художника внезапно оборвется в 35 лет.<br />
В начале лета 1906 года наконец вся семья собралась на даче в Тарусе в полном составе. Туда привезли из Ялты Марину, Асю и их маму Марию Александровну Цветаеву, для которой этот приезд в Тарусу оказался последним. Она умерла на тарусской даче 5 июля, отпевали ее в тарусской Воскресенской церкви. Хоронить отвезли в Москву.<br />
<br />
В 1941 году произошла почти мистическая история. Сразу после гибели Цветаевой в Елабуге засохла ее ель в Тарусе. Но память о Марине Цветаевой в Тарусе нашла свое, не только духовное , но и материальное воплощение.<br />
Когда-то в Париже Марина Цветаева писала:<br />
"Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника.<br />
Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень:<br />
Здесь хотела бы лежать<br />
МАРИНА ЦВЕТАЕВА<br />
Париж, май 1934<br />
<br />
Когда я приехала в Тарусу, мне было известно об этом завещании. И когда мы с моими подругами очень приблизительно определили это место, я решила, что если все-таки никто не поставит, я постараюсь поставить этот камень сама. Тогда я не знала, что уже в 1962 в первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского, но затем памятник был убран «во избежание". Но в 1988 году справедливость восторжествовала. На высоком берегу Оки согласно воле Цветаевой установлен был камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». . С этого места видно впадение реки Тарусы в Оку и противоположный берег тульской области с Троицким храмом в селе Бёхове. Рядом находилось имение В.Поленова, куда Цветаевы часто ездили в гости.<br />
Камень располагается на возвышенности, где когда-то стояла часовня. Мимо неё сестры Цветаевы проходили, следуя с дачи в Песочном в центр Тарусы (к дедушке Мейну или к Добротворским).<br />
<br />
Здесь же неподалеку нашел свой последний покой и чудесный русский художник Борисов-Мусатов. Пройдя еще несколько метров до родника и «Дерева желаний» и поднявшись по крутому склону, который местные жители называют «Мусатовским косогором» , мы оказались на огороженной площадке-некрополе. Здесь могилы умершего в Тарусе в 1905 году художника Виктора Эльпидифоровича Борисова-Мусатова и его сестры Елены. Об этом месте К.Г. Паустовский напишет такие слова: «Борисов-Мусатов любил этот косогор. С него он написал один из лучших своих пейзажей - такой тонкий и задумчивый, что он мог бы показаться сновидением, если бы не чувствовалось, что каждый желтый листок березы прогрет последним солнечным теплом».<br />
<br />
Разные стихи Марины Цветаевой<br />
<br />
Молитва<br />
Христос и Бог! Я жажду чуда<br />
Теперь, сейчас, в начале дня!<br />
О, дай мне умереть, покуда<br />
Вся жизнь как книга для меня.<br />
<br />
Ты мудрый, Ты не скажешь строго:<br />
- "Терпи, еще не кончен срок".<br />
Ты сам мне подал - слишком много!<br />
Я жажду сразу - всех дорог!<br />
<br />
Всего хочу: с душой цыгана<br />
Идти под песни на разбой,<br />
За всех страдать под звук органа<br />
и амазонкой мчаться в бой;<br />
<br />
Гадать по звездам в черной башне,<br />
Вести детей вперед, сквозь тень...<br />
Чтоб был легендой - день вчерашний,<br />
Чтоб был безумьем - каждый день!<br />
<br />
Люблю и крест, и шелк, и каски,<br />
Моя душа мгновений след...<br />
Ты дал мне детство - лучше сказки<br />
И дай мне смерть - в семнадцать лет!<br />
26 сентября 1909, Таруса<br />
<br />
****<br />
Если душа родилась крылатой —<br />
Что ей хоромы — и что ей хаты!<br />
Что Чингис-Хан ей и что — Орда!<br />
Два на миру у меня врага,<br />
Два близнеца, неразрывно-слитых:<br />
Голод голодных — и сытость сытых!<br />
5 августа 1918<br />
<br />
****<br />
<br />
В огромном городе моем - ночь.<br />
Из дома сонного иду - прочь<br />
И люди думают: жена, дочь,-<br />
А я запомнила одно: ночь.<br />
<br />
Июльский ветер мне метет - путь,<br />
И где-то музыка в окне - чуть.<br />
Ах, нынче ветру до зари - дуть<br />
Сквозь стенки тонкие груди - в грудь.<br />
<br />
Есть черный тополь, и в окне - свет,<br />
И звон на башне, и в руке - цвет,<br />
И шаг вот этот - никому - вслед,<br />
И тень вот эта, а меня - нет.<br />
<br />
Огни - как нити золотых бус,<br />
Ночного листика во рту - вкус.<br />
Освободите от дневных уз,<br />
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.<br />
<br />
*****<br />
<br />
Вот опять окно,<br />
Где опять не спят.<br />
Может - пьют вино,<br />
Может - так сидят.<br />
Или просто - рук<br />
Не разнимут двое.<br />
В каждом доме, друг,<br />
Есть окно такое.<br />
<br />
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:<br />
От бессонных глаз!<br />
<br />
Крик разлук и встреч -<br />
Ты, окно в ночи!<br />
Может - сотни свеч,<br />
Может - три свечи...<br />
Нет и нет уму<br />
Моему покоя.<br />
И в моем дому<br />
Завелось такое.<br />
Вот опять окно,<br />
Где опять не спят.<br />
Может - пьют вино,<br />
Может - так сидят.<br />
Или просто - рук<br />
Не разнимут двое.<br />
В каждом доме, друг,<br />
Есть окно такое.<br />
<br />
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:<br />
От бессонных глаз!<br />
<br />
Крик разлук и встреч -<br />
Ты, окно в ночи!<br />
Может - сотни свеч,<br />
Может - три свечи...<br />
Нет и нет уму<br />
Моему покоя.<br />
И в моем дому<br />
Завелось такое.<br />
<br />
Помолись, дружок, за бессонный дом,<br />
За окно с огнем!<br />
<br />
*<br />
<br />
Знаю, умру на заре! На которой из двух,<br />
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!<br />
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!<br />
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!<br />
<br />
Пляшущим шагом прошла по земле!- Неба дочь!<br />
С полным передником роз!- Ни ростка не наруша!<br />
Знаю, умру на заре!- Ястребиную ночь<br />
Бог не пошлет по мою лебединую душу!<br />
<br />
Нежной рукой отведя нецелованный крест,<br />
В щедрое небо рванусь за последним приветом.<br />
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез...<br />
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-35550428765391842732014-02-06T11:37:00.000-08:002014-08-16T11:39:11.279-07:00Alexanna. "ПРОЖЕКТОР ПЕРЕСТРОЙКИ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
- Пап, хочешь загадку?<br />
- Ну, давай.<br />
- Что светит, а не греет?<br />
- Лампочка?<br />
-Не-а.<br />
- Может быть, луна?<br />
- Опять нет.<br />
- Ладно сдаюсь, - пожал он плечами.<br />
<a name='more'></a><br />
- Прожектор перестройки! – выпалила я довольно.<br />
Мама хихикнула. Папа нахмурил брови.<br />
- Это кто ж тебе такую загадку загадал?<br />
- Да там, в школе… - растерянная от такой реакции промямлила я.<br />
- Не очень удачная шутка, – сказал папа строго.<br />
Папа был заведующий отделом образования молодежи ЦК ВЛКСМ, поэтому шутка была действительно неудачная.<br />
Раздался телефонный звонок. Звонил дядя Игорь, папин друг. Они недолго поговорили, папа все отпирался, говорил, что не пойдет, не до того сейчас, но потом все-таки согласился.<br />
- Собирайтесь, - резюмировал он, положив трубку. – Будем капитализм на вкус пробовать.<br />
Февраль девяностого года выдался холодным. В тот день было особенно морозно. Несмотря на это Пушкинская площадь была запружена людьми, а через дорогу вокруг бульварного кольца образовалась гигантская очередь, которой не было видно конца.<br />
- Как в мавзолей, - сказала мама.<br />
Нас было шестеро: дядя Игорь с тетей Леной и их дочкой Анькой, моей ровесницей, и я с родителями. Мы вышли из новенького "Опеля" дяди Игоря. Папа, ездивший на служебной "Волге" и собственного транспорта не имевший, окинул взглядом автомобиль, но ничего не сказал.<br />
- Пап, - дернула за рукав отца Анька и поджала губы, - мы что ж стоять будем?<br />
- Нет. Сейчас я все устрою. А вы пока посидите в машине, - сказал дядя Игорь деловито и кинул ключи тете Лене, - Юра, поможешь?<br />
Папа кивнул, и они исчезли в толпе.<br />
Дядя Игорь, старинный папин друг, всегда был очень предприимчивый. Как говорил папа, он был делец с рождения. Когда в Москве появились первые палатки, дядя Игорь недолго думая, открыл несколько собственных. Торговал сигаретами, жвачками, шоколадками импортными и прочими разностями. Поэтому у Аньки всегда было много вкусностей, и одевались они с тетей Леной модно. Мне тоже, конечно, хотелось, все-таки уже взрослая - девять лет, но особо я не волновалась. Спасала школьная форма, в которой положено было всем ходить в школе, а вне школы вещей мне хватало. Мама по этому поводу переживала больше моего. Поэтому она себе всегда что-нибудь вязала или шила из «Бурда моден» и выглядела, на мой взгляд, очень даже ничего. Папа с дядей Игорем последнее время часто спорили, закрываясь на кухне. Потом успокаивались, пили пиво, папа играл на гитаре, и они пели. Я чувствовала, что что-то происходит, но мне ничего не объясняли. Папа стал все больше отмалчиваться, мама старалась его не трогать. Я жила своей жизнью: школа – музыкальная школа – двор.<br />
Пока мы сидели в машине, мама с тетей Леной болтали, Анька играла в «Ну погоди!», я от нечего делать рассматривала очередь. Кого там только не было: и бабули с авоськами, которые, казалось, не понимали за чем стоят, и галдевшие школьники, пришедшие целыми классами, и мамы с колясками и даже люди с чемоданами, похоже, что иногородние. Все были взволнованы и не выглядели уставшими, видимо, привыкли стоять в очередях. Меня внезапно тоже охватило волнение, ощущение чего-то нового, приближения перемен.<br />
Я вышла из машины и глотнула морозного воздуха. Мимо по бульвару проходила женщина. Она выглядела растерянно и оглядывалась по сторонам.<br />
- За чем стоят-то? – тревожно спросила она проходящего мимо мужчину.<br />
- За счастьем, – ухмыльнулся тот.<br />
Вскоре дядя Игорь с папой принесли два пакета, на которых красовалась большая округлая буква «М» красного цвета. Ничего вкуснее я в жизни не ела.<br />
Этой же весной нас принимали в пионеры. Все мои одноклассники заранее готовились к этому событию: девочки вышивали новые воротнички для формы, мальчишки старались не хулиганить, и, конечно же, зубрили текст клятвы. Все радовались, но не я. Меня заставляли, а я не хотела. Я завидовала двоечникам и хулиганам, которых не брали в пионеры. Я не понимала, почему даже Чебурашка и Крокодил Гена – и те рвутся в пионеры.<br />
Мероприятие, старательно организованное моим папой проходило в Центральном музее В.И. Ленина, что на Площади Революции. Наш 3 «В» дружно стоял в линейке перед красной ковровой дорожкой, на которой, торжественно поклявшись, нам всем предстояло шагнуть в новую взрослую жизнь. Мои одноклассники по очереди читали клятвы, и им надевали галстук, выглядевший как некое клеймо: мол, и ты тоже. Подошла моя очередь. Я робко сделала шаг вперед, промямлила «клянусь», замолчала и опустила голову. В зале музея воцарилась гробовая тишина. Я чувствовала, что на меня все смотрят: испуганные одноклассники, переживающие родители, недоумевшая классная руководительница и даже сам дедушка Ленин, бюст которого венчал красную дорожку. Наконец, я подняла голову и увидела лицо отца, который губами произносил строчку клятвы. Я не хотела расстраивать папу. Я была хорошей девочкой, и меня приняли в пионеры.<br />
В канун нового 1991 года папа пришел с работы позднее обычного, но с полными сумками. Он стал вытаскивать паек и класть на стол. Мама принялась нарезать финский сервелат и выкладывать шпроты на тарелку, а я стащила мандарин и отправилась к себе в комнату. Покидая кухню, я услышала усталый папин голос:<br />
- Последний, наверное.<br />
Я обернулась. Мама подошла к папе и обняла его.<br />
- Ничего, прорвемся! – сказала она.<br />
Папе было 32 года, но внезапно он мне показался гораздо старше.<br />
С Нового года маме в школе стали выдавать талоны на хлеб, сахар и соль. Мама старалась кормить меня в школе – дети учителей питались бесплатно. Зарплату платили редко и не полностью. На прилавках магазинов были лишь слипшиеся пельмени в красно-белой картонной упаковке и не первой свежести селедка, утрамбованная в огромные бочки. На Украине было получше, и мы часто получали посылки от бабушек и дедушек с продовольствием и товарами первой необходимости. Дедушка, работавший в детском мире в Николаеве, прислал мне новую красивую школьную форму синего цвета. Из старой я выросла. Я танцевала от счастья.<br />
Как-то в школу привезли гуманитарную помощь из Европы. Мне достался двусторонний пуховик и брюки, в которых я проходила следующие два года. Мама где-то отхватила мне сиреневый капор, в котором позже ходила вся женская половина Москвы.<br />
Все лето я провела в Москве. К бабушке направлять меня было не на что. Мы бегали по улицам, играли в казаки-разбойники, а по воскресеньям спешили вечером домой на «Утиные истории», которые показывали раз в неделю по Первому каналу. Папа все больше пропадал. Мама говорила, что он много работает, чтобы нас прокормить. Как-то вечером я подслушала их разговор: он торговал на рынке в Лужниках.<br />
А потом в конце августа по улицам, по которым мы беззаботно бегали все лето, из нашей воинской части пошли танки, и мама запретила выходить мне на улицу.<br />
- Что происходит? – спросила я.<br />
Мама обхватила меня и сильно прижала к себе:<br />
- Ничего, дочка, скоро все кончится. И все будет хорошо.<br />
Но оказалось, что все только начиналось.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-49785241196370742262014-02-06T10:55:00.000-08:002014-08-17T10:55:20.067-07:00Malilgus. "Разлом". Победитель конкурса Bookmix.<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Полярная ночь,<br />
Кольский п-ов,<br />
Время, ближе у вечеру,<br />
Бригада 63201,<br />
Деревянная казарма; на градуснике за окном- минус двадцать семь, в казарме незыблемые – плюс двадцать четыре.<br />
<br />
***<br />
<br />
Цепиньш сосредоточенно потирает ухо, разглядывая маленький календарик с красными цифирьками «1988». Обводит взглядом сидящих рядом.<br />
- Секотня васемнатца-тт-ае цисло? – чеканно произносит он. Все молчат. Заняты. Баймуразов пересчитывает в жеваной пачке «Севера» оставшиеся сигареты. Цокает языком. Мало! Хабибуллин поставил перед собой табурет и настукивает ладонями, восточный мотив, для убедительности напевает в нос: «ай-ла, Самарканд, ай-ла Самарканд». Золтан Деме ушивает китель, виртуозно орудуя иглой. Наш местный портной. Чему-то улыбается.<br />
<a name='more'></a><br />
Петерс откладывает в сторону потертый блокнот и торжественно произносит: «Тоцно, сек-котня вас-семнатцат-тое». Цепиньш облегченно вздыхает, достает из тумбочки иголку и продырявливает в календарике «вассемнатцаттое цисло» - все ближе к дому! - Шо соскучився? – хитро прищурившись, замечает Подопригора. – Ага, саскуцился - соглашается Цепиньш и экономным движением убирает календарик во внутренний карман.<br />
Молчим. За окном темень, стужа, телетайпная лента северного сияния, и эхом отдающий в стены, и окна казармы грохот реактивных двигателей взлетающих «сушек».<br />
Базирующийся поблизости авиаполк прикрывает с воздуха Кольскую атомную. Наша рота в свою очередь прикрывает авиаполк. От диверсантов и происков мирового империализма. В случае войны у нас будет другая задача… Нет, не надо о грустном. Нас - девяносто бойцов, причем двадцати четырех национальностей. Разговариваем на «эсперанто» (как я это называю) – смесь русского, с вкраплениями тюрскского,<br />
пересыпанного самодельным жаргоном. «Табачок борма? Йок? Подкильмандовывайся сюда!» Одним словом – мечта филолога-практиканта. Все друг друга прекрасно понимают. А как не понять? На всех один дом и один Устав. Делить нечего. Снега и льда, даже в избытке.<br />
- Дома хорошо, - грустный Баймуразов смирился с беспощадной реальностью, деньги закончились и табачок тоже. Глянул на Цепиньша, вздохнул. –Тепло, тепло, хорошо дома – певуче протягивает он. Я улыбаюсь и добавляю: -Кишмиш, хлопок и баранья нога впридачу. Баймуразов благодарно улыбается в ответ, и тут-же мрачнеет.<br />
- Хлопок в Россия отправлять нада, почти все отправлять - говорит он и опускает глаза в пол. Я прогоняю улыбку с лица и аккуратно спрашиваю: - Куда в «Россия»? В Сибирь, на Урал, Москву? И потом, не может быть, чтобы у вас ничего не оставалось. Баймуразов крепко сжимает губы и отчаянно качает головой. – Все отдаем, ничего не оставляем, все в Москву, Москву.<br />
- А мы, Ленингратт кормим, -оживает Цепиньш. Я резко поворачиваюсь к нему всем корпусом. – Чем кормите?! – меня наполняет изумление. – Чем?!<br />
- Мал-ла-кко, сырр, мяс-са, рыб-ба! – выстреливает слова Цепиньш. – Мы хар-ра-со бы зи-лли, если бы кор-ми-лли сами себ-бя.<br />
Ну, это уж чересчур! Я взрываюсь: - ни хера, я что-то не видел ваших «сырров» и «маллака»! Поворачиваюсь к Баймуразову: - И твоего хлопка тоже!<br />
-Та що ты, - берет меня за локоть Подопригора. – Ще пшэницю, та мясо, та якись-то продухты, усэ до вас! Возбуждение передается всем. Хабибуллин отодвигает табурет и подходит к говорящим. Меня душат негодование и изрядно попранная справедливость. Я нахожу глазами Баймуразова и кричу ему: - А заводы у вас в Ташкенте, разве не вместе МЫ строили (я выделяю слово «МЫ»)?! Каналы?! Дороги?! На мгновение, вспышкой, память переносит меня на полгода назад…<br />
«Полярное лето. У нашей роты – субботник. Тянем между сопок в болотце, керосинопровод к аэродрому. Мы с Баймуразовым, укладываем трубу на распорку, нежно, словно ребенка. Стоим по колено в чвакающей жиже. Хочется курить. Прошу у Баймуразова. Но тот табачок «зажал». Ругаемся. Я его называю козлом. Он меня взаимообразно, ишаком. Зажигаемся. Очень хотим подраться. По очереди вытаскиваем из болотных сапог ноги и стараемся всадить обидчику заветный пендаль. Не получается. Плюем на условности и на друг-друга. Выскакиваем из сапог. Схватываемся в борцовских объятиях. Жаль, вблизи нет Родена, или на худой конец Веры Игнатьевны Мухиной! Пока изображаем композицию – «Интеллигент и декханин», нас начинают шибко, шибко есть комары. Невыносимо, мучительно. Расцепляемся. Остервенело чешемся. Материмся. Я называю комаров «бл…ми», Баймуразов тоже, причем по-русски. Смотрим друг на друга. Потом начинаем кидаться грязью. Когда превращаемся в два « грязовика»-останавливаемся, всматриваемся и вдруг…разражаемся хохотом. Смеемся долго. Идем в роту, пугаем дневального, долго моемся, курим «трубку мира» - занюханный хабарик. Баймуразов доверительно рассказывает о том, как после армии, будет собирать калым, для выкупа невесты. И сколько? – спрашиваю я. – Пять тысяч, говорит Баймуразов. Ну, рубль, я тебе подкину! – шучу я. Мы смеемся.»<br />
- Мы хлопок в Россия отправляем, весь отправляем – упрямо, как заклинание повторяет Баймуразов. Масла в огонь подливает Цепиньш. – Вас-сы лютти, заняи луцсые месс-та в Латвии.<br />
- Какие «нас-ссы лют-ти»?!<span class="Apple-tab-span" style="white-space: pre;"> </span>Что это за «месс-та»?!<br />
- Луц-сые месс-та!<br />
С Цепиньшем, нас с самого карантина спаяли суровые солдатские будни. Вместе сидели на «губе», делили задубелую горбушку, курили по затяжкам случайный окурок, однажды за нарушение устава, всю ночь, в тридцатиградусный мороз, кололи лед на плацу. Это были «луц-сые месс-та»! На двоих один лом, полторы рукавицы, четвертинка сигареты и шесть соток ледяной корки. «Э-тта оцень забаффно!» - пытался шутить Цепиньш, я согласно хрюкал, говорить не было сил. Потом «зашкерившись» за склад, незаметно жгли какую-то дерюгу и отогревали хрустящие от мороза руки. Мечтали о «дембеле» - в этот краткий момент, Цепиньш был мне роднее мамы.»<br />
Шум в кубрике нарастал. Вчерашние собратья по оружию и невзгодам преобразились. Я увидел совсем других людей, незнакомых. «А ведь и стрелять бы в друг-друга стали, случись-чего, и обьединяющий хабарик не вспомнился бы» - подумал я, и еще грустная мысль второпях набежала – «Вот тебе и дружба народов!». Прозвенела заунывным колоколом и затихла. Заполярная команда рассыпалась на множество индивидуальных игроков. Тренер (по совместительству замполит роты), вместо интернациональной работы, неделю к ряду искал пропавшую с поста ГСМ бочку с техническим спиртом.<br />
На душе было гнусно. Распаленный, проходя у двери ротной канцелярии, я невольно задержал взгляд на листе ватмана. Герб Красной Империи величаво раскинулся на всем пространстве листа. Рядом с изображением серпа и молота бумага была слегка надорвана. Трещина. Чем-то зацепили.<br />
Вместо эпилога<br />
Ночью трещина на гербе Империи разрослась, спустилась по стене и ширясь, углубляясь, устремилась к югу. Пронеслась через Уральский хребет, врезалась в Ферганскую долину, будоража людей, озлобляя их и бросая друг на друга. Затем проползла неслышно змеей под Каспием и обрушилась на Карабах, а в Спитаке явила свое жуткое обличье – словно доминошные кости, обрушивала панельные дома. Безжалостно и щедро сооружала для тысяч людей общественный склепы. Собрав кровавый куш, метнулась через Черное море к Приднестровью. Империя дребезжала и медленно расползалась, как обреченный дом.<br />
В глухой деревушке, перед самыми сумерками в доме бабки Лукерьи, встряхнуло пол. Сонная кошка недовольно приоткрыла глаз. Бабка Лукерья насторожилась, прислушалась. Неспешно прошаркала к иконе Спасителя.<br />
- Господи, Вседержитель! Спаси и сохрани! – часто перекрестилась. Отошла к столу, присела, подперла высохшим кулачком подбородок и стала ждать, вглядываясь в окошко. Ветер перемен уже вовсю хозяйничал в ее дворе, злобно стуча калиткой…</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-78484876370187798672014-01-28T07:13:00.003-08:002014-01-28T07:13:57.526-08:00Виктор Мартиросян. "МИХАЛЫЧ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Михалыч был кряжистым мужиком с огромными ручищами, крепкими ногами колесом и тяжелой походкой - ходил, словно сваи ногами вколачивал. Лицо у Михалыча было грубым, все в шрамах, всегда небрито, с сильно выдающейся вперед нижней челюстью и хищно нависающим носом над беззубым ртом. Голубые глаза, цвета весеннего неба совершенно не подходили к этому лицу. Сурового взгляда этих васильковых глаз выдержать не мог никто. Был Михалыч угрюм, неулыбчив, говорил мало. Речь его была чуднОй мешаниной из поморского говора, русского языка и блатной фени. Если бы он носил бороду, это был бы вылитый воинственный гном из "Властелина колец". Сколько ему было лет - Бог весть. Может пятьдесят пять, может шестьдесят. Для нас - двадцатилетних моряков-североморцев он был древним стариком. Про Михалыча рассказывали разные страшилки: будто бы он убил кого, или был вором-медвежатником, или то и другое сразу. Фамилия его была самая что ни на есть поморская - Карельских. У нас он был вольнонаемным. Сварщиком Краснознаменного Северного флота. Так или иначе, но в том, что Михалыч имел за плечами огромный жизненный опыт, в том числе и тюремный - не сомневался никто.<br />
Прошло всего несколько месяцев после нашего прибытия на флот. Мы еще носили нелестное прозвище "карасей", то есть молодых, неопытных моряков и зимой служили на бербазе в 13 километрах от города. Электро-механическая боевая часть, или просто БЧ-5. Отделение котельных машинистов. Михалыч познакомился со всеми в нашем отделении. Точнее знакомились мы, а он к нам угрюмо присматривался. Среди ребят нашего призыва, был один грузин - ярко-рыжий Фридон Саминава, который явно стремился быть лидером. Но его внешность и манера разговора отводили ему скорее комичную роль, нежели героическую. Как это иногда случается у грузин, Фридон путал русские звуки "п" и "ф", поскольку в грузинском - это некий смешанный звук "п" с сильным придыханием. Его рассказы про "мапию с фистолетами" или о том, что "по пизике у него были одни фятерки" доводили нас до истерики. Нам он нравился. Нам, но не Михалычу. Поначалу это никак не проявлялось. Но однажды зимним вечером, когда начальство недосмотрело, Михалыч напился "шила"- так на флоте называли спирт с характерным прилагательным "питьевой". "ВОпьяной" Михалыч вломился в вахтенное помещение, где находились мы все, и сгреб за грудки не на шутку струхувшего Фридона. Приблизив свою свирепую морду вплотную к конопатому лицу грузина, Михалыч зычно прорычал: "Ну что, Джугашвили х..ев?! Давай поговорим путне!" Фраза "Давай базарить путне!" прозвучала еще несколько раз, пока мы все – а нас было человек пять, не повисли на дедовых лапищах, как дворовая мелюзга на ветках ореха, и не вырвали обалдевшего Фридона. Тут подоспели офицеры и с горем пополам отправили деда домой. На следующее утро Михалыч ходил как ни в чем не бывало. И даже озорно подмигивал нам. В двадцать лет грубая сила ценится среди пацанов больше иных добродетелей. Эта его выходка вселила в нас почтительный ужас и добавила Михалычу очков. +10 к силе и +10 к авторитету. Фридон вообще с тех пор обходил его десятой дорогой. Но это длилось недолго, так как сам бедняга грузин через месяц угодил в дисбат на три года. И, вернувшись, они с дедом подружились. Однако это другая история, а мы сейчас про Михалыча.<br />
За время службы мы привыкли к дедовым фортелям и бояться его стали меньше, но относились неизменно с уважением.<br />
Когда я прослужил два с половиной года, Михалыч попросил меня о помощи. Несмотря на то, что отношения у нас с ним к тому времени сложились доверительные, просьба нелюдимого деда все же вызвала у меня удивление. Он просил сходить с ним в лес, срубить одно-два дерева, обкарнать сучья. В общем, помочь с приватной лесозаготовкой.<br />
Взяв с вечера добро у дежурного, поутру мы отправились в лес. Светало в ту пору поздно - часов в девять. А мы вышли за полчаса до побудки - в 5.30. Михалыч принес мне особые лыжи - короткие и широкие охотничьи хУнды, подбитые мехом с нижней стороны. Мех был направлен от носка к пятке, что не позволяло хундам катиться назад. Дед нацепил свои - такие же, и мы двинули по нетронутому снежку. В своем тулупе, шапке-ушанке, с топорами за поясом и свирепой физиономией - Михалыч выглядел как сказочный разбойник.<br />
Утренний воздух был свежим и обжигающе морозным, вызывая ассоциации с бабушкиными накрахмаленными простынями. Шурша по снежку диковинными лыжами, мы озирались по сторонам, выбирая в лунном свете жертву для топора. "Востро, Витек!" - велел Михалыч, что на "поморьской говОри" означало "смотреть в оба". Вскоре ему приглянулась высокая стройная ель недалеко от просеки. Дед остановился. Придирчиво осмотрев ее с разных сторон, одобрительно крякнул: "Дивованье!" Срубив крепкую и длинную ветку, споро смастерил из нее упор с рогатиной на конце. Мы начали махать топорами. Разбуженный лес встрепенулся. С ветвей посыпался снег. Казалось, стук топоров разносится до самого Онежского тракта. Когда дерево стало похоже на художества бобров, я, по команде Михалыча, уперся рогатиной в ствол на высоте метров трех и навалился изо всех сил. Михалыч подоспел на помощь. Дальше - как в фильме "Девчата". Здоровенная ель упала, спружинив ветвями и щедро обдав нас снежной пылью. Михалыч ловко управился со всеми сучками да ветками, пока я ковырялся с десятком. Я помог ему распилить дерево на чурбаки, все сложить и увязать, приготовив для отправки домой. Рассвело. Мы успели выкурить пару сигарет. Посидели маленько. Минут через десять наконец показалась ГТСка из поселка лесорубов. Правил ею молодой мужик - Сан Саныч. Он вылез из вездехода и в ответ на сердитый дедов взгляд буркнул:" Здорово! Не ерестись, Михалыч!" Одет Сан Саныч был в фуфайку цвета хаки, такие же штаны и оленьи унты. Голову венчал танкистский шлемофон. Под глазом красовался свежий фингал. Видимо Михалыч задержал взгляд на фингале несколько дольше, чем это допускалось приличиями лесорубов. Потому что Сан Саныч, как бы оправдываясь одновременно и за фингал, и за опоздание, угрюмо произнес: "У нас вчера питник был. Жарёха, "шило". А тут этот дракун Колька-Бугор полез, мать его ..." Сказал и замолк. Много сказал для одного раза. По меркам Севера - болтун просто. ВаракОша. То, что был "питник"(так в этих краях называли пикники) стало очевидно, когда мы втроем дружно укладывали на специальный прицеп наши дрова. Выхлоп у Саныча был как у Горыныча. В ГТСке ехали молча. "Бразды пушистые взрывая" своими гусеницами, быстро домчали до Большой Кудьмы. Дрова сложили возле дедовой избы. Попрощались с Сан Санычем. Я собрался уходить.<br />
"Ты куда?" - удивился дед. "Заходи, Витек!"<br />
В избе я был впервые. Тут все было необычно и досельно - так на Севере называли старину. Как раз перед призывом я прочитал "Фаворит" Пикуля. И именно так представлял себе быт поморских поселений... двести лет назад. Пахло чем-то кислым вперемешку с сушеными травами, рыбой и грибами. В Большом углу висели невообразимо старые, потемневшие иконы. Лики угадывались, но были неузнаваемы. В комнатах было тепло, чисто и по-холостяцки аскетично. Михалыч быстро собрал на стол. Чай с печеньем, какая-то колбаска. Себе налил ярого зелья, похожего на чефир. Размачивал в нем печеньки и шамкал своими пятью зубами. Этим чаепитием он благодарил меня за помощь. Ритуально. Без слов. Это мне было знакомо. Сидели недолго, и я уж не вспомню как наш немногословный разговор вывернул на дедово прошлое. В нескольких словах Михалыч поведал, что после войны, он остался вдвоем с матерью. "Все погибли", - сказал он. И добавил: "В штрафбате". Ему было семнадцать, когда пьяный сосед стал вякать, что, де, Карельские - все враги народа. Михалыч, услыхав это, снял с ноги замерзший окаменевший валенок и забил им соседа до смерти. Дали "пятнашку". "Дурак был. Его-то я давно простил. А вот себе простить не могу. Мамку оставил одну." Говорил Михалыч без фени и "говОри". И если бы не восходящие интонации в конце фраз, я нипочем не узнал бы, что это его речь. А еще глаза. Они у Михалыча в этот миг были цвета чистой лазури. Таким он мне и запомнился.<br />
Попрощались. Я пошел на остановку автобуса в центре поселка. Ехать до бербазы было минут десять. Остановка была пуста, автобуса не было, и я подошел к небольшому памятнику, который стоял рядом. Таких памятников у нас множество в каждом селе и поселке. На черном граните значилось: "Односельчанам, не вернувшимся с войны". И ниже длинный список. Когда мой взгляд дошел до буквы "К", я похолодел! Семь Карельских. Пятеро из них - Михалычи. Братья. И еще двое. Отец и дядя. Враги народа. Кровью искупившие.<br />
***<br />
Оставшиеся полгода службы я называл деда исключительно Александром Михайловичем. И никому ничего не рассказывал.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-27048212113585646482014-01-28T07:13:00.000-08:002014-01-28T07:13:01.710-08:00Виктор Мартиросян. "ВРЕМЕНА ГОДА. СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК ВЕСНЫ."<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Я родился в последний день зимы. И с этим миром начал знакомиться в марте. Может потому я так люблю весну. А может потому, что в моей фамилии спрятался первый весенний месяц, и некоторые мои друзья зовут меня Мартом. Есть люди, которые отчетливо помнят весну своей жизни. Я к таким не принадлежу. Я помню фрагментами. Яркими вспышками. Бликами. Теплыми солнечными зайчиками.<br />
<br />
Деда учит меня плавать. У подводника, капитана первого ранга и отличного пловца внук должен плавать как торпедный катер! Каждый день мы приходим на пляж, деда показывает мне, что вода сама держит на поверхности и бояться ее не нужно. Я верещу, хохочу и глотаю воду, потому что мне щекотно, когда деда поддерживает меня снизу, заставляя грести руками и молотить ногами. Дней через десять ежедневных тренировок, а именно 12 августа, мы снова приходим на море. Мне становится скучно - кажется, что я никогда не научусь плавать. Но деда настойчив. Море спокойно, словно озеро. Минут через пять привычных экзерсисов я делаю пару уверенных гребков по-собачьи. Внезапно боковым зрением вижу, что деда остался сзади, а не рядом со мной! И я ору на весь пляж так, что меня слышно аж до самого Махинджаури: "Деда-а-а-а-а!!! Я плыву-у-у-у-у!!!"<br />
<br />
Надо сделать фотографию, чтоб отправить маме в Одессу. Рядом с нашим домом работают два фотографа. Один из них делает фотографии в Пионерском парке. Мы заходим к нему в студию. Деда говорит, что мы хотели бы сфотографироваться. И, заговорщицки подмигивая мне, добавляет: "На лошади", прекрасно понимая, что я уже достаточно взрослый для деревянной лупоглазой лошадки, стоящей в углу. Я подмигиваю в ответ. Но фотограф нашу с дедой шутку пропускает мимо ушей, и, роясь в каком-то своем скарбе, не поднимая головы, строго говорит хозяйским тоном: "Лошат на рэмонте!". Мы, давясь от смеха, покидаем незадачливого предпринимателя с ампутированным чувством юмора. Нам с дедой такие не нравятся.<br />
Идем к другому фотографу. Тот работает в морском аквариуме. В пяти минутах ходьбы от нашего дома и Пионерского парка. В бассейне, который выполнен в форме цифры восемь, живут тюлени. Их добродушные усатые морды отлично получаются на снимках. Пожилой мастер объектива, делая круглые глаза и демонстрируя золотозубую улыбку, обещает, что будет "захвативайушчи кампазыци". Мне выдают маленькую тюльку. Я держу ее за хвост на вытянутой руке над бассейном. Затея эта мне не нравится, потому что пока тюлень зевал, я рассмотрел серьезные зубищи в его пасти. А вдруг он промахнется? На фото я получился испуганным и съежившимся. Зато вынырнувший за моим угощением упитанный зверюга вышел на славу. Видимо тюленья мама тоже попросила прислать фото. Она наверняка осталась довольна.<br />
<br />
Мне лет шесть. Я ужасно плохо кушаю. Бабуля сокрушенно качает головой, глядя на мою худобу и называет меня "стиральной доской". Накормить меня - для нее серьезная проблема. И главная цель в жизни, ведь она - одесситка, и даже в Батуми остается настоящей одесской бабушкой. Перед глазами картинка: моя бабуля в своем сиреневом купальнике сидит со мной у самой кромки прибоя. Я накрыт большим полотенцем, у меня синие губы, зубы стучат и я ежусь, когда прохладные капли стекают с курчавой шевелюры и катятся по спине. В этот самый момент, когда я, как юркое земноводное, выбираюсь на берег, меня можно подманить и накормить. Бабуля, используя эту возможность, берет с собой на море помидоры, огурцы, зелень, котлеты, лаваш и икру из синеньких. Она держит все это в руках и умудряется одновременно меня подкармливать.<br />
В Одессе солнце встает над морем, а садится где-то в степи. В Батуми солнце поднимается из-за гор и уходит спать в море. Мы сидим вдвоем с бабулей на прогретой за день гальке, прижавшись друг к другу, и смотрим на ярко-красный закат. Бабуля что-то неверно напевает. Мне уютно, тепло и спокойно.<br />
<br />
У наших соседей - Симы Наумовны и Рафаила Ароновича Чудновских сегодня домашний концерт. Мы с дедой приглашены. Более того - мы выступаем. Сима Наумовна со своей подругой Екатериной Федоровной показывают смешную сценку про клопиков. Рафаил Аронович с выражением читает дурашливый стишок про какого-то ребенка-недотепу. Потом деда играет на пианино, а я пою "Журавлей" Бернеса. Рафаил Аронович, горевший во время войны в танке, и оставшийся с обожженным лицом и изуродованным ухом, выходит из комнаты, закашлявшись. Сима Наумовна, потерявшая в войну всех своих родных, и Екатерина Федоровна - бывшая графиня, а ныне билетер в аквариуме, украдкой плачут.<br />
Эти домашние концерты - осколочек той, старой России, когда еще не знали радио. У меня дома есть дореволюционный четырехтомник под названием "Чтец-декламатор". Выпускался как раз для таких вечеров. Связь времен. Неужели это было со мной?<br />
<br />
В нашем батумском дворе есть два места, которые притягивают нас как магнитом своими тайнами. Первое место - это старая голубятня. В ней дядя Жора Есаян держит своих голубей. Голуби были страстью его молодости, когда он еще не был водителем на скорой, когда еще не пил так люто, когда его жена - тетя Антарам, или просто Антик, еще соответствовала своему имени и выглядела неувядающей. Мы подбираемся к голубятне, от которой нас обычно отгоняет демоническим криком пьяный дядя Жора, и пытаемся в ее воркующем сумраке разглядеть маленьких голубят. Ведь их никто никогда не видел! Неужели воробьи - это и есть голубиные детки?! Нас манит тайна появления жизни. И однажды дядя Жора, неожиданно будучи в хорошем расположении духа, открывает заветную дверку и показывает нам этих крошечных голубят. Они похожи на маленьких пушистых динозавриков! Мы разглядываем их, разинув рты. Для усиления произведенного эффекта дядя Жора запускает своих голубей, залихватски свистя и помолодев лет на двадцать. Голуби стаей поднимаются в ясное лазурное небо, делают круг и возвращаются к хозяину. Глаза дяди Жоры озорны, они лучатся добром и юной радостью. Морщинки разглаживаются, взгляд теплеет, и мы узнаем, что дядя Жора умеет улыбаться. Все замечают эту волшебную перемену. А дядя Жора замечает, что это заметили все. И, смутившись, к вечеру привычно напивается в хлам.<br />
От второго таинственного места веет жутким холодом смерти. Оно представляет из себя большой деревянный ящик во втором подъезде. В нем каждый день появляется новый теленок. Теленка вечером закалывают и разделывают в квартире на втором этаже, а из города за ним приезжают любители дефицитного парного мяса. Мы знаем о горькой судьбе пленников. И пробираемся в подъезд, пытаясь подать в маленькое окошечко ящика свежий хлеб, пучок травы или карамельки. В окошечке маячит черный масляный глаз с длинными красивыми ресницами или большой мокрый телячий нос. Этот грустный глаз и теплый нос разрывают от жалости наши детские сердчишки. И однажды мы решаем положить конец жестокости и освободить пленника. Открываем ужасную камеру и выпускаем телятю. Но он, глупенький, останавливается посреди двора, не зная что делать с этой внезапно обретенной свободой. Побег не удался. Мы все получаем по первое число. А замков на ящике становится вдвое больше.<br />
Голубятня и ящик. Жажда жизни и тайна смерти. Эрос и Танатос. Первое знакомство.<br />
<br />
Весной мы с нетерпением ждем лета. Хотим скорее стать взрослыми и, как нам кажется, вместе со всеми прелестями взрослой жизни обрести, наконец, свободу. Но утратив невинность, вместе с нею мы теряем намного больше, нежели обретаем.<br />
Мы повторяем путь наших прародителей - Адама и Евы. И всю жизнь потом подспудно тоскуем по утраченной свободе и иных дарах, которыми так щедро были наделены в детстве. Мы ищем следы теплых солнечных зайчиков у себя в душе.<br />
Дай нам Бог найти!</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-49049037694235620412014-01-28T07:11:00.002-08:002014-01-28T07:11:35.108-08:00Виктор Мартиросян. "Эрих-Мария Ремарк и теория относительности".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Поражала нереальность происходящего. Казалось, что все это творится не с ним. Что он смотрит какое-то кино про войну. Что в любой момент можно встать со своего места и выйти из темного зала на улицу. Там будет светло и привычно после такого тяжелого фильма. Тяжелый фильм – так в детстве говорила его бабушка. Она всегда плакала после "тяжелого фильма". А ему, маленькому Артему, было непонятно – как это фильм может быть тяжелым. А теперь,- вот он, блин, - тяжелый фильм.<br />
- Шевелите копытами-на, муслики долбанные! - вернул из сознания в бытие злобный окрик пьяного вусмерть контрактника. - Бегом-на! - орал он сиплым голосом, то ли простуженным, то ли прокуренным. "Сколько же тебе лет, козлятина? Когда я служил по третьему году на флоте, ты еще альбом на рисование в школу таскал, карась!" - подумал Артем в сердцах. Вдвоем с Гришкой Маркаряном они со связанными руками месили грязь у блок-поста под дулом нырявшего из стороны в сторону автомата. Автомат в этих краях нынче главный аргумент правоты. К автомату были пристегнуты два магазина "валетом", связанные изолентой. "Беспонтово это - магазины связывать. Напуган ты, карась! Оттого и синий в хлам. Только от страху ты еще опасней!" Обойдя вокруг всего блок-поста, контрактник выбрал наконец подходящие, как ему казалось, бетонные блоки и скомандовал остановиться.<br />
-Ну все, - сказал он пошатываясь. - Молитесь-на, муслики, своему Аллаху!<br />
-Мы-христиане,- в который раз пытался объяснить Гришка.<br />
- Гриня, ты кого истории учишь? Он в слове "мама" пять ошибок сделает,- шепотом произнес Артем. Контрактник - рыжий лопоухий боец со вздернутым носом и ссадиной на лбу по-звериному тупо покачал башкой. Что означал сей жест - понять было сложно.<br />
- Слушай, друг, - неуверенно сказал Артем пересохшим ртом, стараясь потянуть время. - Дай нам хоть покурить пять минут! Ты слышал когда-нибудь про последнее желание? Артем сказал это и осекся - эта фраза была лишней. Контрактник и так был в обиде на весь мир. И не без оснований подозревал, что его пленники видят в нем идиота.<br />
-Мордами к стенке-на! - пьяно заорал боец. - Война все спишет,- то ли оправдываясь, то ли радуясь добавил рыжий, ухмыляясь. Фраза явно была не его, а где-то подслушанная.<br />
Гришка со стеклянными глазами и неподвижным лицом повернулся к стенке. Артем подумал, что его лицо сейчас, наверное, выглядит так же. И тоже повернулся к стене. "Как странно,-думал он, разглядывая стык между бетонными блоками,-еще 20 минут назад мы с Гришкой искали сигареты и поперлись на этот блок-пост. И это нам казалось очень важным. А пару месяцев назад я переживал, что не сдал зачет по Ремарку и его "Im Westen nichts Neues", которую я и книжкой-то путевой не считал! Но ведь думал, что несдача зачета на пятом курсе - это катастрофа! Господи, каким же все это было вздором! Какой неважной чепухой!"<br />
Артем осознавал приближение смерти. Она была рядом. Он ощущал ее смрадное дыхание. Полы ее дырявого плаща хлопали на ветру. Он чувствовал это явственно и ярко. Каждой клеткой. В памяти всплыло надгробие его дяди. Это было первое надгробие, на котором он увидел свою фамилию. Десять букв, написанные вертикально. Он тогда похолодел, поняв как будет выглядеть и его камень. Хотя какой тут камень? Их просто не найдут. Он пожалел родителей. И вдруг в какой-то момент ощутил, что смирился. Просто смирился. Обреченно так. Как буйвол на бойне. И страх сразу отступил. Сменился апатией.<br />
Дальше все было как во сне. Он услышал звук передернутого затвора. С силой сомкнул веки. Стало очень-очень тихо. Весь мир сжался до точки, где проходил стык между бетонными блоками. И тут воздух разодрал сухой треск короткой очереди.<br />
***<br />
Он увидел на доске объявлений возле деканата листок с набранным крупным шрифтом текстом. "Требуются переводчики для работы в международной организации "Врачи без границ". Обращаться в деканат." Толковой работы давненько не было. С товарного двора, где они выгружали вагоны, их прогнал местный, почти как у Скорцезе, "профсоюз грузчиков", недовольный демпингом студентов. Бригада штукатуров, в которой Артем полупрофессионально мешал раствор, ждала лучшей погоды. Фрау Хелена - старая дева, преподававшая немецкий, доставала своим Ремарком так, что хоть криком кричи. Вывод: работа с врачами - это именно то, что сейчас нужно. Врачи предлагали недельные командировки на фронт. За приключения еще и платить обещали 100 $ в неделю! Да на эти деньги можно было жить месяц! Это был очень веский довод в пользу заграничных безграничных врачей.<br />
Уехали через два дня. Первые три недели были самыми сложными. Слишком контрастной была разница между тылом и фронтом. Слишком много крови. Слишком много боли. Слишком много правды. Выручало отсутствие времени на размышления. И медицинский спирт. Пары спирта укутывали психику в спасительный туман. Однако, туман не был сплошным. В его клочьях терялись обрывки воспоминаний. Комичное и трагичное. Вперемешку. Как в дешевом издании Шекспира под мягкой обложкой.<br />
Вот молодой доктор из Швейцарии - Мишель, как две капли воды похожий на Жерара Филипа, берет уроки борьбы у местного проводника - Тимура. Тимур в пылу схватки нечаянно ломает красавчику Мишелю ухо. Этот «пельмень» остается доктору на память.<br />
Вот машина врачей пробивает колесо. Запаски уже нет. Артем берет колесо на плечо и ловит попутку, чтоб доехать до вулканизации пару километров. Останавливается раздолбанный "Жигуль" с вооруженными парнями на заднем сидении. Артем садится рядом с водителем и они несутся, объезжая ямы. Парень сзади трогает Тему за плечо и что-то отрывисто с придыханием говорит. Артем узнает слово "сигареты". Достает полпачки и делится с парнем. Тот снова что-то долго лопочет, заканчивая фразу вопросительной интонацией. "Я не понимаю, давай по-русски",- устало произносит Тема. "Ты не наш чо ли? По-нашему не понимаешь?",-удивленно поднимает брови парень и они прячутся под зеленой повязкой на лбу. "Нет, я - армянин", отвечает Артем. Они останавливаются возле вулканизации, водитель не берет денег, объясняя, что путнику в дороге всегда надо помогать. И тут рука парня снова ложится сзади на плечо. Он, хитро прищурившись, произносит: "Чего ты мне свистишь, что не понимаешь? Когда я попросил сигареты - ты же мне дал!"<br />
Вот они входят во двор страшной, наполовину выгоревшей девятиэтажки. У подъезда плачут женщины. На лавочке сидит молодой русский мужчина с ввалившимися пустыми глазами, красными от слез. Он вышел во двор набрать угля для буржуйки. В это время в его квартиру влетел снаряд. Жена и трое деток погибли. Младшая была грудничком. Мужчина, раскачиваясь, подвывает. Кажется, что в мире нет ничего страшнее этого ужасного подвывания.<br />
Вот молоденький солдатик прижимает к груди свою, срезанную осколком мины, руку. Он держит ее в другой руке, как какую-то ветку. И что-то быстро-быстро громко говорит. Он не в себе. Врачи пытаются ему помочь. А он никак не хочет расставаться со своей бывшей рукой.<br />
Вот они входят в село после авианалета. Невообразимо пронзительно кричит раненная корова. На грязном снегу лежит раскрытая книжка детских стихов с яркими картинками. Алые пятна крови смотрятся на детской книжке невероятно чудовищно! Позже еще несколько раз им попадались плюшевые зайчики и пупсы в крови. Но книга... Она будто прожгла сетчатку глаз и осталась там навсегда.<br />
***<br />
Пули ударили в голову. Так показалось в первый момент. На самом деле, пули ударили над головой, выбив из бетонных плит острые осколки. Они-то и посыпались сверху, жаля и царапая. В первую секунду мелькнула мысль: "Этот придурок промахнулся, мать его! И ЭТО придется пережить еще раз!" Рыжий идиот сзади рыготал, явно довольный собой. И тут Артем различил еще один звук. В тот же миг в стыке между плитами он увидел БТР, который двигался в их сторону. Это было невероятно, но на борту красовался военно-морской флаг! Моряки! Родные! Сзади что-то недовольно вякал рыжий контрактник, но Артем его не слушал, следя за БТРом. Только бы успел! Вот из него выбрался высокий офицер-морпех. Майор. И тут Артем, не обращая внимания на недовольную возню рыжего дебила, что есть мочи заорал: "Товарищ майор! Старшину первой статьи расстреливают тут! Помогите!!!" В голове пронеслась картинка из фильма "Служили два товарища". И Быков с его :" Так ведь расстреливают нас!" Майор через несколько мгновений оказался рядом. И тут сознание милостиво отключилось. Дальше опять сквозь хлопья тумана. Гришка с диким криком: " Су-у-ука-а-а-а-а!" молотит рыжего контрактника, а майор с товарищами пытаются их растащить.<br />
<br />
Потом они сидели на броне БТР, нагретой первым робким солнышком. Махнув по стакану чуть разбавленного "шила", Гришка с Артемом жевали разломанную луковицу. Слезы текли по чумазым щекам - то ли от счастья, то ли от лука. Майор Кузнецов задумчиво пускал кольца дыма, глядя вдаль. Он негромко рассуждал вслух о том, что министр обороны специально организовал эту военную авантюру, исключительно для того, чтобы скрыть свои подлые делишки, связанные с выводом войск из Европы. Гриша, одурманенный спиртом, слушал вполуха. Артем заплетающимся языком пересказывал майору содержание "На Западном фронте без перемен". Особенно те места, где говорилось о бессмысленности войны. Кузнецов слушал, время от времени одобрительно кивая, в знак согласия. И вдруг, склонив набок голову, он поднял палец и произнес: "О! Слышите! Синицы!" Его жесткое обветренное лицо потеплело. "Всякая душа да хвалит Господа!",- еле слышно произнес он. И добавил: "А война Его проклинает!"<br />
Они тепло прощались. Майор Кузнецов открыл свой пластиковый кейс с дневным пайком и выдал студентам банку тушенки и по пакету сухофруктов. Некое разумное существо из министерства обороны догадалось оставить инструкцию по применению съестных припасов. На банке было написано: "Содержимое банки использовать на обед, в качестве второго". Чудно! Главное - не перепутать. И не сожрать вместо компота. Напоследок наржавшись над заботливым составителем инструкций, еще раз обнялись и пожали руки. Обещали писать.<br />
Заняв места в автобусе, Гришка с Темой потихоньку стали отключаться, распространяя вокруг смертельное амбре спирта с луком. Осуждающие взгляды других пассажиров казались чепухой. Проваливаясь в сон, Артем думал, о том, что все же на пятом курсе не сдать зачет по Ремарку - это, что ни говори, катастрофа. Тем более, как оказалось - писатель он был все ж таки толковый. Уж в чем, в чем, а в войне мужик разбирался - будь здоров!</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-79842238974936413282014-01-28T07:10:00.001-08:002014-01-28T07:10:18.284-08:00Виктор Мартиросян. "АРЦАХСКИЕ ПАСТОРАЛИ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Кричит петух. Солнце уже довольно высоко. Горы отряхивают с себя лоскутки ночного тумана. В загоне для зверья - возня. Корова и двенадцать баранов собираются на выгон. Дедова сестра - тетя Нина открывает "скотинские вороты" и выпроваживает живность. Аккурат, когда внизу по дороге пастух гонит стадо за село. Тетя Нина награждает скотинку шлепками, направляя по тропинке вниз - к дороге. Там зверюги теряются в общем потоке. Становится понятно, что такое "серая масса". Через те же ворота строем выходят гуси. Дед очень уважает этих, любящих порядок, птиц. Он всегда провожает их глазами, восхищенно цокает языком и, качая головой, с чувством произносит: "С-с-самые дисциплинированные! Утром с командиром строем ушли, вечером с командиром строем пришли! Вечерняя поверка, чай-май и отбой!"<br />
Утро в Ннги совсем не такое, как в Батуми или Одессе. В Одессе - оно какое-то суетливо-промышленное. Наполненное звуками порта или судоремонтного завода. Батумское утро - санаторно-курортное. Вальяжное, приправленное запахом жареного кофе и сонного моря. В Ннги - утро крестьянское. Сурово-крестьянское. И про запахи лучше не вспоминать. Мне неловко каждое утро подниматься последним. Я выхожу умываться и мне всегда кажется, что на меня смотрят, как на разбалованного лентяя и городского лежебоку. Это чувство стыда за собственное тунеядство до сих пор преследует меня, когда я общаюсь с селянами. Наскоро сполоснувшись ледяной водой из рукомойника, я иду за дом к Собаке. В первый же день я подружился с этим огромным мохнатым пастушьим псом, похожим на московскую сторожевую. Когда я спросил как его зовут, на меня недоуменно вытаращились тетя Нина, ее тщедушный муж Эдик и его брат Гриша. "Никак. Просто собака. Шун." В первый же вечер я, как праотец Адам, нарекаю домашнее зверье именами. Проведя небольшие исследования по уточнению гендерной принадлежности, пса называю Вазгеном. Ишака женского пола называю Ануш. Корова получает классическое имя Муму. Я знаю, что не коровье, но, тем не менее, классическое. Дед, услыхав как я зову собаку, хмурится и мрачно интересуется: "Почему именем Католикоса собаку назвал?! Других имен не было?" Так пес снова превращается в Пса. Просто Шун.<br />
Крестьянская жизнь - это тяжелый изнурительный труд, от восхода до заката. Жизнь крестьянина в горах Арцаха - это изнурительный труд, помноженный на вековую борьбу за выживание. Быт прост, строг и подчеркнуто аскетичен. В домах нет ничего лишнего. Ничего, что хоть как-то напоминало бы комфорт. Мужчины серьезны, неулыбчивы и воинственны. Отношение к домашнему зверью, как к живым существам, а не источникам мяса и шерсти - непозволительная сентиментальность. Я смекаю это. Точнее подсознательно чувствую. И напускаю на себя - книжного мальчишку шестнадцати лет - брутальность. Такую себе пиратскую брутальность. Другой я пока еще не знаю. Лишь бы деду за меня не краснеть.<br />
Мы садимся завтракать. Черствый лаваш, овощи, сыр, вареная курица, яйца. И тутовый арак. В шесть утра. Обычай. Или ритуал. Мужчины хлопают по рюмашке. Я отказываюсь. Перекусив, берем с собой инструмент, ослятю Ануш, лаваш, воду и отправляемся на луг косить траву. Встречаем древнего старика, который помнит моего деда еще мальчишкой. Он бросает проницательный взгляд на меня и спрашивает: "Сын?" Дед Артем отрицательно мотает головой. Я удивляюсь - неужели я не похож на внука? Старик громко, как это делают глуховатые люди, жалуется, что задержался на этом свете. После смерти бабки он уже трижды справлял себе гробы, но они сгнивали у него на чердаке один за другим. А смерть все не идет. И в этих словах старика нет ни капли позерства. Или восточного красного словца. Просто он устал и хочет отдыха. Очарование простоты. Глубина философии.<br />
Мы выходим на луг, дед показывает мне как косить. Правит косы себе и мне. Ругаясь и пыхтя от усердия, я начинаю косьбу. Сначала безумно трудно. Не сразу, спустя какое-то время, дело налаживается. Внезапно дед зовет меня. Под небольшой копешкой высохшей травы оказывается змеиное гнездо. Он показывает мне его и хладнокровно расправляется со всем выводком. Я чувствую, как внутри у меня все холодеет. Дальше косить получается плохо - я жду когда придет Наг отомстить за свою Нагайну с детенышами. Солнце достигает зенита, и мы падаем на поляне в тени диких грушевых деревьев. Я забираюсь на одно из них и срываю аппетитные тандзи. Иду к колючим зарослям моша. Ежевики, то есть. Дед предупреждает, что в моше часто живут змеи. Отступать уже поздно. Притворяясь беззаботным, набираю спелых ягод и спешу назад. Дед, похрустывая сочной грушкой с красным бочком, рассказывает мне историю про односельчанина по прозвищу Спитак. Тот, как и мы, отправился в горы косить траву. В обед с двумя приятелями они тяпнули тутовочки. И ребят сморило. А Спитак должен был не спать, а дежурить - в горах полно зверья, мало ли что. Однако Морфей одолел всех. Открывает глаза Спитак, а на груди у него спит змеюка. И башка змеюкина прямо возле его рта. Спитак понял, что коли пошевелится - змея его цапнуть успеет. Взял и откусил башку змеюке. И давай орать. Проснулись перепуганные приятели, глядь - а друг-то их седой, как лунь. Вот и прозвали его Спитак. Что значит Белый.<br />
Дед произносит:"как лун" и закатывает глаза кверху. Явно подразумевая небесное светило. Чудная рассказка. Что-то перехотелось мне на травке валяться. Лучше я косить пойду.<br />
Часа через два, мы, собрав вилами траву в копешки, отправляемся домой. Выходим из леса и сразу прощаемся со спасительной прохладой. Каменистая дорога пышит жаром. Горячий воздух проникает в нос и, кажется, обжигает легкие. Проезжает легковушка, поднимая тонны причудливо клубящейся пыли. На обочине лежит короткая прозрачная змея, толщиной почти с мою руку. Да сколько ж можно?!<br />
Дома тетя Нина собирает на стол. Спрашивает у деда: "Артем, тутовку будешь?" Дед отвечает ей по-русски. Медленно. Поглядывая на меня, как бы ища поддержки. "Нина! На улице сейчас 40 градузов!" Он так и говорит "градузов". " Во мне 37 градузов. В тутовке - 45 градузов. Возьми и сложи все столбиком! А теперь скажи - что будет, если я это выпью в такую жару?! Я СГОРЮ!!!" Дед снова смотрит на меня. После яркой отповеди неразумной женщине он явно доволен собой. Я киваю.<br />
Закончив трапезу, маленько отдохнув и дожавшись тени, мы с тетей Ниной идем во двор печь хлеб. Тесто готово. В тандыре догорают дрова. Тетя Нина занимает позицию у дышащей жаром каменной ямы. Я слежу за ее спорыми движениями, когда она делает заготовки для лаваша. У деда три брата. И одна сестра. Это какая-то ошибка. Тетя Нина, видимо, тоже должна была родиться мальчиком. Черты ее лица грубы и некрасивы. Взгляд жесткий. Широкая кость. Руки большие и крепкие. Стальная хватка. Тяжелая походка.<br />
На специальной деревянной лопатке, обитой чем-то мягким, лепешка из теста доставляется в печь и прилипает к горячей стенке. Когда хлебушек от стенки отстает, я цепляю его железным крючком за серединку. Стараюсь сделать это быстро, чтоб не порвать и не уронить на дно тандыра. На сегодня это моя миссия. Часа через полтора на столе появляется несколько стопок горячих лавашей. Тетя Нина просит меня поймать и зарезать курицу. Я понимаю, что это экзамен. Или инициация. Но нарочно тяну с выполнением задания, пока не находится экзекутор поопытней. Казнь свершается. Курица ощипана и отправляется на мангал. Стол заполняется зеленью, овощами, сыром, вареным мясом, печеной картошкой, тарелками и гранеными стопочками. Так происходит практически каждый вечер, пока мы с дедом гостим в Ннги. Все проголодались и с нетерпением ждут приглашения к столу.<br />
И вдруг тетя Нина объявляет алярм. Оказывается Гришка не закрыл "скотинские вороты", и вернувшиеся с выгона бараны снова ушли гулять. На этот раз вверх по горе. Солнце вот-вот скроется и стремительно начнет темнеть. Как это бывает в горах. И если мы не успеем, глупеньких барашков растерзают волки. Гришка хватает ружье. Мы вооружаемся палками и карабкаемся на гору. Зовем баранов. Смешное словосочетание. Действие еще нелепее. Поднимаемся выше и обнаруживаем каменистую площадку. Она кишит змеями. Змеи на камнях запасаются теплом. Переплетаются и клубятся. И при этом издают звук, похожий на свист, предупреждая, что это их территория. Тут за валунами мы и обнаруживаем наших перепуганных рогатых зверьков. Не мы возвращаемся к нашим баранам, но бараны – к нам. На манер Никулина в "Кавказской пленнице", Гришка, не церемонясь, гонит их домой.<br />
Мы сидим за столом. Курица еще теплая. Помидоры с сыром и зеленью просто восхитительны. Лаваш хрусток и свеж. Тутовка обжигает язык и согревает нутро. Беседа мужчин тиха и размеренна. Зверушки в сарае тихонько возятся перед сном. От этих первобытно-общинных звуков становится уютно и спокойно. Со стороны зеленой громады Бовурхана тянет лесной свежестью. Мохнатые звезды мерцают в бархатном небе, намекая мне о том, что в этих горах никогда ничего не меняется. И слава Богу.<br />
1985 год. Лето. Нагорный Карабах. Два с половиной года до начала войны. Еще все живы...</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-78858027853291080092014-01-28T07:02:00.000-08:002014-01-28T07:02:18.134-08:00Виктор Мартиросян. "Nostalgieческое".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Родина - это место, где не запирают дверей, где тебе всегда рады – хозяева радушны и встречают тебя, как главного в их жизни гостя. Где, как в театре, можно просто сидеть на лавочке и получать удовольствие от бытовых сценок, разыгрываемых обычными прохожими. Родина – это место, где дворовые собаки лают не «hof-hof» или «woof-woof» , а родным и понятным «гав-гав». Где окружающие люди вызывают у тебя не раздражение, а добрую улыбку, где ты заранее всем все прощаешь, где речь, даже на том языке, которого ты не знаешь, кажется тебе музыкой.<br />
<br />
Родина – это визуальный ряд.<br />
Это зеленые лесистые горы с белыми навершиями. Это море, портовые краны и пассажирские лайнеры. Это девчонки, прыгающие через резиночки. Это пацанята, сбивающие консервные банки деревянными палками. Это кино про Штирлица. Это дядьки, азартно играющие в домино, за столиком под ивушкой. Это молоко в треугольных пакетах, которые соседка несет в авоське из магазина. Это твоя бабушка, умоляющая съесть еще один пирожок. Это твой дед в мундире капитана 1 ранга на 9 Мая. Это черная спина подводной лодки, выныривающая из-за заснеженной сопки. Это твоя первая любовь, стоящая с букетом сирени. Это пшеничное поле, сплошь усеянное красными пятнами маков.<br />
Родина – это мамины глаза и руки.<br />
<br />
Родина – это аудио ряд.<br />
Это «Журавли» в исполнении Марка Бернеса. Это крик с балкона: «Витя, а-ну, быстро домой!» Это шум восточного базара. Это птичий гомон, соловьиные трели ночью и песня влюбленного дрозда в скверике возле дома. Это услышанная впервые бабушкина молитва. Это звук копыт лошадки, везущей фаэтон. Это объявление по громкой связи: «Палубной команде – аврал! Занять места по швартовому расписанию!» Это Минута молчания и звук метронома. Это Анна Шатилова и Игорь Кириллов в программе «Время». Это кассеты Высоцкого, привезенные почему-то из Японии. Это твой дрожащий от волнения голос, читающий Присягу.<br />
Родина – это негромкие мамины песни.<br />
<br />
Родина – это мир запахов.<br />
Это горячий дух свежеиспеченного лаваша. Это запахи влажной после ночного ливня земли, жаренных кофейных зерен и тушеной баранины, киндзы и рейхана, тархуна и чеснока, теплого моря и раскрытых мидий, магнолий и эвкалиптов, рододендронов и азалий, цветущих абрикос и жасмина. Это запах бензина из соседской «Волги» и таинственная затхлость заброшенной голубятни. Это горьковатая душистость тлеющих осенних листьев и аромат ухи на костре. Это запах камбуза, смешанный с жаром работающего дизеля и нагретой солнцем палубы. Это аромат булочек в школьной столовой.<br />
Родина – это запах маминых волос.<br />
***<br />
Я родился в стране, которой сейчас нет на карте. Но где бы я ни был, в моем сердце всегда живет<br />
вид двуглавого Масиса,<br />
бой кремлевских курантов,<br />
и аромат одесской акации.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-89959513976751352972014-01-28T07:00:00.003-08:002014-01-28T07:00:37.750-08:00Александр Мецгер. "ГУНДОСИХА".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Недалеко от кладбища, среди густо разросшегося бурьяна, стояла старая заброшенная хата, крытая камышом. Внутри, в грязной, давно не прибиравшейся комнате, среди оплетенных паутиной грубо сколоченного стола, лавки и табуретки, сидела одинокая фигура и тонким голосом пела, медленно покачиваясь на скрипучем разваливающемся диване. Со стороны это скорее походило на вой одинокой собаки, выгнанной со двора хозяином.<br />
В грязные запотевшие окна с трудом пробивался свет. И поэтому в комнате при любой погоде постоянно был полумрак. Но, по-видимому, хозяйку это совсем не беспокоило. Она и сама давно не мылась. Единственное, что выдавало в ней женщину – это длинные белые распущенные волосы, которые легче было бы обстричь, чем расчесать. На лице, изрезанном морщинами, застыла улыбка, отчего беззубый рот приобрел такую гримасу, что не каждый рискнул бы подойти к ней вечером на кладбище, где она просила подаяния и собирала оставленные на могилках печенье и конфеты.<br />
Все селяне, живущие много лет рядом с ней, знали о ее безвредности и нужде. И, кто чем мог, помогали бедной женщине, которая была не совсем в своем уме. Мало кто помнил настоящее имя старухи, и кто первый прозвал ее Гундосихой. Но это прозвище настолько к ней пристало, что многие считали, что у нее и не было другого имени. Говорили, что во время войны она с малолетним сыном скрывалась в погребе. А по ночам вылазила на картофельное поле и выковыривала из мерзлой земли окаменевшие клубни, чтобы прокормиться. Один раз ее выследили два дюжих полицая и так избили, что несколько дней она не могла двигаться. Помогли соседи, не дали умереть с голоду. Тогда-то, из-за перебитого носа, она и получила свое прозвище, приставшее навсегда.<br />
После войны она работала не покладая рук, чтобы прокормить и выучить сына. И никому никогда не жаловалась.<br />
Когда сын окончил школу, то заявил, что поедет в город поступать в институт. Сколько денег она ему отправила – никто не знал, но за все время его учебы никто не видел, чтобы она купила себе хоть какую-нибудь обновку.<br />
...Это произошло лет через десять после отъезда сына. Сын приехал к ней на новеньком «Москвиче», в костюме и при галстуке. Мать гордо шла с ним по селу и каждому встречному объясняла: «Вот сыночек приехал, хочет меня к себе в город забрать». И действительно, сынок заходился продавать и дом, и хозяйство. Он не торговался, и поэтому дня через три буквально все продали. Остались лишь два узелка с личными вещами. Садясь в «Москвич», сын велел матери ждать бортовую машину. Три дня мать просидела на узлах на ступеньках магазина. На четвертый день пошел дождь, и кто-то из жалости пустил бедную женщину в старую кухню. Через неделю никто не поверил бы, что перед ними та самая Гундосиха, которую знали. По селу ходила старуха с распущенными седыми волосами и, громко смеясь, что-то пыталась рассказать прохожим. Бедная женщина тронулась умом.<br />
Прошло несколько лет.<br />
С самого детства Оле хотелось иметь бабушку. Она с завистью наблюдала, как другие дети гуляли в парке, а их дедушки и бабушки, под чьим присмотром они находились, покупали им мороженое и всякие сладости. Оля спрашивала у родителей, где ее бабушка. Мать обычно отмалчивалась, а отец отвечал, что она умерла. Для Оли отец всегда был примером, и девочка гордилась им перед друзьями, но один случай очень удивил и озадачил ее.<br />
Как-то на день рождения Оли папа пообещал купить ей подарок, и они отправились в магазин. На улице незнакомая женщина остановила их и стала ругать отца, обвиняя его в том, что он обворовал свою мать и бросил на произвол судьбы<br />
. К удивлению девочки, отец молча прошел мимо. На Олин вопрос «Кто это?» он односложно ответил: «Просто больная женщина». Ответ девочку не убедил, и, когда дома никого не было, она нашла в старых фотографиях письмо от бабушки, Агриппины Ивановны. На конверте был указан адрес. Недолго думая, девочка достала из копилки деньги и отправилась разыскивать свою бабушку.<br />
В небольшом селе новый человек на виду. Так и у нас, невозможно было не заметить незнакомую девочку в серой юбке и белой кофточке. Девочке было лет четырнадцать, она стояла с небольшим рюкзаком и безнадежно оглядывалась.<br />
– У тебя нет конфетки? – донеслось со стороны.<br />
Только сейчас девочка увидела странную старушку в мятой грязной одежде с распущенными волосами. Девочка полезла в рюкзак и достала зефир.<br />
– Бабушка, – спросила она, – а как найти Агриппину Ивановну?<br />
Старуху как будто ударило током, в глазах что-то загорелось, и она затряслась, потом взгляд ее опять потух и она пошла по улице.<br />
Когда девочка задала тот же вопрос проходящей мимо женщине, та внимательно и долго смотрела на нее, а потом спросила:<br />
– А зачем она тебе?<br />
– Я ее внучка, – ответила девочка.<br />
Женщина удивилась и указала рукой на удаляющуюся фигуру Гундосихи.<br />
На этот раз глаза от изумления раскрылись у девочки.<br />
– Это моя бабушка? – единственное, что смогла проговорить она, и на глазах у нее появились слезы.<br />
Весь день странная девочка ходила с Гундосихой, покупала ей мороженое и пирожки, отчего у старухи от переедания заболел живот. К вечеру Гундосиха решила, что глупая девочка покинет ее. Но девочка вслед за ней вошла в полуразвалившуюся хату. Со слезами на глазах она осматривала жалкое жилище своей бабушки, о которой она, Оля, узнала совершенно случайно. Потом девочка выскочила во двор, наломала каких-то веток и попыталась подмести пол. У бабушки не было даже ведра, чтобы принести воды, и девочка какой-то тряпкой протерла окна и стол. Когда стемнело, Гундосиха села на свой изломанный диван и стала напевать песню. Ее прервал шум машины возле двора. Из автомобиля вышел мужчина. Что-то очень знакомое почудилось Гундосихе в этом человеке. Но вот что?<br />
– Эй, бабка, – грубо позвал он, – ты не знаешь, где живет Агриппина Ивановна?<br />
«Какой странный», – подумала старуха. Мужчина хотел уже сесть в машину, но тут скрипнула дверь, и на пороге показалась девочка.<br />
– Ты здесь? – удивился незнакомец. – А ну, марш в машину!<br />
– Папа, – прокричала девочка, – посмотри, это же наша бабушка! – И она побежала к старушке, но отец перехватил ее на полпути.<br />
Гундосиха, увидев, что обижают ее знакомую девочку, завывая бросилась на мужчину, схватила его за руку. Но тот брезгливо оттолкнул старушку, и она, словно перышко, отлетела в сторону и, ударившись головой о дерево, начала медленно сползать по его стволу. На какой-то миг взгляд ее стал осмысленным, и она что-то прошептала. Единственное слово, которое расслышала Оля, было «сынок», после чего взгляд Гундосихи застыл навсегда.</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-28373377402544726542014-01-28T06:59:00.002-08:002014-01-28T06:59:28.195-08:00Александр Мецгер. "НОВЫЙ ПАПА".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Когда очередного мужчину мать велела называть Диме папой, сын запротестовал. Сколько было у мальчика этих пап, он уже сбился со счёта. Предыдущие отцы были хотя бы старше матери, а этот Виктор, так представился будущий папа, скорее подходил мальчику на роль старшего брата. Виктор не настаивал на том, чтобы мальчик называл его отцом, и это как-то примирило отношение Димы с будущим родственником. Обычно мать долго не жила с мужчинами, самое долгое три месяца. В первые дни сожительства с новым « папой», мать становилась ласковой, к концу третьего месяца её не возможно было узнать.<br />
<br />
Раздражительная и злая она придиралась ко всяким мелочам, начинались скандалы и, в конце концов, мать прогоняла сожителя. Эти дни были самыми тяжёлыми в жизни Димы, тогда он готов был сбежать из дому, но приходил новый « папа» и мать успокаивалась. Дядя Витя, так Дима называл нового отчима, на удивление всем соседям, прижился надолго. Прошли уже более шести месяцев, а мать не могла на него надышаться, выполняла малейшие его желания. Про сына она забыла и, Дмитрий мог теперь позволить себе гулять сколько угодно и не переживать, что начнут проверять его дневник.<br />
<br />
В свои тринадцать лет Дима так и не научился курить, хотя все его друзья, и в школе, и по соседству, давно этим баловались. Конечно, для солидности, он, как и все, брал сигарету, набирал в рот дым и, не затягиваясь, выпускал его. Курить ему совсем не нравилось, но в компании ребят и девчонок это придавало вес, доказывало, что ты уже взрослый.<br />
<br />
Как-то раз отчим посадил Диму за стол, сел рядом и достал пачку сигарет:<br />
<br />
- Я знаю, что ты уже куришь, - начал он.<br />
<br />
Дима попытался возразить, но дядя Витя, не обращая внимания, продолжал:<br />
<br />
- Я сам у курил в твоём возрасте. С сегодняшнего дня хватит прятаться за углами. Можешь свободно курить. С матерью я договорюсь.<br />
<br />
Он подал Диме сигарету, и впервые Дима закурил сигарету по-настоящему. С этого дня, мальчик, не стесняясь соседей, в открытую курил, на зависть соседским пацанам. Мать отнеслась к этому с безразличием. Только в школе приходилось прятаться, не могли же учителя для него сделать исключение из-за того, что родители разрешили ему курить.<br />
<br />
Этот поступок отчима вызвал к нему уважение местных ребят, и они с завистью говорили:<br />
<br />
- Повезло тебе. Вот бы и нам такого отца.<br />
<br />
В последнее время Дима стал замечать, что мать с отчимом частенько бывают навеселе. Это не особенно его беспокоило, так как в такие дни дядя Витя становился щедрым и давал мальчику мелочь на карманные расходы. В один из выходных дней отчим предложил Диме навестить его мать: бабу Фросю. Мальчик ещё не был с ней знаком и согласился.<br />
<br />
Мать дядя Вити, сухая, длинная женщина, оказалась очень неприветливой и злой. Она хмуро посмотрела на мать Димы и промолчала. На мальчика же она совсем не обратила внимания. За столом, покрытом резаной клеёнкой, собралось несколько мужчин и женщин, знакомых отчима. На стол выставили картошку в мундире, квашеную капусту и батарею бутылок с вином. Виктор на правах хозяина всем распоряжался и старался шутить, чтобы развеселить компанию.<br />
<br />
- А ну, подойди сюда, - позвал он Диму.<br />
<br />
- Пей! – поставил он перед мальчиком полный бокал вина.<br />
<br />
- Я не хочу, - стал возражать Дима<br />
<br />
- Ты мужик или нет? А ну, пей, - настаивал отчим.<br />
<br />
- Пей! Пей! – подхватили сидящие за столом.<br />
<br />
Дима послушно поднял бокал и под общее одобрение, выпил.<br />
<br />
Виктор подсунул ему капусту. Уже через несколько минут у мальчика начала кружиться голова. Все присутствующие казались ему добрыми дядями и тётями.<br />
<br />
Следующий стакан, подложенный ему отчимом, Дима выпил без уговоров.<br />
<br />
Внезапно к горлу стала подкатываться тошнота. Мелькнула мысль:<br />
<br />
- Надо выйти.<br />
<br />
Мальчик, держась за стол, привстал и двинулся к выходу. В дверях показалась мать с трёхлитровой банкой подсолнечного масла. В этот день мать надела своё праздничное единственное платье, красного цвета. Она берегла его уже много лет и надевала лишь по великим событиям. Как только Дима оторвал руки от стола, невидимая сила швырнула его к двери, на мать. Банка выскользнула у неё из рук и разбилась. Всё платье было обрызгано тёмными пятнами. За спиной Димы взревел отчим. Неизвестно, что взбесило Виктора: испачканное платье или разбитая банка с маслом, но последнее, что помнит мальчик, как озверевший отчим толкнул его в угол, на кучу грязного белья, и стал с остервенением бить ремнем по спине и голове. Дима плакал и просил прощения, но это ещё больше распаляло Виктора. Наконец, у него на руке повисла мать. Старуха тоже что-то кричала. Гости с увлечением наблюдали воспитательную сцену. Сочувствия на их лицах не было.<br />
<br />
Проснулся Дима в том же углу, на куче грязного белья. Во рту ощущался неприятный привкус. Лицо, руки и рубашка были перепачканы чем-то дурно пахнущим. Мальчик приподнял голову, чтобы оглядеться. Виски пронзила острая боль, от которой мальчик вскрикнул. За столом в окружении пустых бутылок и грязной посуды сидел отчим. Голова его покоилась в тарелке с квашеной капустой. От вскрика пасынка Виктор проснулся и поднял голову. Пьяно улыбаясь, он спросил:<br />
<br />
- Похмелиться хочешь?</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-2601525574846021322014-01-27T00:41:00.001-08:002014-01-27T00:41:05.671-08:00Виталий Неизвестных. "КАК Я СТАЛ ПОЛИГЛОТОМ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Уверенного в себе человека трудно переуверить, ибо один собственный случай для него весомее сотни чужих. Я, например, убежден, что полиглотами становятся от волнения. Для сомневающихся привожу подробности «моего» случая.<br />
Не секрет, что у многих выпускников сельских школ в графе «иностранный язык» стоит прочерк. Есть такой прочерк и в моем аттестате, хотя я, вместе с одноклассниками, трижды – в пятом, седьмом и десятом классах – принимался изучать немецкий язык.<br />
Наиболее запомнился пятый класс, поскольку новый предмет мы моментально применили в своих военных играх. Иностранному разговорному нас не учили, да он, собственно говоря, нам и не требовался. Для выдачи документов разведчикам, идущим во вражеский лагерь, вполне хватало немецкого алфавита. Во всяком случае, рекламаций не было. Противник доверял нашим документам, хотя и знал, что все наши обер – лейтенанты учатся в пятом классе.<br />
Речь, понятно, идет о тайной войне. В открытом бою документов не спрашивали. Требовалось умение стрелять из самодельного автомата (тра-та-та-та-та-та…) и помнить одно из немногих военных правил:<br />
«Если убьют, считай до пятидесяти…»<br />
Седьмой класс прошел в иностранном плане незаметно. Наши разведчики, используя богатый опыт Иоганна Вайса («Щит и меч») и Николая Кузнецова («Это было под Ровно»), добыли к тому времени все сведения, какие только можно было придумать, противник был многократно и окончательно разбит да и новый учитель немецкого языка пробыл в нашей деревне не более одной четверти…<br />
В десятом классе никто всерьез уже не рассчитывал «шпрехать», хотя учитель немецкого языка один раз все же похвалил меня за прекрасное владение сравнительными степенями при переводе текста. Правда, похвала это относилась скорее к любимой мной географии, чем к иностранному языку, поскольку превосходные степени перевода заключались в том, что Джомолунгма — высочайшая в мире вершина, а Каспийское море — самое большое на земле озеро…<br />
Полиглотом же я стал несколько раньше — после окончания восьмого класса во время своего первого самодеятельного круиза по Сибири.<br />
(Пятнадцатилетний птенец, выпорхнувший из деревенского гнезда, был немножечко пьян от собственной свободы и огромности мира. Родственники, жившие в больших и малых городах нескольких сибирских областей и дававшие деревенскому пареньку приют на неделю-другую, были заняты своими делами и не мешали свободному полету…)<br />
Произошло это в вагоне пассажирского поезда, шедшего из Красноярска в другой не менее дымный город Сибири. Она мне сразу понравилась. Сидит на боковом сиденье темноглазая девчонка. Одета аккуратно, причесана гладко, в руках книжка художественная и волны от неё такие теплые исходят как будто дома от русской печки. Сначала я на неё издали смотрел, потом поближе пересел. Сижу, волнуюсь не знаю как с ней заговорить, а она книгу отложила и на меня посмотрела. Да тут еще и колеса вагонные подбадривают: «Смелее, друг! Смелее, друг!..»<br />
Ну я и осмелел.<br />
-Какой, — спрашиваю, — иностранный язык преподают в вашей школе?<br />
-Немецкий, — отвечает она.<br />
Сердце мое сжимается от волнения, а в голове зреют новые вопросы.<br />
«Как тебя зовут?» — хочу спросить я по-русски, но язык отказывается мне повиноваться и произносит на «чистейшем» иностранном:<br />
-Вас ист дас?..<br />
В ответ она недоуменно смотрит на меня и молчит. Затянувшаяся пауза приводит меня в чувство, я снова перехожу на русский и задаю нормальные вопросы про учителей и одноклассников, про экзамены и оценки. Мы мирно беседуем до тех пор пока сердечное волнение и желание поразить собеседницу не превращает меня в полиглота.<br />
-Вас ист дас? – вновь задаю я свой «законный» вопрос…<br />
Это повторяется несколько раз. Взгляд ее из внимательного постепенно превращается в сочувственно-растерянный… Наш разговор обрывается и я ухожу на свое место с разбитым сердцем…<br />
В десятом классе с третьей «немецкой» попытки я понял разницу между «Как тебя зовут?» и «Что это такое?» и что-то острое на мгновение отозвалось в сердце…<br />
С тех пор я отказался от иностранных языков, предпочитая изъясняться на великом и могучем, но по-прежнему убежден, что полиглотами становятся от волнения.<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-14568652092626391742014-01-27T00:39:00.003-08:002014-01-27T00:39:58.461-08:00Виталий Неизвестных. "ПИФАГОРОВЫ ШТАНЫ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Окунаясь в раннее детство, я c удивлением обнаруживаю, что и одежда, и обувь часто были рукоделием домашнего производства. На этом фоне любая покупная вещь, которую «справляли» ценилась очень высоко. Так и говорили: справили сапоги, справили костюм. Главным инструментом домашнего рукоделия в нашей семье, несомненно, была ножная швейная машинка Зингер, произведенная в Германии в конце XIX – начале XX века. На неё, на эту машинку, которая на самом деле была настоящей машиной, тяжелой и громоздкой, всеобщая послевоенная неприязнь к немцам, фашистам, фрицам, гитлеровцам, немчуре, не распространялась. Великая труженица, эта машинка всё работала и работала и практически не знала износа. Это был рабочий инструмент матери, на котором она, как тогда говорили, обшивала и одевала всю семью. Ассортимент был самым разнообразным: от рубашек, платьев, шаровар, простынь, наволочек, пододеяльников до стёганых одеял и самодельных пальто. Именно такое стёганое ватой самодельное пальтецо с брезентовым верхом и было моей первой осмысленной зимней одёжкой. Оно, это пальтецо, очень уверенно и надежно подстраховало меня во время моего осенне-зимнего плаванья в полынье. А после того как я из него вырос, еще долгие годы служило, подобно советской интеллигенции, прослойкой между базисом панцирной сетки и надстройкой ватного матраса, проще говоря, оберегало матрас от пятен ржавчины, которые так или иначе проступали на панцирной сетке от долгой эксплуатации.<br />
Что касается обуви, то это была епархия отца. Он сам не только любил щегольнуть в хромовых сапогах, но и умел продлить срок эксплуатации обуви вообще, а сапог кирзовых, которые буквально «горели» на наших со старшим братом ногах от интенсивной носки, в частности. Кирзовые сапоги обыкновенно покупались «справлялись» к школе и предназначались для эксплуатации в осенне-весенний период, когда и босиком уже не походишь и валенки доставать еще рано. Валенки, как обувь, так или иначе, проходили через руки отца. Он их либо катал сам в домашних условиях и это был очень увлекательный – для наблюдения и участия – процесс. Для этого процесса требовалась овечья шерсть, которая сначала вычесывалась, освобождалась от всевозможного мусора, потом сбивалась, сваливалась, уплотнялась, подвергалась воздействию кислоты, приобретала форму, садилась на колодку, сушилась в русской печи и время. Не оспаривая правоту классика, о том, что время – вещь необычно длинная, всё-таки стоит заметить, что в те годы рабочая неделя была шестидневной, а на катание пары валенок одного выходного дня не хватало. В более экономичном по времени варианте он распаривал покупные валенки кипятком и «садил» их на колодку, что не только придавало валенкам более красивый, даже щегольской вид, но и делало их более плотными и пригодными для длительной эксплуатации. В сравнении с кирзовыми сапогами, у которых чаще всего снашивались – стирались до подошвы каблуки и протирались до дыр голенища, у валенок снашивались лишь подошвы, что позволяло продлить срок их эксплуатации с посредством подшивания. Искусство катания валенок так и осталось для меня практической загадкой, поскольку ни одной пары валенок на сегодняшний день я так и не скатал, а вот алгоритм подшивания запомнился отчетливо и не только запомнился, но перешел во вполне результативные практические навыки.<br />
В то лето нам со старшим братом одновременно купили – «справили» вельветовые костюмчики. Это было самое настоящее – от горизонта до горизонта – счастье. Предмет гордости был налицо, а вот предмета зависти – не было вовсе.<br />
Впрочем, долго наслаждаться глядя друг на друга и на самих себя нам с братом не пришлось, поскольку вещи в те годы справлялись не от избытка чувств или средств, а в связи с какими-то переменами. В данном случае перемены были очевидны – лето подходило к концу, сезонная работа на заимке, которой была занята вся семья – пастьба скота и заготовка сена – подходила к концу. Впереди маячил сентябрь, а в семье было два ученика и ученица и нужно было определяться с местом жительства, хотя бы и на один учебный год. В поисках лучшей жизни и работы по специальности мама отправилась на свою малую родину в Алтайский край, отец и старшая сестра остались на хозяйства, а нас с братом мама взяла с собой. Вот тут-то новые с иголочки костюмчики – не голышом же ехать – и пригодились. После почти трехмесячного заимочного затворничества с ограниченным кругом общения и природным раздольем поездка за тридевять земель в тридесятое царство из Красноярского края в Алтайский край увлекает, развлекает и в тоже время внушает некоторые опасения, просто и доходчиво выраженные словами песни: «А что там, а что там за далёким поворотом?..»<br />
Автостанция, покупка билетов, чайная, борщ со сметаной, блинчики с маслом, чай с сахаром. Автобус, место у окна, поля желтой пшеницы, встречные машины, пыль из-под колес, убаюкивающее гудение мотора, сами собой слипающиеся глаза, свисание головы на грудь, вздрагивание и просыпание на ухабах. Железнодорожный вокзал, многолюдье, очереди возле билетных касс, чудо природы – автомат с газированной водой с сиропом и без, повышенный авторитет копеечной и трехкопеечной монет. Общий вагон пассажирского поезда, вторая полка, , тугой ветер, залетающий в открытую фрамугу. Стремление заглянуть в будущее, увидеть на повороте локомотив. Удивление – чай в пакетиках, стаканы в подстаканниках, сахар-рафинад. Засыпание под дорожные разговоры-анекдоты взрослых: «Я-то еду к сыночку, а остальные куда?..» Станция пересадки, комната матери и ребенка, в которой детки спокойно спят, а матери настороже – дремлют или бодрствуют. Усталость от обилия впечатлений: картинок, запахов, звуков. Прибытие на станцию назначения. Выход из поезда на перрон. Железнодорожный вокзал. Автостанция, покупка билетов, чайная, борщ со сметаной, блинчики с маслом, чай с сахаром. Автобус, место у окна, поля желтой пшеницы, встречные машины, пыль из-под колес, убаюкивающее гудение мотора, сами собой слипающиеся глаза, свисание головы на грудь, вздрагивание и просыпание на ухабах. Прибытие в тридесятое царство. Веселый с дорожной хрипотцой смех – что сталось с нашей гордостью – новенькими с иголочки вельветовыми костюмчиками?!<br />
Тридесятое царство. Теплая встреча. Родственные разговоры, ахи, охи, бодрая песня по радио: «Утро, утро начинается с рассвета. Здравствуй, здравствуй необъятная страна…» Алтай – житница. Перебои с хлебом. Утро, утро начинается с предрассветного стояния в живой очереди: «Две буханки в одни руки, следующий… Две буханки в одни руки, следующий…» Хорошо там, где нас нет.<br />
Возвращение в Красноярский край, хлеб есть, корова доится, значит, не пропадем!.. Костюмчики?! А что костюмчики, постираем, выгладим и будут как новые…<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-87509093816131255332014-01-27T00:38:00.004-08:002014-01-27T00:38:44.845-08:00Виталий Неизвестных. "КАК Я СТАЛ ПАЦИФИСТОМ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Это произошло в достопамятное время первых космических полётов, когда на школьных переменках консервные банки с успехом заменяли футбольные мячи.<br />
Одна из перемен мне запомнилась особенно, ибо именно тогда я совершил свой первый космический полёт через всю школу, мягкую посадку в учительской и стал пацифистом. Согласитесь, что этих трех событий вполне достаточно и для одной переменки, и для одного рассказа.<br />
Была середина мая. Снег повсеместно сошёл, земля подсохла, и школьный пустырь стал местом паломничества школьной малышни. Да и то сказать, школа наша для игр была мало оборудована. Она делила двухэтажное деревянное здание с продовольственным магазином и конторой сельхозтехники, и рассчитывать на стадион или спортивный зал было глупо.<br />
После звонка с урока школа становилась похожа на Дикий Запад. По прериям коридора мчались стада возбужденных бизонов, а бледнолицые учителя прятались в классных комнатах, не желая рисковать одеждой, обувью и ногами. Правда, был один краснокожий учитель, прозванный Ковбоем, который умел укрощать бизонов, но о нём речь впереди.<br />
Бизоны стремились на пастбище – школьный пустырь, где их ждала вожделенная консервная банка и нескончаемый футбольный матч. Спешили бизоны не зря, поскольку каждому хотелось играть, а в матчах, ввиду ограниченного пространства, играли только лучшие из лучших, сумевшие раньше других выскочить из класса, съехать по перилам со второго этажа и преодолеть пересечённую местность, отделявшую крыльцо школы от пустыря.<br />
День этот начался для меня неудачно. На первой переменке я не попал в число игроков. Бизон из параллельного класса хотел обойти меня на финишной прямой, но споткнулся о пересечённую местность, упал и стал причиной свалки.<br />
-Куча мала детей звала! – кричали оставшиеся и вливались в клубок тел, валявшихся на земле. Пока я, помятый и поцарапанный, выползал из кучи малы, первый удар по «мячу» уже состоялся.<br />
Велико и неутешно было моё горе, ибо кто может сравниться, нет, не с «Матильдой, сверкающей искрами темных очей», а с простой консервной банкой, выполняющей роль пузатого футбольного мяча! С какой радостью она, освобождённая от свиной тушенки или килек в томате, отдаётся игре! И только превратившись в металлическую лепёшку, она уходит на заслуженный отдых. Но свято место не пустует, находится новая пустотелая героиня, и матч продолжается.<br />
Матч продолжается и на следующей переменке, я мчусь к чужим воротам, громыхая футбольным мячом, падаю в пыль, скошенный подножкой. Вскакиваю, вижу перед собой того же самого бизона, и футбольный матч плавно переходит в схватку пыльных гладиаторов, которые катаются по земле, всхлипывают от обиды, шепчут проклятия и подбадривают друг друга тумаками.<br />
Болельщики, увлечённые новым зрелищем, кричат:<br />
-Так ему, так. Врежь ему за подножку.<br />
-Сам виноват. Первый полез.<br />
Вслух оценивают шансы соперников и не замечают, как пересечённую местность пересекает, подобно Командору, краснокожий Ковбой – укротитель бизонов. Традиционные сигналы опасности запаздывают, и вскоре Ковбой превращается в ракетоносителя, а у него под мышками копошатся недавние соперники, ставшие неожиданно для себя космонавтами. Процессия медленно движется к школе, и азарт драки сменяется чувством бессилия перед почти механической походкой Ковбоя, его стальными мускулами. Потом приходят ожидание наказания и страх неопределённости близкого будущего.<br />
Постепенно болельщики осознают комизм ситуации, и мучения космонавтов усиливаются смехом одноклассников… Попытки провалиться сквозь землю или превратиться в птицу и выскользнуть из механических рук не приносят успеха. Коридор школы только усиливает смех, и лишь закрытая дверь учительской приносит долгожданную тишину и опускает соперников на грешную землю. Нарушает тишину Ковбой, который говорит:<br />
-Пожмите друг другу руки и поцелуйтесь в знак примирения.<br />
Соперники, обалдевшие от происходящего, выполняют приказ.<br />
-А теперь умываться, — следует новая команда.<br />
И мы покорно идём в умывальник, чтобы, разойдясь к разным раковинам, дать волю воде и слезам…<br />
С той поры я и стал пацифистом. Хорошо, конечно, посидеть на неприятеле верхом и нанести ему урон тумаками и затрещинами, но целоваться в учительской с пыльным драчуном б-р-р-р, противно!..<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-33853490413299290392014-01-27T00:37:00.000-08:002014-01-27T00:37:30.165-08:00Николай Матвеев. "ПЕСНИ МОЕЙ ЮНОСТИ".<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Сентябрь 1960-го года. С неудовольствием и неохотой восприняли мы, студенты первого курса мединститута в Днепропетровске команду первому курсу ходить на хор. Тем же, кто отказывался посещать занятия пением, грозили не выдавать стипендию. Это была серьёзная угроза, и, поборов свою неприязнь, мы начали заниматься в хоре.<br />
Занятия у нас проходили по вечерам после учёбы в институте во Дворце культуры студентов им. Ю. Гагарина (так он стал называться с 1961 года) в городском парке культуры и отдыха им. Т. Г. Шевченко – в бывшем дворце Г. Потёмкина.<br />
Два века назад здесь находилась резиденция князя Григория Потёмкина, авторство проекта дворца приписывают архитектору Ивану Старову. В последние два десятилетия после реставрации в 1990 году он стал Дворцом культуры студентов Днепропетровского национального университета им. О. Гончара.<br />
Нас было около двухсот человек. Занятия проводил преподаватель пения Леонид Иосифович Терещенко, он ещё ходил, слегка прихрамывая, и тянул ногу.<br />
Как я узнал недавно, Леонид Иосифович Терещенко был в то время преподавателем детской музыкальной школы №3 гор. Днепропетровска. Одновременно по вечерам он руководил хором студентов во дворце культуры студентов им. Ю. Гагарина. Был он прекрасным педагогом и музыкантом. Именно он подготовил молодого Иосифа Кобзона после службы в армии к вступительным экзаменам в Одесскую консерваторию, о чём с благодарностью вспоминает теперь уже народный артист России Иосиф Кобзон.<br />
У меня, как я считал, музыкального слуха совсем не было. Но Леонид Иосифович сказал, что слух есть у каждого человека и что его только надо развить. Разбил он нас на четыре голоса (два мужских и два женских), рассказал нам основы нотной грамоты, и мы начали репетировать.<br />
Сначала у нас ничего не получалось, и нам даже не нравилось бывать там. Но постепенно, благодаря труду, усилиям и обаянию Леонида Иосифовича у нас стало кое-что получаться. Мы уже с большим удовольствием стали посещать хоровые занятия и даже начали выступать.<br />
А в те годы концерты у нас были ко всем крупным праздникам – 7 ноября, Новому году, 1 мая. Дворец культуры давал концерты для студентов и преподавателей города Днепропетровска, и всегда у нас был аншлаг – зал был битком забит огромной массой студентов и преподавателей, на балконах тоже не было ни одного свободного места. Кто не смог сесть, те стояли вдоль стен и проходов…<br />
Постепенно репертуар наш расширялся. Романс Александра Варламова «Белеет парус одинокий» на слова Михаила Лермонтова мы начинали петь так:<br />
– Парус белеет одинокий<br />
В тумане голубом…<br />
Наши молодые сильные голоса поднимались вверх, и нам казалось, что это романс о каждом из нас, о наших молодых исканиях, о неизведанных путях и загадочной манящей жизни впереди – о нашем будущем, которое (тогда ещё неизвестное) было перед нами… Зал очень тепло принимал этот романс.<br />
Вторая песня, которую мы разучили, была песня «Тбилисо» – своеобразный гимн Грузии (слова Петре Грузинского, музыка Реваза Лагидзе). До этого я уже слышал её на радио. Пели мы её на русском и грузинском языках.<br />
Перед хором выходил запевала – наш студент Леонид Челишвили – и красивым, хорошо поставленным голосом, с лёгким приятным грузинским акцентом начинал:<br />
– Какой лазурный небосвод<br />
Сияет только над тобой –<br />
Тбилиси, мой любимый и родной!<br />
И Нарикала здесь стоит,<br />
Как память прошлых тяжких бед,<br />
Твою главу венчая сединой…<br />
А припев уже подхватывал весь наш хор:<br />
– Тбилисо, мзисда вартэбис мсхарио,<br />
Ушенод, ситсотсхлетсар минда,<br />
Садарис, схваган ахали варази,<br />
Садарис чахарам татс минда…<br />
Этот гимн особенно нравился слушателям. Леонид Челишвили пел довольно профессионально, несмотря на свою молодость. До учёбы в институте он, по-видимому, учился в музыкальной школе по классу вокала. После третьего курса его уже в институте с нами не было. Возможно, он перевёлся в другой город или в другой вуз.<br />
Рождественскую украинскую народную песню «Щедрик», которую в начале 20-го века обработал композитор Николай Леонтович, мы исполняли особенно задушевно. Только теперь я узнал, что ещё в 1936 году к ней были написаны английские слова, и с тех пор в англоязычных странах её тоже поют в дни Рождества как колядку под названием «Carol of the Bells».<br />
Исполнение её Леонид Иосифович отшлифовал с нами так, что она (эта песня) до сих пор представляется мне дорогой хрустальной вазой, которую бережно передавали из рук в руки все участники этого действия. Высокий тоненький девичий голосок начинал тихо и нежно:<br />
– Щедрик, щедрик, щедрiвочка,<br />
Прилетiла ластiвочка.<br />
К ней присоединялись несколько девичьих голосов:<br />
– Стала собi щебетати,<br />
Господаря викликати.<br />
Низкие мужские голоса вторили:<br />
– Вийди, вийди, господарю,<br />
Подивися на кошару.<br />
Женская часть хора:<br />
– Там овечки покотились,<br />
А ягнички народились.<br />
И затем – уже весь хор мощно, широко:<br />
– В тебе товар весь хороший,<br />
Будеш мати мiрку грошей.<br />
Мужчины снова вторили:<br />
– Хоч не грошi, то полова,<br />
В тебе жiнка чорноброва.<br />
А концовка звучала всё тише, нежнее, хрустальнее, – так же, как и начиналась эта песня, снова одним-двумя женскими голосами:<br />
– Щедрик, щедрик, щедрiвочка,<br />
Прилетiла ластiвочка.<br />
И – всё тише и тише, затихая… Зал некоторое время ждал ещё, а после – трепетал от аплодисментов. Мы сами были в восторге от того, что нам удалось создать такую нежную хрупкую хрустальную мелодию, как чистый горный родник. В связи с этим мне вспоминается выражение Александра Гумбольдта: «Горный воздух чист, как поцелуй ребёнка».<br />
И ещё одну песню-гимн, которую мы исполняли, я помню. Это песня «Родина моя» композитора Анатолия Новикова на слова Льва Ошанина. В те годы патриотизм у нас был такого высокого накала, что песня эта воспринималась «на ура» нашими благодарными слушателями.<br />
Несколько голосов запевали:<br />
– Под лучезарным небосводом,<br />
В сияньи солнца голубом,<br />
Как символ мира и свободы,<br />
Алеют флаги над Кремлём.<br />
И весь хор мощно и широко подхватывал припев:<br />
– Родина моя!<br />
Мирная, любимая,<br />
Нерушима, неприступна,<br />
Родина моя.<br />
Когда мы закончили петь эту песню, в зале стояла необычная тишина. Мы даже испугались, что пели мы «не очень». Но потом, после паузы разразился шквал аплодисментов, который долго не утихал. Все встали, кричали «браво!» И мы пели на «бис».<br />
Так пели мы два года. Когда в начале третьего учебного года в сентябре, после летних каникул мы уже сами, как обычно, пришли во дворец студентов, нам сказали, что занятий студенческого хора уже не будет и что Леонид Иосифович Терещенко уволился. Мы очень жалели об этом, хотели продолжать занятия у него, его влияния и обаяния нам так уже не хватало.<br />
Но, к сожалению, всё на свете имеет своё начало и свой конец. Вот и эти неповторимые мгновения остались только в наших воспоминаниях – о тех чудесных днях нашей юности, о нашем великолепном учителе Леониде Иосифовиче Терещенко и о его чудесном студенческом хоре, в котором мне посчастливилось петь в годы моей студенческой юности. Тогда мы даже не догадывались, с каким музыкальным гением и талантливым педагогом свела нас судьба….<br />
Друзья, люди, человеки! Мгновения жизни неповторимы! Вглядитесь друг в друга! Жизнь подарила Вам счастье жить, работать, учиться и творить рядом с уникальными и талантливыми людьми. Берегите друг друга, храните память друг о друге!<br />
К сожалению, мы постепенно уходим, теряя один другого, и живём только в нашей памяти, в наших воспоминаниях. Пока Вы живы – по крупицам собирайте эти воспоминания, берегите их. Постарайтесь передать их своим детям, внукам. И тогда Вы не умрёте – Вы будете жить в их памяти…<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0tag:blogger.com,1999:blog-4774355374253498731.post-60662863595187727482014-01-27T00:35:00.002-08:002014-01-27T00:35:45.126-08:00Дарья Гальцова. "ИХ СУДЬБА СВЕЛА..."<div dir="ltr" style="text-align: left;" trbidi="on">
Прадедушка.<br />
То, о чём я буду писать, живёт в памяти нашей семьи почти сто лет. Был прошлый век, а мне кажется, что прошла целая вечность. И в том веке затерялась семья моего прадеда Богданова Константина Ивановича.<br />
5 мая 1913 года в городе Полоцке Витебской области родился Богданов Константин Иванович. Это мой прадедушка по линии мамы. Его мать – полячка с красивым именем Винадора, отчеством — Сусоевна, фамилии не знаем. Отец – Богданов Иван Семёнович, русский по национальности. Как встретились двое молодых людей, мы никогда не узнаем. Почему русский и полячка жили в Белоруссии, тоже загадка. Хотя, это не удивительно. С восемнадцатого века, после трёх разделов, большая часть польских земель находилась под влиянием России. Только в 1918 году Польша получила независимость. И Белоруссия входила в состав России. Так что вполне реально, что после женитьбы молодая семья там могла жить. Ведь у России, Польши, Белоруссии в тот период была общая судьба.<br />
Отец Кости погиб в 1914 году в Первой мировой войне.<br />
В семье были ещё старшие дети: брат Яков и сестра Валентина. Мою бабушку назвали в её честь.<br />
Когда Косте исполнилось семь лет, умерла мать Винадора Сусоевна. Дети остались сиротами. Что случилось со старшими – он не помнит. А его забрал дед Семён (по линии отца), который приехал из Новосибирска, станция Тяжино. Про родственников матери ничего не известно. Дед был из общины староверов. Там ребёнка полячки, у которой другая вера, не приняли. Дед с внуком вынуждены были странствовать с бродячими артистами, пока те находились на гастролях в Новосибирске и окрестностях. Они выполняли всё, что им скажут. Надо было выживать в сложившихся условиях. Костя пел, танцевал, участвовал в акробатических номерах, играл на ложках и заслонках. Даже в 65 лет он мог стоять на голове (моя мама это помнит).<br />
Потом, когда артисты уехали, дед с внуком побирались, просили милостыню. Могли за кусок хлеба выполнить любую работу. Потом всегда прадедушка давал подаяния тем, кто находился за гранью бедности. Говорил, что знает, что это такое.<br />
Когда умер дед Семён, Косте было 11 лет. Это был 1924 год. Он остался совсем один. Его определили в приют. Стал учиться в школе, потом в училище. Вступил в комсомол и начал продвигаться по этой линии. Был активистом, организатором. Достаточно образованный, культурный, общительный, с чувством юмора, заводила и лидер в компаниях. Константин всегда помнил, что в его жилах течёт польская кровь. Он мечтал найти своих родственников по линии мамы, но не знал, как это сделать.<br />
А вот что дальше произошло в его жизни остаётся загадкой. Он об этом никогда не говорил, на эту тему в семье был, как бы наложен запрет. В конце 30-х годов он оказывается на Сахалине, в одном из лагерей для заключённых. Как он туда попал, при каких обстоятельствах, мы не знаем. Даже его жена не хотела говорить на эту тему. Она тоже там оказалась шестнадцатилетней девчонкой. А он был уже заместителем начальника базы по снабжению. Волей судьбы они встретились и их пути соединились. Испытали все трудности того времени. Константин опекал молодую девушку и при первой возможности отправил домой в село Бродовое Воронежской области. Она была уже в положении. И в 1946 году родилась моя бабушка Богданова Валентина Константиновна. Однако её родители встретились только в 1948 году. Только тогда Константин Иванович смог вернуться к семье.<br />
Он разыскивал своих родственников и по линии отца и по линии матери несколько лет. Даже ездил в Москву. Никаких результатов не добился. Везде получал отказы в поиске. На запросы ответы не приходили.<br />
Отца он совсем не помнил, а вот о матери всегда вспоминал с теплотой и любовью. С ней прожил всего семь лет, но говорил, что в нём многое от неё. Она была красивая, с грустными добрыми глазами. Звук её голоса он запомнил навсегда. Она пела ему колыбельные песни на польском языке. И он понимал этот язык, но потом, конечно же, забыл. Когда прадедушка об этом рассказывал, видно было, как дороги ему все воспоминания о том далёком времени. Мой прадедушка всю жизнь тянулся к той родине, далёкой, неизвестной, но такой родной и милой сердцу.<br />
Это воспоминание о польских корнях, о жизни предка постоянно обрастало в семье новыми и новыми подробностями, которые собирались по крупицам. Эта семейная история стала для нас настоящей легендой, и, я уверена, будет передаваться из поколения в поколение. Мне о ней рассказали бабушка и мама, и я тоже сохраню её для потомков.<br />
Прабабушка.<br />
Моя прабабушка Коконова Александра Петровна отбывала срок в лагере на Сахалине. Ей было в ту пору 16 лет. Попала туда по ошибке, а отсидела до конца.<br />
Она родилась 24 октября 1925 года в селе Бродовое Аннинского района Воронежской области. Мать, Дарья Лукьяновна, умерла рано, Шуре было 10 лет. Отец Пётр Трофимович женился второй раз, ведь было трое детей, одному тяжело их поднимать. Мачеха была постоянно недовольна чем-то, злилась, что много работы в доме. Заставляла детей помогать. Вот и Шуре приказала вынуть из печки чугунок со щами. Девочка поспешила выполнить задание, но не удержала скользкий чугун и все кипящие щи вылила на себя. Мачеха не только не пожалела девочку, а ещё и побила, что пролила весь обед. Когда отец вернулся с работы и обо всём узнал, то выгнал злобную жену. Но через полгода снова женился. Женщина попалась хорошая, добрая, работящая. Жалела сирот и чем можно баловала. Всю жизнь прожила с ними. Помогала воспитывать внуков и правнуков. Вот какие разные люди бывают. Хорошо, что встречаются в жизни не только злые и недовольные, но и отзывчивые.<br />
В 1942 году из села Бродовое забирали девушек рыть окопы под городом Борисоглебском. Они в сопровождении начальников отправлялись на такие работы. Александре было только 15 лет, но она тоже туда попала. Работа оказалась трудная и страшная. Были бомбёжки, рядом гибли подруги. И однажды в такую бомбёжку девчата бросились бежать. В суматохе затерялись и решили не возвращаться назад. Отправились домой, в деревню. Через несколько дней вернулись в село. Думали, что всё, спаслись. Ошиблись. нагрянули военные и всех сбежавших арестовали. Забрали в крытых машинах. Всех вместе осудили, приговорили к лагерным работам. Везли на поезде до Владивостока. Потом отправили на остров Сахалин, в один из лагерей для заключённых. И только, когда привезли на место начали поверку. Читали фамилии, заполняли документы.<br />
Среди всех привезённых не было девушки с именем Таисия Морозова. Зато была нигде не записанная Александра Коконова. Начальство начало разбираться. Оказалось, что ещё в селе Бродовое был осуществлён подмен. Таисия Морозова была дочерью председателя колхоза. И ей было уже 18 лет. Именно её записали на рытьё окопов. Но влиятельный родитель спас дочку. Вместо неё сказал ехать моей прабабушке. А ей только 15 лет. Семья погоревала, да делать нечего, пришлось расставаться.<br />
Когда начальники разобрались, то всё — равно не отправили девушку домой. Сказали, что дорога дальняя, мало ли что может случиться. Кто тогда за неё отвечать будет? Лучше пусть здесь останется, спокойнее. Проявили, можно сказать, «заботу». И девушка, которой только исполнилось 16 лет, перенесла на своих хрупких плечах все невзгоды и лишения лагерной жизни. Сколько отдано сил и пролито слёз! Всё испытала: и грубость обращения, и тяготы работы.<br />
Но вот стал на неё заглядываться молодой мужчина Константин. Почти на 10 лет старше. Страшно было отвечать взаимностью на его чувства. Молодая, всё в первый раз. Но решилась, человек оказался хороший. Почти пять лет они прожили в лагере вместе. Так как она была по ошибке заключенная, ей разрешили отдельное жильё. Константин старался облегчить ей жизнь все эти годы. И, как она говорила, у него получалось.<br />
Летом 1946 году она вернулась домой. Родственники уже и не надеялись увидеться. А 7 сентября она родила дочь, мою бабушку. И ещё почти два года жила ожиданием. Константин вернуться к ней пока не мог. И только в 1948 году семья наконец-то воссоединилась. Они зарегистрировались после рождения сына.<br />
Вместе.<br />
Всю оставшуюся жизнь Константин Иванович и Александра Петровна прожили в деревне. Они воспитали троих детей: дочь Валентину (мою бабушку), сына Владимира и дочь Надежду. Дети выросли, получили образование, разъехались по стране. У каждого своя семья. Дети, благодарны родителям за любовь и заботу. Каждый праздник собирались вместе, это были лучшие дни престарелых родителей.<br />
Константин Иванович всегда всем помогал в деревне. Работал в колхозе скотником. Около него постоянно были люди: анекдоты, побаски, шутки – всё во время и к месту. Односельчане называли его не иначе, как по имени и отчеству.<br />
Александра Петровна всю жизнь трудилась на колхозном поле, была занята на прополке свёклы. Добрая, весёлая, отзывчивая – такой осталась в памяти односельчан.<br />
Умер Константин Иванович в 1979 году в возрасте 66 лет от тяжёлой болезни. Александра Петровна пережила мужа на семь лет.<br />
Судьба, которая выпала прадедушке и прабабушке, тяжёлая и горькая. Но они нашли в себе силы справиться со всеми напастями, не разозлиться на страну и весь мир, на свою долю. А прожили жизнь честно и открыто. Мы, их дети, внуки и правнуки можем гордиться такими предками.<br />
Мне сейчас только 15 лет. Как говорят взрослые, трудный возраст. Но я чувствую себя ответственной перед следующими поколениями за сохранение и передачу этой семейной истории. Мои дети и внуки обязательно узнают о Константине Ивановиче и Александре Петровне.<br />
<div>
<br /></div>
</div>
Anonymoushttp://www.blogger.com/profile/12884255814533569198noreply@blogger.com0